Исповедь - Руссо Жан-Жак - Страница 125

• Предыдущая
• 125/186
• Следующая

Не нужно было большой проницательности, чтобы понять, что это путешествие имело тайный повод, но что его от меня скрывают*. Во всем доме это было секретом только для меня. На другой день Тереза открыла мне его, а Терезе его поведал дворецкий Тейсье, узнавший все от горничной. Хоть я и не обязан перед г-жой д’Эпине хранить эту тайну, раз узнал об этом не от нее, однако она так тесно связана с другими, сообщенными мне ею, что их невозможно отделить; поэтому я буду молчать об этом предмете. Но эти тайны, которые никогда не выходили и не выйдут ни из моих уст, ни из-под моего пера, знало слишком много народу, и они не могла оставаться неизвестными всему окружению г-жи д’Эпине.

Услыхав об истинной причине этого путешествия, я чуть было не распознал скрытое действие враждебной руки в попытке сделать меня телохранителем г-жи д’Эпине; но она так мало настаивала, что я продолжал рассматривать эту попытку как несерьезную и только посмеялся над смешной ролью, которую сыграл бы, если б имел глупость взять на себя такую обязанность. Впрочем, г-жа д’Эпине только выиграла от моего отказа, так как добилась того, что муж взялся сам сопровождать ее.

Через несколько дней я получил от Дидро записку, которую привожу здесь. Эта записка, небрежно сложенная пополам,

414

так что каждый мог ее легко прочесть, была прислана мне по адресу г-жи д’Эпине и передана де Линану, гувернеру ее сына и поверенному ее тайн.

Записка Дидро (связка А, № 52):

«Я, видимо, создан для того, чтобы любить вас и причинять вам огорчения. Узнал, что г-жа д’Эпине едет в Женеву, и не слышу, что вы ее сопровождаете. Друг мой, если вы довольны г-жой д’Эпине, надо ехать с пей; если недовольны, тем более надо ехать. Вас тяготит бремя ваших обязательств по отношению к ней? Вот случай отчасти расплатиться и облегчить это бремя. Представится ли вам в жизни другой случай доказать ей свою признательность? Она едет в страну, где будет для всех чужой. Она больна, она будет нуждаться в том, чтобы ее развлекали и занимали. Надвигается зима, друг мой! Состояние вашего здоровья является, может быть, большим препятствием, чем мне кажется. Но разве вам хуже теперь, чем было месяц тому назад и чем будет в начале весны? Совершите ли вы через три месяца это путешествие с большими удобствами, чем теперь? Что касается меня, то признаюсь вам, что если б я не мог перенести путешествия в карете, я взял бы палку и последовал за ней пешком. И потом, не опасаетесь ли вы, что ваше поведение будет дурно истолковано? Вас заподозрят пли в неблагодарности, или в другом тайном побуждении. Я хорошо знаю, что, как бы вы ни поступили, за вас всегда будет говорить голос вашей собственной совести; но достаточно ли одного этого голоса и позволительно ли пренебрегать до такой степени мнением других людей? Впрочем, друг мой, я пишу вам все это только для того, чтобы исполнить свой долг перед вами, и перед самим собой. Если моя записка вам не понравится, киньте ее в огонь, и пусть о ней не будет больше речи, как если б она вовсе не была написана. Шлю вам привет, люблю и обнимаю вас».

Я был ошеломлен, я дрожал от гнева при чтении этой записки и едва мог дочитать ее до конца, но все же заметил, с какой ловкостью Дидро притворно взял в ней тон, более мягкий, ласковый, учтивый, чем в остальных своих письмах, в которых называл меня самое большее «мой дорогой», не удостаивая дать мне название друга. Я без труда понял, каким рикошетом попала ко мне эта записка; об этом довольно прозрачно говорили подпись, форма, обороты и даже ее обходный путь: обычно мы переписывались по почте или через нарочного из Монморанси, и это был первый и единственный случай, когда он написал мне по адресу г-жи д’Эпине.

Когда несколько утих первый порыв негодования, я взялся

415

за перо, стремительно набросал ответ и сейчас же отнес его из Эрмитажа, где в то время находился, в Шевретту, решив в своем слепом гневе прочесть г-же д’Эпине и записку Дидро, и мой ответ:

«Дорогой друг, вы не можете знать, насколько я обязан г-же д’Эпине, насколько меня связывают мои обязательства, действительно ли я нужен ей в путешествии, желает ли она, чтоб я ее сопровождал, возможно ли это для меня, и какие причины могут заставить меня воздержаться от поездки. Я не отказываюсь обсудить с вами эти вопросы; но согласитесь, предписывать мне столь настойчиво, как я должен поступить, не ознакомившись с обстоятельствами,— это большая опрометчивость, мой дорогой философ. Но хуже всего, по-моему, то, что ваше мнение исходит не от вас. Не говоря о том, что я вовсе не склонен допускать, чтобы под вашим именем мной руководил всякий встречный и поперечный, я вижу в этом рикошете уловки, совершенно не соответствующие вашей прямоте, и хорошо будет для вас и для меня, если вы впредь от них воздержитесь.

