Я покорю Манхэттен - Крэнц Джудит - Страница 16

• Предыдущая
• 16/127
• Следующая

— Я не сделал тебе больно? — произнес он.

— Нет, конечно. — Лили наконец открыла глаза и улыбнулась ему.

Откуда было ему знать, что ее тело давно приучено не только принимать, но даже приветствовать боль? Откуда было догадаться, что новые, только что испытанные ею чувства — ничто в сравнении с мучениями, какие ей приходилось испытывать, разнашивая новые балетные тапочки? По многу часов ежедневно, начиная с восьмилетнего возраста, она жила с этим чувством, приученная улыбаться: для танцоров, как и для любого атлета, боль становится неизбежным спутником жизни.

Честно говоря, сама Лили ожидала от своей брачной ночи совсем другого: в ее представлении все происшедшее должно было быть грубым и возбуждающим, еще более захватывающим, чем то состояние, которое наступало, когда партнер неожиданно поднимал ее на головокружительную высоту. Она ждала дуэта двух тел, дуэта, после которого оба «исполнителя», как бывает во время удачного выступления, чувствуют себя вконец выпотрошенными, не. могут двинуть ни рукой, ни ногой и с них градом льет пот.

И вот вместо всего этого какие-то затянувшиеся объятия, робкие попытки изучения ее тела — тела, которое сама она считала простым средством для выражения тех или иных чувств и чьей наготы давно уже перестала стесняться. Боже, как ей хотелось, как надо было, чтобы ею действительно овладели, чтобы ее использовали, покорили, безжалостно окунули в мир, неведомый ей доселе. Тот мир, о существовании которого она знала из разговоров между хихикавшими подружками, который неудержимо манил ее к себе, хотя она и отвергала его.

Кажется, она все сделала правильно, решила Лили: ведь никто не учил ее, какие именно движения надо было делать, какие позы принимать, а ее неподвижность должна была послужить для Зэкари сигналом, что ему все дозволено. Ей было невыносимо ощущать свою неловкость, не знать, что делать со своими мускулами, но всему этому научить ее мог один лишь Зэкари. У него есть опыт, подумала Лили, проваливаясь в сон. Он научит ее осознать важность секса. Она же, со своей стороны, сделала все, что могла. Пусть он теперь поможет ей испытать чудо. Да, чудо, еще более волнующее, чем аплодисменты.

Новобрачные возвратились на Манхэттен после десятидневного пребывания в Париже. Зэкари еще ни разу так надолго не отлучался с работы. Прошло уже почти полтора месяца с того момента, как он отправился в Лондон, но, если не считать мимолетных визитов в лондонское и парижское бюро, ему так и не удалось познакомиться с их работой, ради чего, собственно, и затевалась вся поездка. Впрочем, он был так счастлив, что совсем не огорчался.

Каждую из десяти ночей их сокращенного медового месяца он занимался с Лили любовью, проводя долгие, тихие, безмятежные часы, казавшиеся неспешным, дюйм за дюймом исследованием незнакомой местности, залитой лунным светом. Лили, часто думалось ему, подобна мелодии — восхитительной мелодии в минорном ключе, которую никто, кроме него, не слышит.

Не было случая, чтобы Лили не захотела чего-нибудь ему позволить, кроме одной ночи, когда он попробовал коснуться ртом ее лобка. Она тут же прикрыла это место руками, но затем отвела их. Поняв, что Лили еще не готова к этой последней интимности, Зэкари оставил свою попытку. Скоро — он знал это — придет день, когда терпение и нежность возьмут свое — и Лили сумеет получать от всего этого удовольствие. Дело не в том, что секс ей не нравится, убеждал себя Зэкари, просто она еще не научилась расслабляться. В конце концов, это лишь вопрос времени. Главное, никогда не забывать, что ей всего восемнадцать, она почти ребенок, а теперь стала женой двадцатидевятилетнего мужчины. Уверенность в том, что Лили с готовностью отдается ему каждую ночь, позволяла Зэкари смягчать проявление грубости, не спешить добиться своего, избегая малейшего движения, которое могло бы в глазах чувствительной девушки выглядеть слишком низменным, слишком резким, слишком пугающим.

