Офелия учится плавать - Кубелка Сюзан - Страница 64

• Предыдущая
• 64/67
• Следующая

— Ты где? — спрашиваю я. Время уже за полночь.

— У нас. В штаб-квартире нашей партии.

— Устал?

— Нет, вовсе нет. Счастлив. Но следующие три недели я не смогу вырваться. Может, ты приедешь навестить меня? Еще обсудим это. Когда ты возвращаешься в Канаду?

— Пятнадцатого октября.

— Тогда мы еще точно увидимся. Я в начале октября приеду в Париж. В качестве министра. Не могу долго говорить. Слышишь, что здесь творится? Хотел только проинформировать тебя. Я о тебе много думаю, ты принесла мне счастье.

Я кладу трубку и вижу перед собой его лицо, крупный прямой нос, прямые брови, капризный рот, мерцающие золотом глаза, слабый подбородок. На нем, конечно, опять потрясающий костюм. И красная шелковая жилетка. И длинный белый шелковый шарф. Вдруг он опять становится близким мне. Он дорог мне, и я рада за него. Вуаля! Один из нас добился того, чего хотел. Надеюсь, теперь моя очередь.

Всю неделю я работаю как одержимая. Ставлю будильник на девять, в десять уже сижу за машинкой. За два дня книга готова. Я тут же начинаю переводить ее на французский. То есть я уже начала до своего отъезда в Лондон. Около ста страниц сделаны, и работа бойко идет дальше. Иногда до четырех утра.

Самое тяжелое позади. Мне не надо больше гадать, что хотела сказать Нелли, нет, в качестве оригинала у меня мой четкий, ясный, понятный английский вариант. Со своего второго родного языка я перевожу на первый, и это сплошное удовольствие.

В воскресенье вечером я на двухсотой странице. Почти у финиша. Отлично! В понедельник я, как следует, высыпаюсь, потом иду к Жанне на улицу Ласпед и прихорашиваюсь для Проспера.

— У вас когда-нибудь был черный друг? — спрашиваю я сквозь облако пара. И когда она кивает: — Ну и как?

— В постели хорош, а так паршиво.

— Почему паршиво? — не унимаюсь я.

— Слишком заносчивый, — говорит Жанна, промокая мои щеки, — лентяй высшей марки, как большинство африканцев. Те, что приезжают в Париж, сплошь сыновья вождей. Я — принц! Вечная отговорка. Я это не могу делать, это женская работа. В начале он даже требовал, чтобы на улице я шла, отступив от него на два шага.

— Вы это сделали?

Жанна смеется.

— Ни разу! Я его вышвырнула вон. Через два месяца. Это значит, не только его, а еще трех его родственников и одного друга. Дело, видите ли, в том, что въезжает один, а с каждой неделей их становится все больше. А почему вы спрашиваете? Влюбились в черного?

— Так, отчасти. Но он американец, у них больше уважения к женщине. К тому же, его мать белая.

— Желаю счастья, — говорит Жанна. — Поздравляю!

Дома я мою волосы с хной (сверху и снизу). А во вторник днем встречаю Проспера в аэропорту. Когда я его вижу, у меня подкашиваются коленки. Он так красив, что это невозможно вынести.

— Привет, крошка! — Он улыбается мне с высоты своего роста, раскрывает объятия и прижимает меня к себе. Мощный смуглый исполин и хрупкая белая женщина. Люди на нас заглядываются. Но нам все равно. Мы целуемся в такси, весь длинный путь до Парижа. Дома сразу запрыгиваем в мою широкую, мягкую, великолепную кровать и не встаем три дня.

Три дня непрерывного экстаза. Теперь мир может рушиться. Проспер в моих объятиях! Я не хочу больше терять это прекрасное, гибкое тело, так идеально подходящее к моему, словно именно для меня и задумано.

Я не желаю расставаться с ним ни на секунду! Кто знает, что нас ждет. Мы живем в опасные времена. Ни на что больше нельзя положиться. Я хочу его сейчас, пока мир еще цел. Хочу его всего целиком!

Когда мы не занимаемся любовью, мы говорим. Часами.

Проспер впервые рассказывает о своей семье. Его датская бабушка — состоятельная землевладелица. Американская прабабушка еще была черной рабыней в Вирджинии. У него есть родственники в южных штатах, но он не любит ездить к ним в гости, потому что маленьким мальчиком его однажды не пустили в кино в первые ряды, а отправили назад, на балкон, где сидели другие черные. Это он запомнил на всю жизнь.

