Серебряный ветер - Кук Линда - Страница 36

• Предыдущая
• 36/60
• Следующая

Катберт пододвинул к себе шкатулку.

— Ты видишь только футляр, а сама реликвия еще меньше. — Он взял шкатулку в руки и повернулся к Симону. — Благодарю тебя.

Симон вежливо поклонился в ответ.

— Это еще не все, — сказал он. — Священник из церкви Святого Давида сегодня пришел в долину, но он слишком устал и предпочел остаться в форте. Утром мои люди приведут его сюда.

Катберт осторожно, словно живую, держал в ладонях шкатулку.

— Он принес подарок от епископа, я думаю. Кусочек плаща святого Гована.

Аделина улыбнулась:

— Если так дело и дальше пойдет, в долину начнется паломничество. Народ валом повалит, надеясь излечить свои хвори.

Кардок что-то пробурчал себе под нос. Он сел и потянулся за чашей.

— Лучше бы об этом не распространяться, — ворчливо заметил хозяин поместья. — Не хочу я, чтобы сюда повадились чужаки, среди них могут быть и разбойники. Они украдут реликвии, а нам останутся одни неприятности.

Майда поманила сыновей.

— Паломники тоже люди, и им надо где-то спать и есть. Придется построить хижины. Кто-то должен готовить для них еду. Холмы обрастут жильем, а овцам пастись будет негде.

С этими словами Майда взяла мальчиков за руки и повела из зала.

Граффод положил арфу на табурет, а сам сел на скамью рядом с Кардоком. Аделина, заметив это, осторожно тронула мужа за рукав.

Он накрыл ее руку ладонью и обратился к Катберту:

— Хорошенько спрячьте реликвии. Пусть о них никто не знает, если вы этого хотите. Моим людям про них не известно, так что и говорить им ничего не стоит.

Катберт вновь пробормотал слова благодарности, прижал шкатулку к груди и вышел из зала следом за служанками, начавшими уносить со стола полупустые блюда.

Кардок тяжело вздохнул. Граффод обернулся, чтобы повесить арфу на вбитый в стену колышек. Ни слова не говоря, он встал, взял свой плащ и вышел в ночь. Возле очага посреди помещения вповалку спали люди Кардока, не спал лишь сам хозяин.

Симон посмотрел на Аделину:

— И нам пора на покой, жена.

Вместе они подошли к дверям бывшей хозяйской спальни.

Кардок поднес чашу к губам.

— Нет, — сказал он. — Подойдите сюда, выпейте за мое здоровье. — Он опустил чашу и тяжело оперся ладонями о столешницу. Она чуть вздрогнула, и камни на ножнах сарацинской сабли грозно мигнули в красноватом отблеске костра.

Симон почувствовал, как задрожали пальцы жены в его ладони. Отец ее скорее напоминал разъяренного зверя, чем любящего родителя, желавшего продолжить празднование Рождества Христова.

Надо было оставить ее одну поговорить с отцом. Несколько лет ее не было дома, и разговор скорее всего пойдет о прошлом. А ему в этом прошлом места не было! Но Аделина слегка потянула его за рукав, и Симон понял, что должен остаться.

— Я выпью за твое здоровье, — сказал он, — в благодарность за то, что ты выдал за меня дочь.

Кардок потянулся за флягой, стоявшей возле его кружки, и, окинув раздраженным взглядом стол, сказал:

— Женщины унесли всю посуду.

Аделина шмыгнула в темный угол и вернулась оттуда с деревянной чашей в форме ладьи.

— Мы выпьем отсюда вместе — Симон и я. Кардок от души плеснул бренди в деревянную кружку.

— Для двух незнакомцев, обвенчанных в такой спешке, вы неплохо преуспели. — Хозяин дома перевел мрачный прищуренный взгляд с Симона на Аделину.

Он взял ладью и протянул Аделине. Старый Кардок пребывал этой ночью в весьма странном расположении духа. За все то время, что прошло со свадьбы, он ни разу не изъявил желания встретиться с дочерью, да и Майду он не поощрял к сближению с падчерицей. И вот сейчас, в глухую ночь, когда его люди спали мертвым сном у костра, а все женщины разбрелись по хижинам, он наконец нашел время для того, чтобы выпить с дочерью и ее мужем.

Симон обнял Аделину за плечи, спокойно встречая недобрый взгляд тестя.