После первой ночи он убедился, что одного раза ему недостаточно и требуется войти в нее вторично: сама ее неподвижность действовала на него возбуждающе, как если бы он принял сильное стимулирующее средство. Удовлетворив сразу же свое желание, он мог затем оставаться в ней гораздо дольше, лежа без движения, прислушиваясь к ровному дыханию, нежно целуя ее, в то время как его член сам по себе становился все тверже, а он лишь слегка прижимался в заключительный момент своими бедрами к ее, чтобы не причинить ни малейшего вреда бесконечно хрупкому и молчаливо отдающемуся ему существу, которое было теперь его женой.

Каттер Эмбервилл решил выбрать себе колледж в Калифорнии, а не оставаться четыре года на Восточном побережье. Пусть его и брата разделяет самое большое расстояние, какое только возможно, чтобы быть подальше от тех мест, где упоминание фамилии Эмбервилл сразу же заставляет людей задавать вопрос, а не приходится ли он родственником Зэкари. В Стэнфорде, или на «Ферме», как в шутку окрестили известные своим интеллектуальным снобизмом студенты университета в Беркли возле Сан-Франциско своего элитарного соперника, не отличавшегося тенденцией к равноправию, Каттер завел те же самые знакомства, что и в Андовере, то есть с наиболее богатыми студентами, у которых было то, в чем он больше всего нуждался.

Хотя в Стэнфорде Каттеру пришлось заниматься куда серьезнее, чем в Андовере, он довольно быстро научился сводить свои занятия лишь к самому необходимому, оставляя по возможности больше времени совсем для других дел, в чем он мог по-прежнему блистать: тенниса, сквоша, парусного спорта, поло и горных лыж. Эти виды спорта были несомненно настоящим делом для джентльменов, вообще для людей состоятельных, и, чтобы добиться в них совершенства, требовались годы: на молодого человека, преуспевшего во всех этих видах, смотрели с восхищением. И самое важное, такой молодой человек сразу же вызывал доверие. Еще бы, он обладал мастерством, выдержкой и — особенно это касалось поло и горных лыж — мужественной готовностью идти на риск. Каттер и в самом деле не боялся рисковать, естественно в разумных пределах, сидя верхом на лошади или мчась на лыжах по горному склону, но то был тщательно скрываемый холодный расчет. Он давно понял, что мужество физическое однозначно воспринимается как мужество вообще. Что касается его брата, главного его врага, тот никогда не мог похвастаться спортивными успехами.

Основное внимание Каттер уделял теннису и сквошу. В то время как другие из любимых им видов спорта требовали единоборства с лошадью или со стихией, в этих двух бороться надо было против одного-единственного вооруженного ракеткой соперника — человека. Победа всегда требовала усилий, но они не шли ни в какое сравнение с тем мастерством и техникой, которыми он овладел, чтобы блестяще проиграть несколько решающих геймов тщательно подобранным партнерам — отцам его новых друзей. Эти люди играли просто потрясающе для своего возраста. В основном то были банкиры: придет день, и они устроят его на работу в той сфере бизнеса, где личные связи зачастую означали получение прибыльных заказов. Умение проиграть на теннисном корте, проиграть достойно, сохраняя невозмутимость и не вызывая при этом ни малейших подозрений, что он не выложился до конца, стало одним из бесценных достоинств Каттера Эмбервил-ла. Таким же, как безупречные манеры и безупречно красивая внешность, и уж, конечно, более ценным, чем его неоспоримое мужество…

— Вчера я вместе с молодой миссис Эмбервилл ходила по магазинам, — с кислой улыбкой заметила Пэвке Мейеру редактор Зельда Пауэрс, ожидая за рюмкой аперитива, пока им подадут ленч.

— Моя дорогая, вид у тебя такой кислый, как и твои слова. Не забывай, Зельда, что она еще очень юная и в ней очень много британского. Почти с самого рождения она, по словам Зэкари, была оторвана от реального мира, потому что жила в другом — балетном. Так что если она умеет носить пачку и ничего больше, это не должно тебя удивлять.

• Предыдущая
• 16/127
• Следующая