Сэру Филиппу, с любовью - Куин Джулия - Страница 26

• Предыдущая
• 26/69
• Следующая

Хотя делал он это далеко не в первый раз (Филипп даже успел вычислить периодичность, с которой дети вытворяли свои фокусы, — примерно раз в две недели), прибегать к этой мере для Филиппа было едва ли не самой неприятной из всех его обязанностей. Однако он просто не знал, как еще подействовать на своих непослушных отпрысков. Филипп и так прощал им слишком много мелких шалостей. Когда же они приклеили волосы спящей гувернантки к подушке или когда перебили все горшки в его оранжерее — этого простить было никак нельзя. Правда, в случае с горшками близнецы пытались уверить его, что перебили их нечаянно, и, будь на месте Филиппа кто-то другой, он, возможно, и поверил бы им, но Филипп-то отлично знал, какими прекрасными актерами могут быть его дети.

Вот Филипп и пытался доступным ему способом заставить детей вести себя хотя бы немного поприличнее. Делал он это нечасто и не использовал ни розог, ни чего-либо другого. Как мог он слишком сурово наказывать детей, когда всякий раз при воспоминании о собственном детстве и о тех методах воспитания, какие применял его отец, Филиппа до сих пор бросало в холодный пот? Прошло много лет, а он все еще отлично помнил, как они с братом тряслись от страха от одного присутствия отца.

Но если отец Филиппа был слишком жестким, если не сказать жестоким к детям, то Филипп в противоположность ему был слишком снисходительным отцом. Поэтому, должно быть, его меры до сих пор не дали никаких результатов — близнецы как вели себя из рук вон плохо, так и ведут…

Филипп порой говорил себе, что с детьми надо обращаться более жестко. Однажды он даже пошел на конюшню и взял было кнут…

Филипп поежился, словно отгоняя это неприятное воспоминание. Это случилось тогда, когда близнецы приклеили волосы мисс Локхарт к подушке. Филипп не нашел иного способа освободить беднягу, как остричь ее почти наголо. Никогда еще — ни до, ни после — Филипп не испытывал столь бешеного гнева на собственных детей. Должно быть, рассудок его на время помутился — иначе чем объяснить, что он тогда взялся за кнут?

Но кнут словно жег ему руки, и Филипп бросил его, испугавшись, что еще минута — и он повторит то, что однажды с ним сделал его отец.

Дети тогда так и остались ненаказанными. Весь остаток дня Филипп провел в своей оранжерее, но работать не мог, все валилось у него из рук. Он презирал себя за то, что едва не сделал, и за то, чего он никак не мог сделать. Не мог заставить своих детей хотя бы немного слушаться.

Да, Филипп осознавал, что он не знает, как должен поступать отец — может быть, с его характером ему просто не дано быть отцом. Видимо, одним мужчинам природа или Бог дает это, а другим нет.

А может быть, он не умеет быть хорошим отцом потому, что его отец был далек от идеала, и Филипп просто не видел перед собой достойного примера? Иногда у Филиппа даже было ощущение, что над ним с рождения тяготеет какое-то проклятие.

И теперь Филипп пытается найти детям мачеху, чтобы та смогла повлиять на них так, как не может он, — и готов поручить эту роль Элоизе Бриджертон…

Может быть, когда, наконец, появится женщина, достойная заменить детям мать, он перестанет казнить себя за то, что он плохой отец?

Филиппу была нужна хозяйка в доме и мачеха для детей — только и всего. Но все изменилось, когда в его доме появилась Элоиза Бриджертон. Филипп не мог бы объяснить, что, собственно, так привлекает его в этой девушке, но каждый взгляд на нее заставлял его испытывать безумную страсть — подобного Филипп не мог и припомнить. А когда он увидел ее лежащей на полу, то испытал настоящий ужас. В ужас его повергла мысль о том, что могли сделать близнецы с Элоизой, но еще больше он испугался, что из-за идиотских шуточек его неуправляемых детей она может навсегда уехать из его дома…

Когда Филипп увидел мисс Локхарт с приклеенными к подушке волосами, первой его реакцией был бешеный гнев на детей. Когда же перед ним предстала распростертая на полу несчастная Элоиза, главным, что он почувствовал, был страх за нее — и страх этот не проходил, пока Филипп не убедился, что Элоиза не получила серьезных травм.

