Нукер Тамерлана - Кулаков Олег - Страница 12

• Предыдущая
• 12/76
• Следующая

На втором году службы мне стали закидывать удочки: как, мол, насчет того, чтобы остаться на сверхсрочную? Я их понимал: сирота, без роду без племени – в самый раз для государственного самурая. И рация на спине меня к земле не клонит даже после марш-броска. На армейских харчах рост дошел до двух метров десяти сантиметров, а вес – до ста тридцати килограммов. Единственной потерей за всю службу был выбитый в драке с “дедами” зуб.

“Нет, – ответил я. – Не хочу”.

Потому что хотел после армии закончить институт.

Демобилизовавшись, я вернулся в Питер, хотя меня там никто не ждал. И поступил в Политех. И встретил двух человек, которые сделали для меня больше, чем силы природы, принудившие родиться. Одним из них был Велимир.

Велимир Михайлович Салтыков – так его звали полностью. Гроссмейстер. Наречен в честь поэта Велимира Хлебникова. Человек, которого я могу называть своим другом. Странной для постороннего взгляда казалась, наверное, наша дружба: он был на пятьдесят пять лет старше, но я никогда не ощущал этой разницы в возрасте.

Начало было случайным, но затем мы еженедельно встречались целых семь лет. Это, впрочем, было несложно, мы ведь жили на одной площадке. Я обитал в однокомнатной квартире под номером тридцать шесть, а он – в однокомнатной тридцать седьмой, которую, как впоследствии выяснилось, завещал мне. После похорон меня известил об этом его друг-юрист, такой же старик, которому он передал все бумаги. Друзей у Велимира было много, и в день кремации – он распорядился кремировать тело и развеять прах над Невой – собралось столько народу, что в зале прощания яблоку негде было упасть. А вот родственников у него не осталось: его родные и родные его покойной жены погибли в блокадном Питере, а единственный сын разбился в семидесятых – он был летчиком-испытателем.

Я же на момент знакомства был двадцатилетним студентом-первокурсником. Меня пытались засунуть в общежитие, но я ведь был питерский сирота-детдомовец и потому мне удалось, собрав кучу бумажек и дойдя до Смольного, выжать из городской администрации однокомнатную квартиру в Купчине. И там же устроился дворником – папы-мамы нет, деньгами снабжать некому, а на одну стипендию не протянешь. Это уже потом стал халтурить по специальности.

Я наслаждался тем, что наконец один. Купил подержанную стиральную машину и кучу поваренных книг, сам стирал и готовил. И балдел от процесса. И строил себя – таким, каким хотел видеть.

С Велимиром сталкивался часто, но все общение до определенного момента – “здрасьте – до свидания”. Старичок был мне симпатичен. Знал от бабушек во дворе, что он одинок, но – без подробностей. А в один прекрасный апрельский вечер застал этого одинокого и безобидного старика в не очень хорошем обществе: два охломона лет пятнадцати, акселераты хреновы, изрыгая перегар, что паровоз дым, собирались устроить старику razdryzg. Ну прямо “Заводной апельсин” Берджеса – я как раз на днях его прочел, купив на лотке. У Велимира и парочка книг при себе была, держал под мышкой. Поймали они его прямо перед подъездом дома, а меня судьба принесла в самый что ни на есть нужный момент – эти ублюдки только собирались начать старика потрошить. Мое появление из подъезда – пошел в гастроном за кефиром – прошло мимо их пьяного сознания, а зря. Я не стал зачитывать им права, а просто взял обоих за шкирятники и с треском соударил лбами, после чего закинул в подбалконные кустики – в аккурат туда, где два тополя из одного корня росли развилочкой. Сползли они у меня каждый по своему дереву и затихли – хорошие такие оба, мирные: лежат и не двигаются. И даже не матерятся.

– Вы их не убили? – озабоченно поинтересовался Велимир.

– Нет, – говорю. – Я осторожно.

– Вы уверены?

– Пойду вызову “скорую”, – сказал я, намереваясь вернуться. – На всякий случай.

– Погодите, – остановил он меня. – Вам лучше не появляться на виду. Я сам вызову.

В этот момент подонки начали проявлять первые признаки жизни: сучить ручками-ножками и пытаться принять вертикальное положение.

– Сейчас оклемаются, – сказал я и предложил: – Пойдемте отсюда. Пусть считают, что их постигла кара небесная. Может, условный рефлекс выработается.

