Герцог и я - Куин Джулия - Страница 68
- Предыдущая
- 68/71
- Следующая
— Я не могу. Все ходит ходуном.
— Ты можешь, — настойчиво произносит он. — Сейчас успокоишься, и все станет на свои места. У тебя легкий шок от неожиданного удара. Успокойся и медленно раскрой глаза. Смотри прямо на меня…
Она выполнила просьбу. Не могла не выполнить — таким умоляющим, взволнованным был его голос. И она отчетливо увидела его лицо — оно было под стать голосу: тоже встревоженное и молящее. А глаза смотрели прямо ей в душу.
— Хорошо… все хорошо, — успокаивающим тоном, как с ребенком, говорил Саймон. — Здесь больно?.. А здесь?.. Ты счастливо отделалась, дорогая… А…
Кровь отхлынула у него от лица — он вспомнил… А как же ребенок? Тот, которого еще нет, но который должен появиться. Его ребенок… Их ребенок… Как же он? Что будет с ним?
— Дафна, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — тебе уже лучше, я вижу. Ответь мне.
Она кивнула.
— Боль улеглась, Дафна?
— Почти. Мне намного легче. И дышится хорошо.
— Ты уверена?
Она снова слегка качнула головой.
— Я очень рад, — тихо сказал он и потом чуть не закричал, но успел сдержать себя.
«Что же ты сделала? — хотел закричать он. — Как ты могла так поступить?»
Саймон негромко слово в слово повторил то, что молча прокричал внутри себя. Дафна безмолвно смотрела на него расширившимися глазами, и ее молчание взорвало его.
— Какого черта, — закричал он, — ты отправилась сюда совсем одна, даже без слуги? И зачем пустила лошадь галопом по такой дороге? Между деревьями? — Он перевел дыхание и произнес уже значительно тише:
— И вообще, во имя всех святых, зачем ты села на лошадь, когда тебе…
— Хотела прогуляться, — ответила она невинным тоном, и он снова взорвался:
— Ты хоть подумала о нашем ребенке, женщина? Или ты не понимаешь, что во время беременности…
— Саймон… — прервала она его слабым голосом.
— Что «Саймон», черт возьми? Ты должна лучше меня знать, что можно, а чего нельзя в твоем положении!
В глазах, смотрящих на него, сквозила печаль. А еще безмерное удивление.
— Отчего ты так беспокоишься? — спросила она. — Ты же не хотел ребенка.
— Это верно, — согласился он. — Но уж когда он зачат, я не хочу, чтобы ты убила его.
— Не беспокойся, — проговорила она, кусая губы. — Его нет во мне.
— Что?.. Да объясни же ты!
Дафна отвела глаза.
— Оказалось, что… Я только на днях поняла…
— Говори яснее!
— Чего уж яснее? Оказалось, что я не беременна.
— Ты… — Он снова задохнулся, сам не понимая от чего: от ярости, от беспокойства, от разочарования. — Ты солгала мне в своей записке?
— Нет! — Она приподнялась с земли и села, неистово тряся головой. — Нет, я никогда и ни в чем тебе не лгала! Клянусь! Я думала… была уверена, что это произошло. Но… — Ее глаза наполнились слезами, она подавила рыдания и, подтянув колени, уткнулась в них лицом.
В таком отчаянии Саймон не видел ее раньше. Он беспомощно смотрел на согнутую фигуру, не зная, чем и как помочь, чувствуя, что прямо или косвенно, но он всему причиной, он — виновник ее горя.
— Что же случилось, Дафф? — тихо спросил он. Она подняла голову.
— Не знаю… Быть может, я так… так безумно хотела этого, что в течение последних недель у меня не было месячных. И я была так счастлива… — Она снова подавила рвущиеся рыдания. — Так счастлива, — повторила она. — А недавно… это произошло.
Он погладил ее волосы.
— Я разделяю твои чувства, Дафна.
Она отдернула голову.
— Не говори не правды. В таких вещах это особый грех. Ты никогда не хотел ребенка и не можешь о нем сожалеть. — Она с горечью рассмеялась:
— Господи, я говорю так, будто бы он существовал. Словно он на самом деле плод моего чрева, а не моего воображения, — ее голос опять дрогнул, — моих несбывшихся надежд.
Он опустился на землю рядом с ней.
— Я не могу видеть тебя в таком отчаянии, Дафф, — сказал он. — Просто не могу.
Она скользнула взглядом по его лицу, словно желая удостовериться в истинности этих слов и чувств.