В планы Филиппа вовсе не входило так привязываться к будущей жене, и он просто не знал, что ему теперь делать с этой неожиданно вспыхнувшей страстью.

Провести это утро в саду с Элоизой было бы для него блаженством — даже несмотря на то что в ее теперешнем состоянии она не сможет, как вчера, ответить на его поцелуй…

Но Филипп понимал, что какое-то время ему надо побыть одному, привести в порядок свои мысли… а может, и вообще ни о чем не думать. Мысли сейчас вызывали у него лишь головную боль, смущение и злость. Необходимо было занять руки и голову привычной работой — иначе он рисковал и вовсе сойти с ума…

Может быть, Филипп и уходил от решения проблемы. Но по-другому поступить он еще не был готов.

Весь остаток дня Элоиза провела в саду, лежа в роскошном и очень удобном шезлонге, привезенном, как она решила, из Италии — по ее наблюдениям, ни англичане, ни французы, какими бы искусными мастерами они ни слыли, все же не умели делать такую удобную мебель, как итальянцы.

Элоиза не привыкла подолгу отдыхать в шезлонгах, на диванах и кушетках. Но поскольку Филипп, похоже, на весь день предоставил ее самой себе, да к тому же она была не совсем здорова, Элоизе не оставалось ничего другого.

Ровным счетом ничего другого, кроме как лежать в уютном шезлонге, не думая ни о чем и наслаждаясь природой. О чем, скажите на милость, ей думать? Не о том же, что маленькие чудовища сэра Филиппа (Элоиза готова была поклясться, что в письмах своих он ни разу о них не упоминал) наградили ее синяком, а сам Филипп на весь день покинул ее!

А день сегодня очень неплохой — безоблачное небо, легкий, приятный ветерок… В такой день можно позволить себе не думать ни о чем.

Но никогда еще Элоиза не испытывала такой скуки. Сидеть весь день неподвижно и смотреть на облака было не в ее характере. Натура Элоизы требовала хотя бы какого-нибудь действия — прогуляться по дорожке, посмотреть на растения в саду, только не сидеть, бессмысленно уставившись на горизонт.

А если уж и сидеть в шезлонге, то хотя бы не одной, а в чьей-нибудь компании. Вдвоем даже смотреть на облака было бы веселее — один мог бы сказать другому: “Смотри, вон то облако похоже на кролика, а то на овечку, правда?”

Но сэр Филипп занят, как всегда, в своей оранжерее — со своего места Элоиза могла видеть оранжерею и мелькавший время от времени за ее стеклом силуэт. Ей хотелось бы присоединиться к нему хотя бы уже потому, что его растения все-таки интереснее, чем облака.

Но понравится ли это Филиппу после того, как он весьма прозрачно намекнул ей, что желает побыть один? Филиппа явно не устраивала ее компания, и это казалось Элоизе очень странным. Ведь они уже начали так хорошо ладить — и вдруг он ни с того ни с сего заявляет, что его ждет работа, и бежит от своей гостьи, словно от прокаженной. Странный мужчина!

Элоиза взялась за книжку, которую прихватила с собой из библиотеки Филиппа. Нужно хотя бы почитать, а то эта скука ее совсем доконает!

Но Элоиза открывала книгу уже в четвертый раз и все никак не могла сдвинуться с первой страницы. Мысли ее были слишком далеки от того, что она пыталась прочитать.

Что ж, сама виновата — взяла первую попавшуюся книжку, даже не посмотрев на ее название. Ну что это такое? “Папоротниковые растения”? Неудивительно, что она не понимает в этой книге ни строчки! Не хватало еще, чтобы Филипп увидел ее с этой книжкой — подумает, что она и вправду интересуется ботаникой, как и он. Придется ей тогда выслушивать от него научную лекцию о том, чем размножение папоротников отличается от размножения каких-нибудь мхов…

• Предыдущая
• 26/69
• Следующая