Мы вместе поднялись на третий этаж. И вдруг он сказал:

– Не зайдете ли ко мне выпить чаю или кофе, Илья Муромец? Не хочется оставаться неблагодарным.

Так и началась дружба. А первое, что я увидел среди спартанской обстановки его квартиры (книжные полки до потолка да узкая деревянная кровать у стены), – стоящий на почетном месте шахматный столик. Фигуры были из камня, ручной работы. Поначалу я подумал, что он просто страстный любитель шахмат.

“Разум не имеет возраста и к двенадцати годам уже формируется полностью, – как-то сказал он. – Давай перейдем на ты”.

Кому-то он мог показаться странным – веселый и бодрый старик, не обращавший внимания на возраст и сохранявший ясность мысли. “Впадать в маразм или нет – выбор делает человек. И, возможно, уже при рождении”, – тоже его слова.

Во время нашего первого совместного чаепития с сушками он предложил партию в шахматы. Я отказался, сославшись на неумение.

– А есть желание научиться?

– Не поздно ли?

– Если вы собираетесь в будущем отобрать шахматную корону у Каспарова, то поздновато. Но если…

– Вечер у меня свободный. Почему бы и не попробовать? – согласился я. Старик мне и раньше нравился, а всех планов у меня было – сходить за кефиром и завалиться в постель с книгой. И то и другое могло подождать.

Я и не подозревал, какую западню он мне приготовил, а потому с легкой душой сделал роковой шаг. И попался – он действительно научил меня играть.

Встречи наши стали регулярными: я появлялся по вечерам два-три раза в неделю: он меня не просто учил, а тренировал по какой-то собственной методике с полного нуля. Я-то ведь в шахматах был дуб дубом, а он словно стружку с болванки снимал. Я только года через три сообразил, что он, собственно, со мной сотворил, и мне стала смешна моя же первоначальная тупость.

– Ты доволен результатами своего эксперимента? – напрямую спросил я как-то.

– Я – да, а ты?

– Интересно, какой у меня уровень игры? – Мне действительно было интересно, потому что шахматами я занимался исключительно с Велимиром, ни с кем больше не играл и в шахматный клуб не бегал.

– Уже довольно серьезный, – сказал он, подумав. – А годика через три будет совсем серьезный, и будешь ты уже не просто человек, а игрок в бисер. Правда, хочу тебя огорчить: на шахматную корону тебе рассчитывать по-прежнему не стоит. Знаешь ли, во времена Моцарта было много композиторов, которые писали очень даже неплохую музыку, но Моцарт – они есть Моцарт. Это относится и ко мне, между прочим.

– Но ты же гроссмейстер?

– Гроссмейстер, – он усмехнулся. – Ты тоже можешь стать гроссмейстером в перспективе. Гроссмейстер – всего лишь сильный игрок с богатым опытом и багажом теории. Одни начинают раньше, другие позже. Ты думаешь, их мало, гроссмейстеров. Пруд пруди. – Он взял с полки тоненъкую брошюрку и кинул мне на колени. – Вот посмотри. Девяностый год, когда мы с тобой впервые занялись игрой. Полный список тех, кто получил звание международного гроссмейстера. Пятьсот с лишним человек.

Я раскрыл брошюрку – ротапринтное издание, выпущенное мизерным тиражом. Фамилия, имя, отчество, год рождения…

– Может, мне начать играть на соревнованиях? Получить разряд и все такое…

– Может быть, – задумчиво сказал он.

– Но ты не советуешь?

– Твоя спортивная карьера, вообще-то, не входила в мои планы.

– Ну и слава Богу. В мои – тем более.

– Ты удивительный человек, – сказал Велимир и добавил без иронии: – В двадцать три года быть столь трезвомыслящим аутсайдером… Ты есть rаrа bestia[12].

– Я от рождения аутсайдер. Даже отчество пришлось самому выбирать. Многие ли могут этим похвастать?

Больше мы к этой теме не возвращались. Карьера шахматиста меня и вправду не привлекала – для этого надо иметь хоть толику честолюбия и спортивного азарта, а для меня шахматы были замкнутым мирком, где я отдыхал и расслаблялся. За год до смерти Велимира я впервые одержал над ним победу. Помню чувство растерянности, которое охватило меня, а старик лучился довольством. “Ну-с, прими мои поздравления, – сказал он. – Я же говорил тебе – три года”.

• Предыдущая
• 12/76
• Следующая