— Я предпочитаю ездить в Данию, — говорит он, — там на меня смотрят как на экзотического кузена из Америки. — Он смеется. — У моего дяди большой дом и четыре дочери, от пятнадцати и старше. Они непрестанно трогают меня. Когда я принимаю ванну, обязательно одной надо войти и что-то взять, полотенце или еще что-нибудь, она быстро заглядывает в ванну, не увидит ли чего-нибудь запретного, и при этом непрерывно извиняется за беспокойство.

— Почему же ты не запираешься?

— Не получается. Об этом они заранее заботятся. Не позднее, чем на второй день исчезает ключ от ванной. И от моей комнаты тоже. Они и в мою комнату врываются. Не бойся, не ночью. Утром, когда я одеваюсь.

— И что говорят в оправдание?

— Завтрак готов! — Проспер смеется.

— Тебе это нравится, да?

— Лучше, чем сидеть сзади в кино. Или прийти к парикмахеру, который скажет: «Сожалею, но я не стригу черных волос». Такое со мной тоже случалось. На юге, во время нашей последней семейной встречи. — Он замолкает и задумывается. — Давай поменяем тему, о’кей? Я у тебя. Мы в Париже. И у нас впереди две недели. — Он целует меня в щеку, гладит длинные пряди. — Я не хочу думать ни о чем другом. Только о нас с тобой. Понимаешь?

Мы проводим много времени дома. Почему — легко объяснить. Парижане вернулись из отпуска (три миллиона человек, если верить радио и телевидению), и улицы опять заполнены, запружены, загажены. Повсюду машины, гудящие и выпускающие в воздух ядовитые газы, повсюду грохот, люди, лихорадочная суета.

— Тут хуже, чем в Нью-Йорке, — замечает Проспер, когда после короткой прогулки в полном изнеможении мы приходим домой, — надо бы запретить машины. Но знаешь, все равно Париж — самый красивый город в мире. В сто раз красивее, чем Америка. Здесь мы познакомились. — Он смотрит на меня. — Знаешь, малышка, я долго думал об этом, ради тебя я мог бы бросить семью. Последние недели дома были ужасными. Мы с женой теперь почти не разговариваем, а если говорим — то только ругаемся. Я хочу быть с тобой. Хочу жить вместе. Показать всему миру, как я влюблен. Я не хочу лгать, не хочу прятаться. Хочу начать новую жизнь. Я говорю серьезно!

На следующий день мы едем на Луару. Нанимаем быстроходный красный автомобиль и посещаем самые красивые замки, от Шамбор до Шенонсо и, конечно, Вилляндри со знаменитым во всем мире огородом, который выглядит, как парк. Мы тратим много денег, останавливаемся в лучших отелях, едим в изысканных ресторанах и занимаемся любовью в широких французских двуспальных кроватях. Это напоминает свадебное путешествие. Только намного, намного прекраснее. Да, мои дорогие, это самая красивая неделя в моей жизни, и я это осознаю. Проспер балует меня везде; где только можно. Он выбирает для меня еду, кормит меня за столом, приносит завтрак в постель. Он хочет все обо мне знать, задает сотни вопросов, и я без стеснения рассказываю, в том числе о том, как трудно мне научиться плавать (на глубине у меня все еще не получается!).

Проспер внимательно слушает, пару раз молча кивает и, похоже, сразу забывает. Но в Валансэй он вспоминает об этом. Там в гостинице есть бассейн.

— Детка, — говорит он после обеда, — сегодня ты в первый раз по-настоящему поплывешь.

— Ты имеешь в виду — на глубине? — У меня от страха сразу выступает пот. — Совсем одна? Я не могу!

Мы сидим на краю бассейна, свесив ноги в воду. Жара, как в разгар лета.

— Ты прекрасно это сможешь! Я помогу тебе.

— Я не рискну.

— Ты рискуешь гораздо большим в жизни. Все свои деньги и деньги своей матери ты вкладываешь в издательство, не имея понятия, заработает оно или нет. Это — гораздо больший риск. — Проспер смеется и легко толкает меня в бок.

Я молча смотрю на свои коленки.

— К тому же у меня иногда бывают вещие сны. Это должно произойти сегодня, детка. Ты сегодня должна поплыть. Если сегодня ты пойдешь на глубину, говорит мой сон, ты справишься со всем, что навалится на тебя в Канаде. Тогда с тобой уже ничего не случится!

• Предыдущая
• 64/67
• Следующая