Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов - По Эдгар Аллан - Страница 14
- Предыдущая
- 14/44
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
14
СТРАНА СНОВИДЕНИЙ [59]
Вот за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон, —
Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной, —
За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет.
Пещеры. Бездна. Океаны
Без берегов. Леса-титаны,
Где кто-то, росной мглой укрыт,
Сам незрим, на вас глядит.
Горы рушатся, безгласны,
В глубину морей всечасно.
К небу взносятся моря,
В его огне огнем горя.
Даль озер легла, простерта
В бесконечность гладью мертвой,
Над которою застыли
Снежным платом сонмы лилий.
По озерам, что простерты
В бесконечность гладью мертвой,
Где поникшие застыли
В сонном хладе сонмы лилий…
По реке, струящей вдаль
Свой вечный ропот и печаль…
По расселинам и в чащах…
В дебрях, змеями кишащих…
На трясине, где Вампир
Правит пир, —
По недобрым тем местам,
Неприютным, всюду там
Встретит путник оробелый
Тень былого в ризе белой.
В саванах проходят мимо
Призрак друга, тень любимой —
Вздрогнут и проходят мимо —
Все, кого, скорбя во мгле,
Он отдал небу и земле.
Для сердец, чья боль безмерна,
Этот край — целитель верный,
Здесь, в пустыне тьмы и хлада,
Здесь, о, здесь их Эльдорадо!
Но светлой тайны до сих пор
Еще ничей не видел взор.
Совершая путь тяжелый,
Странник держит очи долу —
Есть повеленье: человек
Идет, не поднимая век.
И только в дымчатые стекла
Увидеть можно отсвет блеклый.
Я за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон,
В край родной прибрел бесцельно
С этой Фулы запредельной.
НЕЛЛИ [60]
Я жил одиноко
в печали глубокой
с душой океана мрачней,
пока не назвал я красавицу Нелли
стыдливой невестой своей,
пока не назвал златокудрую Нелли
я радостью жизни моей.
Ах! звезды полночи
не ярче, чем очи
прелестной малютки моей,
и блеск перламутра
румяного утра,
и золото первых лучей —
ничто не сравнится с окутавшей Нелли
волной золотистых кудрей,
с волной небрежно откинутых Нелли
на детские плечи кудрей.
Теперь ни волненья,
ни муки сомненья
не смеют мрачить моих дней.
Весь день надо много
сияет звездою
богиня блаженства, — и к ней
весь день устремляет красавица Нелли
фиалки лазурных очей;
все время не сводит с нее моя Нелли
сияющих счастьем очей.
ЕВЛАЛИЯ
(Песня) [61]
Дарил мне свет
Немало бед.
И чахла душа в тишине,
Но Евлалия, нежная, юная, стала супругою мне —
Но Евлалия светлокудрая стала супругою мне.
О, блеск светил
Тусклее был,
Чем свет ее очей!
Никакой дымок
Так завиться б не мог
В переливах лунных лучей,
Чтоб сравниться с ничтожнейшим локоном Евлалии
скромной моей —
С самым малым, развившимся локоном ясноокой
супруги моей.
Сомненье, Беда
Ушли навсегда:
Милой дух — мне опора опор!
Весь день напролет
Астарта льет
Лучи сквозь небесный простор,
И к ней дорогая Евлалия устремляет царственный взор —
И к ней молодая Евлалия устремляет фиалковый взор.
ЕВЛАЛИЯ — ПЕСНЯ [62]
В ночи бытия
Надежда моя
Как узница, изнывала.
Но солнечная Евлалия желанной подругой мне стала,
Евлалия в золоте волос невестой стыдливой мне стала.
Озера очей
Любимой моей
Мне ярче всех звезд заблистали.
В полуночной мгле
На лунном челе
Волокна тумана едва ли
Сравнятся с кудрями Евлалии, что вольно на плечи ей пали,
Поспорят с кудрями Евлалии, что мягко на плечи ей пали.
О мире скорбей
Забыли мы с ней
Под нашим незыблемым кровом.
А с горних высот
Нам знаменье шлет
Астарта в сиянии новом.
