Исповедь - Руссо Жан-Жак - Страница 160

• Предыдущая
• 160/186
• Следующая

Около того же времени у меня завязалось еще знакомство, но сначала только путем переписки, с некиим Лальо из Нима; он написал мне из Парижа, прося прислать ему мой силуэт, сделанный в профиль; по его словам, это было нужно ему, чтобы изваять из мрамора мой бюст, который он заказал Ле-муану для своей библиотеки. Если это была лесть, придуманная для того, чтобы задобрить, приручить меня, она удалась как нельзя лучше. Я подумал, что человек, желающий поставить мой мраморный бюст у себя в библиотеке, напитан моими произведениями, а значит, и моими взглядами и любит меня, потому что душа его созвучна моей душе. Как могла бы такая мысль не соблазнить меня? Впоследствии я встретился с г-ном

531

Лальо. Я увидел, что он охвачен рвением оказывать мне как можно больше мелких услуг и как можно больше вмешиваться в мои дела. Но сомневаюсь, чтобы хоть одно мое сочинение было в числе тех немногих книг; которые он прочел в своей жизни. Не знаю, есть ли у него библиотека и нуждается ли он в чем-либо подобном; что же касается бюста, то он удовлетворился плохим глиняным слепком, сделанным Лемуаном, и велел выгравировать с него отвратительный портрет, который все-таки считается моим, как будто имеет со мной какое-нибудь сходство.

Единственным французом, посещавшим меня, как мне казалось, из интереса ко мне и к моим произведениям, был молодой офицер Лимузенского полка, Сегье де Сен-Бриссон, который блистал, а может быть, и теперь еще блистает в Париже и в свете довольно приятными талантами и претензией на остроумие. Он приехал ко мне в Монморанси в зиму, предшествовавшую моей катастрофе. Он понравился мне живостью чувств. Впоследствии я получил от него в Мотье письмо; и потому ли, что он хотел мне польстить, или ему в самом деле вскружил голову «Эмиль», только он сообщил, что оставляет службу, чтобы жить независимо, и изучает столярное ремесло. У него был старший брат, капитан того же полка, и на этого брата изливалась вся любовь матери, которая, будучи чрезмерно богомольной и подпав под влияние какого-то ханжи аббата, очень дурно поступала по отношению к младшему, обвиняя его в неверии и даже в смертном грехе общения со мной. Эти ссоры побудили его порвать с матерью и устроиться так, как я сказал выше,— все для того, чтобы сделаться маленьким Эмилем.

Испуганный такой стремительностью, я поспешил написать ему, чтобы заставить его отказаться от этого решения, и вложил в свои доводы всю доступную мне силу убеждения. Они возымели действие. Он вспомнил свои обязанности по отношению к матери и взял обратно прошение об отставке, которому полковник имел благоразумие не давать никакого хода, чтобы Сен-Бриссон мог хорошенько обдумать свой шаг ва досуге. Излечившись от этого безумия, он впал в другое, менее странное, но тоже не понравившееся мне: сделался писателем. Он выпустил одну за другою две или три брошюры, обнаружившие некото^ рый талант; но я не могу себя упрекнуть, что расточал ему особенные похвалы, которые поощряли бы дальнейшие его шаги на этом поприще.

Несколько времени спустя он навестил меня, и мы совершили вместе паломничество на остров Сен-Пьер. В пути он держался как-то иначе, чем в Монморанси. В нем было что-то неестественное; сначала это не очень коробило меня, но впослед-

532

ствии не раз приходило мне на память. Он посетил меня еще раз в гостинице «Сен-Симон», когда я был в Париже, проездом по дороге в Англию. Тут я узнал то, о чем он не говорил мне,— что он вращается в высшем свете и довольно часто видит герцогиню Люксембургскую. Он не подавал никаких признаков жизни, когда я был в Три и ничего пе сообщал мне через свою родственницу м-ль Сегье, которая была моей соседкой, но, думается, никогда не была особенно расположена ко мне. Одним словом, увлечение де Сен-Бриссоном вдруг кончилось, как и отношения с де Феном: но последний ничем не был мне обязан, а тот был в долгу передо мною, если только глупость, которую я помешал ему сделать, не была лишь игрой с его стороны, что, в сущности, легко могло быть.