— У нас все хорошо, — сказал он.

— С матерью ее было трудно поначалу. Аделина поставила чашу на стол.

— Разве?

— Она стала моей женой потому, что так было записано в первом договоре о перемирии, который я заключил с нормандцами. Старый Роланд де Груа воспитал ее в своем доме и отдал мне в жены в день подписания договора — до этого мы ни разу не встречались. — Кардок отпил из серебряной чаши. — Она была мне хорошей женой, но здешний народ ни во что не ставила. Держалась особняком, ни с кем из домашних дружбы не водила, да и тебя, Аделина, хотела отправить в чужой дом на воспитание, когда ты еще совсем ребенком была. — Кардок грохнул чашей о стол. — Я бы этого ни за что не допустил.

Симон читал в глазах Аделины грусть и словно бы неловкость за отца. Было в ее взгляде и что-то еще, чему он не мог найти объяснения.

— Я не чувствовала себя одинокой, — сказала Аделина, — я была счастлива здесь.

Кардок кивнул и посмотрел на балки под потолком.

— Она разозлилась, когда я пошел против старого короля Генриха. Сказала, что все кончится тем, что я на всех накличу беду, что я потеряю долину. Возможно, она была права, но тогда мы сражались так, что Генрих первый запросил о мире. — Кардок сжал свои огромные, в шрамах, руки в кулаки. — И вот тогда ты отправилась в Нормандию как заложница сохранения мира.

— Я помню этот день.

— Я помню каждый день той недели, что прошла с момента подписания мирного договора до твоего отъезда… Ты не хотела уезжать и каждый день плакала на конюшне. Тот нормандец, посланник короля Генриха, уже готов был забросить тебя на плечо и утащить, как овцу, в мешке. И тогда твоя мать поехала с тобой.

По щекам Аделины текли слезы, но она ни разу не всхлипнула.

Кардок отвернулся и глотнул еще бренди.

— Как она умерла? — спросил он. — Я спросил тебя об этом, когда ты вернулась домой, но ты так и не ответила. Как она умерла?

Симон отодвинул кружку и встал. Он чувствовал, как вздрагивает под его ладонью плечо жены.

— Сейчас не время для этого разговора, — сказал он. — Аделина устала, и луна уже заходит. Сегодня Рождество, Кардок.

— Нет, — сказала Аделина, — мне следовало рассказать обо всем в первый же день.

У Симона на затылке волосы стали дыбом от той непреклонной решимости, которую он услышал в ее голосе. Уже не в первый раз он видел ее неестественное спокойствие и знал, что оно означает. Аделина боролась со страхом. Кто победит в этой неравной борьбе?

Симон отвел взгляд от тестя, прожигавшего глазами дочь. В небо летели искры от костра. Симон поежился. Ему показалось, что он чувствует, как с черного неба на него опускается холод.

— Она умерла на корабле. На море был шторм, и мы прятались под навесом. Она встала, налетела волна, и…

— Так она утонула? Аделина покачала головой:

— Она упала и ударилась о столб, поддерживавший навес, ударилась головой. Люди Генриха пытались ее спасти, но сделать ничего не могли. Она умерла.

Наступила тишина, молчание длилось долго. Аделина сохраняла видимое спокойствие, но нога ее, касавшаяся под столом ноги Симона, мелко дрожала. Пытка и так слишком затянулась, Симон встал и подал руку жене.

— Мы сейчас пойдем спать, а договорить можно и…

— Где она похоронена? — продолжал допрос Кардок, будто и не слышал слов Симона.

Теперь только бесчувственный Кардок мог не замечать, что она дрожит всем телом…

— Не… не в море, — сказала Аделина. — Она похоронена в Каене, в аббатстве. Я видела, как ее хоронили, а потом меня отправили к леди Мод. — Аделина замолчала в нерешительности, потом все же спросила: — Тебе об этом не писали?

— Было письмо, Катберт его читал. Но я не знал, написали ли они в нем правду.

— О ее смерти?

— Умерла ли она на самом деле. Аделину, похоже, ответ не удивил.

— Мама собиралась вернуться к тебе. Когда поднимался шторм, она заговаривала о том, что придется ей вскоре плыть обратно. Она намеревалась остаться со мной только до тех пор, пока я не перестану бояться, успокоюсь и привыкну на новом месте. Кардок с шумом отодвинул чашу.

• Предыдущая
• 36/60
• Следующая