И юная смотрит Евлалия на небо взором лиловым,
И смотрит Евлалия взором жены, взором
хрустально-лиловым.
ВОРОН
Поэма [63]
Когда в угрюмый час ночной,
Однажды бледный и больной,
Над грудой книг работал я,
Ко мне в минуту забытья,
Невнятный стук дошел извне,
Как будто кто стучал ко мне,
Тихонько в дверь мою стучал —
И я, взволнованный, сказал:
«Должно быть так, наверно, так —
То поздний путник в этот мрак
Стучится в дверь, стучит ко мне
И робко просится извне
В приют жилища моего:
То гость — и больше ничего».
То было в хмуром декабре.
Стояла стужа на дворе,
В камине уголь догорал
Багряным светом потолок,
И я читал… но я не мог
Увлечься мудростью страниц…
В тени опущенных ресниц
Носился образ предо мной
Подруги светлой, неземной,
Чей дух средь ангельских имен
Ленорой в небе наречен,
Но здесь, исчезнув без следа,
Утратил имя — навсегда!
А шорох шелковых завес
Меня ласкал — и в мир чудес
Я, будто сонный, улетал,
И страх, мне чуждый, проникал
В мою встревоженную грудь.
Тогда, желая чем-нибудь
Биенье сердца укротить,
Я стал рассеянно твердить:
«То поздний гость стучит ко мне
И робко просится извне,
В приют жилища моего:
То гость — и больше ничего».
От звука собственных речей
Я ощутил себя храбрей
И внятно, громко произнес:
«Кого бы случай ни принес,
Кто вы, скажите, я молю,
Просящий входа в дверь мою?
Простите мне: ваш легкий стук
Имел такой неясный звук,
Что, я клянусь, казалось мне,
Я услыхал его во сне».
Тогда, собрав остаток сил,
Я настежь дверь свою открыл:
Вокруг жилища моего
Был мрак — и больше ничего.
Застыв на месте, я впотьмах
И средь полночной тишины
Передо мной витали сны,
Каких в обители земной
Не знал никто — никто живой!
Но все по-прежнему кругом
Молчало в сумраке ночном,
Лишь звук один я услыхал:
«Ленора!» — кто-то прошептал…
Увы! я сам то имя звал,
И эхо нелюдимых скал
В ответ шепнуло мне его,
Тот звук — и больше ничего.
Я снова в комнату вошел,
И снова стук ко мне дошел
Сильней и резче, — и опять
Я стал тревожно повторять:
«Я убежден, уверен в том,
Что кто-то скрылся за окном.
Я должен выведать секрет,
Дознаться, прав я или нет?
Пускай лишь сердце отдохнет, —
Оно, наверное, найдет
Разгадку страха моего:
То вихрь — и больше ничего».
С тревогой штору поднял я —
И, звучно крыльями шумя,
Огромный ворон пролетел
Спокойно, медленно — и сел
Без церемоний, без затей,
Над дверью комнаты моей.
На бюст Паллады взгромоздясь,
На нем удобно поместясь,
Серьезен, холоден, угрюм,
Как будто полон важных дум,
Как будто прислан от кого, —
Он сел — и больше ничего.
И этот гость угрюмый мой
Своею строгостью немой
Улыбку вызвал у меня.
«Старинный ворон! — молвил я, —
Хоть ты без шлема и щита,
Но, видно, кровь твоя чиста,
Страны полуночной гонец!
Скажи мне, храбрый молодец,
Как звать тебя? Поведай мне
Свой титул в доблестной стране,
Тебя направившей сюда?»
Он каркнул: «Больше никогда!»
Я был немало изумлен,
Что на вопрос ответил он.
Конечно, вздорный этот крик
Мне в раны сердца не проник,
Но кто же видел из людей
Над дверью комнаты своей,
На белом бюсте, в вышине,
И наяву, а не во сне,
Такую птицу пред собой,
Чтоб речью внятною людской
Сказала имя без труда,
Назвавшись: Больше никогда?!
Но ворон, был угрюм и нем.