Столько же, и даже еще больше, бывало у меня гостей из Женевы. Делюки — отец и сын — поочередно выбирали меня в сиделки у своей постели: отец заболел в дороге; сын уже был болен, уезжая из Женевы; оба приехали ко мне выздоравливать. Из Женевы и Швейцарии являлись пасторы, родственники, ханжи, всякого рода проходимцы — не для того чтобы восхищаться мною или высмеивать меня, как посетители из Франции, а чтобы бранить и поучать. Единственно, кто мне был приятен, это Мульту, приехавший ко мне на три или четыре дня; я охотно удержал бы его подольше. Самый настойчивый из них, упорствовавший больше всех и одолевший меня своей назойливостью, был некий д’Ивернуа, женевский купец, французский эмигрант и родственник невшательского главного прокурора. Этот д’Ивернуа приезжал два раза в год из Женевы в Мотье только для того, чтобы повидаться со мной, проводил со мной несколько дней подряд, с утра до вечера, принимая участие в моих прогулках, привозил мне тысячу маленьких подарков, втирался помимо моей воли ко мне в доверие, вмешивался во все мои дела, несмотря на то что между нами не было ничего общего ни в мыслях, ни в склонностях, ни в чувствах, ни в знаниях. Сомневаюсь, чтоб за всю свою жизнь он прочел до конца хоть какую-нибудь серьезную книгу или хотя бы подозревал, о чем трактуют мои сочинения. Когда я начал собирать гербарий, он стал следовать за мной в моих ботанических экскурсиях, не испытывая влечения к этой забаве, не зная, о чем со мной говорить,— да и мне нечего было сказать ему. У него даже хватило мужества провести целых три дня наедине со мной в трактире в Гумуани*, откуда я рассчитывал выжить его, наскучив ему и дав ему понять, как он надоел мне. Но, несмотря на все это, я не мог ни преодолеть его невероятного упорства, ни распознать причину последнего.

Среди всех этих знакомств, завязапных и поддерживаемых мною только по необходимости, не могу не упомянуть един-

533

ственное, которое было мне приятно и в котором я был искрение и сердечно заинтересован: я говорю о молодом венгре, переселившемся в Невшатель, а потом в Мотье, через несколько месяцев после того, как я сам там устроился. В этой местности его звали бароном Сотерном — фамилия, под которой он был рекомендован из Цюриха. Он был высокого роста и хорошо сложен, имел приятную наружность, отличался обаятельным и милым обхождением. Он говорил всем и дал понять мне самому, что приехал в Невшатель только ради меня и для того, чтобы в общении со мной научиться служить добродетели. Его лицо, топ, манеры, казалось мне, согласуются с его речами; и я считал бы, что пренебрег одной из величайших своих обязанностей, если бы выпроводил молодого человека, производившего такое приятное впечатление и искавшего моего общества ради такой достойной цели. Сердце мое не умеет отдаваться наполовину. Скоро этому юноше принадлежала вся моя дружба, все мое доверие; мы стали неразлучны. Он участвовал во всех моих прогулках пешком, и это ему нравилось. Я свел его к милорду маршалу, и тот очень обласкал его. Сотерн не мог еще выражать свои мысли по-французски; он говорил со мной и писал мне только по-латыни, я отвечал ему по-французски, и это смешение двух языков не уменьшало ни легкости, ни полнейшей живости наших бесед. Он рассказывал мне о своей семье, о своих делах, приключениях, о венском дворе, о котором он, видимо, знал немало интимных подробностей. Словом, в течение почти двух лет, проведенных нами в самой тесной близости, я наблюдал в нем при всех обстоятельствах мягкость характера и не только честность, но даже душевное изящество и большую внутреннюю чистоту, чрезвычайную благопристойность в речах, наконец — все признаки человека благородного; и он не только внушал мне глубокое уважение к себе, но и стал мне дорог.

В самый разгар моей дружбы с ним д’Ивернуа написал мне из Женевы, чтоб я остерегался поселившегося близ меня молодого венгра, так как уверяют, что это шпион, приставленный ко мне французским правительством. Это сообщение могло тем более встревожить меня, что в местности, где я жил, все предупреждали меня о необходимости быть настороже, о том, что за мной следят и что существует намеренье завлечь меня на французскую территорию, чтобы расправиться там со мной.

• Предыдущая
• 160/186
• Следующая