Вы боитесь, как бы мое поведение не было дурно истолковано; но я не верю, чтобы сердце, подобное вашему, могло дурно судить о моем. Другие, может быть, говорили бы обо мне лучше, если б я был больше похож на них. Избавь меня, боже, от их одобрения! Пусть злые шпионят за мной и толкуют обо мне: Руссо не способен их испугаться, а Дидро — слушать их.

Вы хотите, чтобы я кинул в огонь вашу записку, если она мне не понравится, и чтобы о ней больше не было речи. Неужели, по-вашему, мне так легко забыть то, что исходит от вас? Дорогой мой, вы так же дешево цените мои слезы, причиняя мне огорчение, как мою жизнь и здоровье, уговаривая меня взять на себя такие заботы. Если б вы могли отнестись к этому по-иному, ваша дружба была бы для меня более отрадной, и я стал бы менее достоин сожаленья».

Войдя в комнату г-жи д’Эпине, я застал у нее Гримма, и это меня очень обрадовало. Я прочел им оба письма громким в внятным голосом, с отвагой, на какую сам не считал себя способным, и прибавил в конце маленькую речь, которая была ее достойна.

При этой смелости, неожиданной со стороны человека, обычно робкого, оба они сидели пораженные, ошеломленные, не отвечая ни слова; главное, я увидел, как этот надменный человек опустил глаза в землю, не в силах выдержать моего сверкающего взгляда. Но в ту же минуту в глубине своего сердца он поклялся погубить меня, и я убежден, что они сговорились об этом прежде, чем разойтись.

416

Приблизительно в то же время я получил наконец через г-жу д’Удето письмо Сен-Ламбера (связка А, № 57), написанное еще в Вольфенбюттеле*, через, несколько дней после случившегося с ним несчастья, — в ответ на мое письмо, очень задержавшееся в пути. Этот ответ, полный доказательств уважения и дружбы, принес мне утешение, в котором я в то время так нуждался, и дал мне силы и решимость заслужить их. С этого момента я стал исполнять свой долг; но несомненно, что, если б Сен-Ламбер оказался менее разумным, менее великодушным, менее порядочным, я погиб бы безвозвратно.

Погода портилась, и начинался отъезд из деревни. Г-жа д’Удето указала мне день, когда она рассчитывала приехать проститься с долиной, и назначила мне свиданье в Обоне. Этот день случайно оказался тем самым, в который г-жа д’Эпине покидала Шевретту и отправлялась в Париж, где должна была закончить приготовления к своему путешествию. К счастью, она уехала утром, и у меня еще было время, расставшись с ней, пойти пообедать к ее невестке. В кармане у меня было письмо Сен-Ламбера; я несколько раз перечитал его на ходу. Это письмо послужило мне защитой от собственной слабости. Я принял и выполнил решение видеть в г-же д’Удето только друга и возлюбленную моего друга; и я провел наедине с ней четыре или пять часов в восхитительном спокойствии, бесконечно более приятном, даже в смысле наслаждения, чем те порывы жгучей страсти, которые я испытывал возле нее до тех пор. Слишком хорошо зная, что сердце мое не изменилось, она была тронута моими усилиями владеть собой; она стала больше уважать меня за это, и я имел удовольствие убедиться, что ее расположение ко мне не исчезло. Она сообщила мне о скором возвращении Сен-Ламбера; хотя он и оправился после удара, однако был не в состоянии выносить тяготы войны и решил оставить службу, чтобы спокойно жить возле своей возлюбленной. Мы строили очаровательные планы о тесном кружке из нас троих и, конечно, могли рассчитывать на прочность этого союза, принимая во внимание, что основу его составляли все чувства, способные объединить нежные й открытые сердца, а мы втроем соединяли в себе достаточно талантов и знаний, чтобы довольствоваться друг другом и не нуждаться ни в ком постороннем. Увы! Предаваясь надеждам на такую сладостную жизнь, я и не представлял себе той, которая ожидала меня. Потом мы заговорили о моих теперешних отношениях с г-жой д’Эпине. Я показал письмо Дидро и свой ответ, подробно рассказал обо всем, что произошло в связи с этим, и объявил о своем решении уехать из Эрмитажа. Г-жа д’Удето горячо возражала против этого, приводя доводы, сильно подей-

• Предыдущая
• 125/186
• Следующая