— Чего же еще ты мог ожидать от меня, Саймон?
— Я… я… — Он испугался, что не сможет выговорить ничего больше, но, к своему удивлению и облегчению, полностью произнес те слова, которые не выходили у него из головы все это время, слова, которые привез с собой из своей добровольной ссылки в Уилтшире:
— Я хочу, чтобы ты снова была со мной.
Дафна молчала. Саймон мысленно молил ее сказать хоть что-нибудь, однако она не говорила ни слова. Он понимал, что должен говорить сам, но страшился, потому что не знал, сумеет ли произнести хоть что-то членораздельное.
— В ту ночь, — медленно начал он, — когда мы… Я потерял тогда контроль над собой. Не мог говорить… Мне стало страшно. — Он прикрыл глаза, ему показалось, что его рот опять немеет. После нескольких прерывистых вдохов он продолжил:
— Я возненавидел себя за это… За свой изъян. Свою слабость.
Не глядя на него, Дафна спросила:
— Поэтому ты умчался, даже не попрощавшись?
— Да, — хрипло выговорил он.
— Не из-за того… — продолжала она, — что я… Не из-за меня?
Их взгляды встретились.
— Я не хотел того, что тогда произошло, — сказал он.
— Но уехал из Клайвдона и оставил меня не потому?
После короткого молчания он сказал:
— Нет, Дафна, совсем не потому.
Она снова опустила голову, обдумывая его слова. Ей хотелось верить ему, верить, что, когда он ее покинул так внезапно, им руководила не ненависть, не злоба к ней, а лишь мучительный страх, что вернулась его детская немощь, и нежелание предстать в таком виде перед ней, своей женой.
— Я не стала бы хуже относиться к тебе, — сказала она мягко и укоризненно, — как бы ты ни заикался. Неужели ты мог такое подумать?
— Я сам чувствовал себя униженным, — с горячностью ответил он, — это возвращало меня в те страшные, втоптанные в грязь годы, когда отец считал своего сына недочеловеком.
Дафна кивнула. Конечно, она понимает его, упрямого, гордого, отверженного отцом, а значит, и всем обществом; понимает его постоянный страх, что болезнь повторится; страх, который, видимо, преследовал его и в последующие годы — в школе, в университете; от которого он на шесть лет уехал из Англии. Тот же страх заставил его и сейчас провести эти два месяца в Уилтшире.
Дафна коснулась его руки.
— Ты давно уже не тот мальчик, с которым отец поступил так неоправданно жестоко.
— Да, знаю.
Он старался не смотреть на нее.
— Саймон, посмотри мне в глаза… — И когда он сделал это, повторила:
— Ты не тот, а совсем другой.
— Я знаю, — ответил он с легким раздражением.
— Знаешь, но не вполне уверен. Черт, что за настойчивость!
— Дафна, я же говорю, что я з-з…
— Тише. — Она ласково провела рукой по его щеке. — Тебе следует понять, что все это уже давно прошло. Кануло в вечность. Ты другой… И с тобой я… твоя жена.
— Но я не могу…
— Можешь. И для этого должен раз и навсегда выйти из-под его влияния… Из-под гнета отца и всего, что с ним связано. Запретить ему диктовать тебе чувства и поступки. — Она положила руку ему на колено: ей нужно /было ощутить взаимосвязь с ним, с его телом. С душой. Ей казалось, что если она потеряет его сейчас, то уже никогда не найдет. — Не приходило тебе в голову, Саймон, что как раз истинная семья могла бы помочь избавиться от твоего наваждения — от бесплодной жажды мести, от тяжкого груза воспоминаний? Настоящая семья, в которой дети…
— Если он получит внука, — чуть слышно произнес Саймон, — это будет его победа.
— Это будет твоя победа, Саймон… Наша победа… И не он его получит, а мы…
Он ничего не отвечал. Дафна чувствовала, как он дрожит.
— Если ты не хочешь иметь детей оттого, что это против твоих желаний, чувств, Саймон, — это одно. С этим можно спорить, но нельзя в конце концов не согласиться. Но если ты решил отнять у себя счастье отцовства из-за ненависти к другому человеку… мертвому… то, прости меня, иначе как трусом назвать тебя нельзя. — Она почувствовала, как он весь напрягся, была готова к тому, что он сейчас взорвется и выплеснет на нее все раздражение и гнев, но продолжала говорить тихим, ровным голосом:
- Предыдущая
- 68/71
- Следующая