Он удовольствовался тем,
Что слово страшное сказал, —
Как будто в нем он исчерпал
Всю глубь души — и сверх того
Не мог добавить ничего.
Он все недвижным пребывал,
И я рассеянно шептал:
«Мои надежды и друзья
Давно покинули меня…
Пройдут часы, исчезнет ночь —
Уйдет и он за нею прочь,
Увы, и он уйдет туда!..»
Он каркнул: «Больше никогда!»
Такой осмысленный ответ
Меня смутил. «Сомненья нет, —
Подумал я, — печали стон
Им был случайно заучен.
Ему внушил припев один
Его покойный господин.
То был несчастный человек,
Гонимый горем целый век,
Привыкший плакать и грустить,
И ворон стал за ним твердить
Слова любимые его,
Когда из сердца своего
К мечтам, погибшим без следа,
Взывал он: «Больше никогда!»
Но ворон вновь меня развлек,
И тотчас кресло я привлек
Поближе к бюсту и к дверям
Напротив ворона — и там,
В подушках бархатных своих,
Я приютился и затих,
Стараясь сердцем разгадать,
Стремясь добиться и узнать,
О чем тот ворон думать мог,
Худой, уродливый пророк,
Печальный ворон древних дней,
И что таил в душе своей,
И что сказать, хотел, когда
Он каркал: «Больше никогда»?
И я прервал беседу с ним,
Отдавшись помыслам своим,
А он пронизывал меня
Глазами, полными огня —
И я над тайной роковой
Тем глубже мучился душой,
Склонившись на руку челом…
А лампа трепетным лучом
Ласкала бархат голубой,
Где след головки неземной
Еще, казалось, не остыл,
Головки той, что я любил,
И что кудрей своих сюда
Не склонит больше никогда!..
И в этот миг казалось мне,
Как будто в сонной тишине
Курился ладан из кадил,
И будто рай небесных сил
Носился в комнате без слов,
И будто вдоль моих ковров
Святой, невидимой толпы
Скользили легкие стопы…
И я с надеждою вскричал:
«Господь! Ты ангелов прислал
Меня забвеньем упоить…
О! дай Ленору мне забыть!»
Но мрачный ворон, как всегда,
Мне каркнул: «Больше никогда!»
«О, дух или тварь, предвестник бед,
Печальный ворон древних лет! —
Воскликнул я. — Будь образ твой
Извергнут бурею ночной
Иль послан дьяволом самим,
Я вижу — ты неустрашим:
Поведай мне, молю тебя:
Дает ли жалкая земля,
Страна скорбей — дает ли нам
Она забвения бальзам?
Дождусь ли я спокойных дней,
Когда над горестью моей
Промчатся многие года?»
Он каркнул: «Больше никогда!»
И я сказал: «О, ворон злой,
Предвестник бед, мучитель мой!
Во имя правды и добра,
Скажи во имя божества,
Перед которым оба мы
Склоняем гордые главы,
Поведай горестной душе,
Скажи, дано ли будет мне
Прижать к груди, обнять в раю
Ленору светлую мою?
Увижу ль я в гробу немом
Ее на небе голубом?
Ее увижу ль я тогда?»
Он каркнул: «Больше никогда!»
И я вскричал, рассвирепев:
«Пускай же дикий твой припев
Разлуку нашу возвестит,
И пусть твой образ улетит
В страну, где призраки живут
И бури вечные ревут!
Покинь мой бюст и сгинь скорей
За дверью комнаты моей!
Вернись опять ко тьме ночной!
Не смей пушинки ни одной
С печальных крыльев уронить,
Чтоб мог я ложь твою забыть!
Исчезни, ворон, без следа!..»
Он каркнул: «Больше никогда!»
Итак, храня угрюмый вид,
Тот ворон все еще сидит,
Еще сидит передо мной,
Как демон злобный и немой;
А лампа яркая, как день,
Вверху блестит, бросая тень —
Той птицы тень — вокруг меня,
И в этой тьме душа моя
Скорбит, подавлена тоской,
И в сумрак тени роковой
Любви и счастия звезда
Не глянет — больше никогда!!
14
- Предыдущая
- 14/44
- Следующая
