Огнедева - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/98
• Следующая

— И драли с нас три шкуры! — возразил Зоря.

— Если бы вот таких варягов найти, чтобы охраняли. А шкуры не драли, тогда бы другое дело, — заметил Домагость. — За доброе дело мы бы и заплатили. Ведь будут торги, будет и серебро.

— Да где ж найти таких? Варяги они что волки — сколько ни корми, все мало.

— Само слово такое, — улыбнулся Вологор, муж вуйки Веледары. Он родился в земле свеев, но в Ладоге жил уже лет тридцать и даже тут женился, чтобы осесть навсегда; по-словенски он давно говорил свободно, но от прежних «немых» времен у него осталась привычка при разговоре помогать себе руками. — «Варг» или «вараг» — значит «волк», а еще лихой человек, за злые дела изгнанный.

— Что же они сами себя так называют? — хмыкнул дед Путеня. — Или от волков род ведут?

— Да нет, это только наши варяги — варяги. А те, что за морем, те каждый по своему племени называется: одни свей, другие вестготы или ёстготы, смалёндцы, а где Норег — там и рауды, и хёрды, и трёнды, и халейги.

— Видно, какие первыми тут поселились, Ингварь с родом своим, они те изгои и были.

— Да нет, — Домагость усмехнулся. — Не стали бы они сами себя волками называть. Видать, когда их уже тут много стало, они и начали друг на друга кивать: вы им меха не продавайте, продавайте нам, а то они люди худые — волки, а не люди, варги то есть. Так и пошло…

— Ладно кощуны сказывать! — Зоря хлопнул ладонью по столу. — На чем порешили, отцы?

— Засылаем послов? — Домагость обвел глазами бородатые лица, смутно освещенные несколькими лучинами.

— Засылаем! — Путеня кивнул, и почти все закивали вслед за ним. — Только ты, Витонежич, сам придумал, сам и исполняй.

— И исполню. — Домагость тряхнул густыми волосами. — Недаром отец мой с мечом Люта Кровавого из Ладоги вышибал — и я не трусливее буду!

Через день Домагость с дружиной, собранной по большей части из сыновей и племянников, отправился на лодьях вниз по Волхову, чтобы через Нево-озеро дойти до устья Сяси. С ним было почти восемь десятков человек — пусть этот Игволод не думает, что ему будет легко взять здесь добычу. Дивляна, как и другие оставшиеся в Ладоге женщины, не находила себе места. А вдруг случится еще одна битва? А вдруг Игволод посчитает это удобным случаем истребить часть ладожского ополчения, чтобы потом явиться сюда и добить остальных? Перед отъездом Домагость, как старший в Ладоге жрец Перуна, принес на Дивинце жертвы небесным богам, прося у них милости в предстоящем походе, а Святобор-Сивояр поднес дары Велесу, Марене и богам нижнего мира.

Дорога по Волхову, потом по Нево-озеру и после немного по Сяси занимала обычно два дневных перехода. То есть в случае благополучного итога ждать посольство обратно следовало примерно через семь — десять дней. Все время, свободное от домашних забот, Дивляна проводила на вершине Дивинца. Глядя на Волхов, она ожидала вестей от отца, но чаще мысли и воспоминания уводили ее к Вольге. Дивинец теперь был для нее полон образом плесковского княжича, и даже на холодном речном ветру находиться здесь ей было приятно. Казалось, сам Вольга незримо стоял рядом, и Дивляна снова ощущала тепло его объятий и знала: в этот миг, когда она думает о нем, он тоже думает о ней, где бы ни был. Со времени его отъезда прошло уже почти три седмицы, и, если все сложится хорошо, еще дней через десять — пятнадцать его можно ждать назад… О боги, неужели эти долгие дни когда-нибудь пройдут?

Домагость вернулся даже чуть раньше, чем его ждали, и, к счастью, благополучно. Ему не удалось повидать самого Игволода, переговоры с ними вели его люди, встретившие ладожан возле порогов на Сяси, перед Вал-городом, где Игволоду пришлось оставить свои корабли и охрану для них. Но местное население рассказало, что варяги расположились в Вал-городе, заняв уцелевшие дома частью перебитых, частью разбежавшихся жителей. Сам Игволод был ранен в бок и правое плечо, чем и объяснялось его нынешнее бездействие. Правда, он не раз уже посылал своих людей вдоль Сяси, и еще несколько чудинских и словенских сел было разграблено.

Ладожское посольство вождь к себе не допустил — видимо, не хотел, чтобы его видели раненым и слабым, — но передал, что Ладога должна признать над собой его власть и заплатить дань, иначе он в самом скором времени истребит ее жителей и сожжет дома. Домагость от лица прочих старейшин заверил в готовности платить дань, попросив лишь отсрочки в месяц. Месяц Игволод дать отказался, согласился на три недели — столько, сколько ему и его людям еще требовалось до полного выздоровления. И сам поклялся, что если за неделю до Середины Лета — до Купалы, по-нашему, — не будет привезена дань, равная полмарке серебра на каждого из его людей, то Ладога будет сожжена, а вслед за ней и прочие города по Волхову.

В дружине его осталось после битвы около трехсот человек. Местные говорили, что свои силы он несколько завысил, но дань была затребована на три сотни воинов. Полмарки серебра — сорок серебряных шелягов, которых давно уже в таком количестве ни у кого не было. Один шеляг равен куньей шкурке. То есть всего Игволод хотел получить с Ладоги двенадцать тысяч куньих шкурок, не считая десяти марок серебром для себя самого, то есть еще восемьсот. Столько одна Ладога все равно не смогла бы дать, пришлось бы обращаться к городкам выше по Волхову. А тамошние старейшины, разумеется, не согласятся платить дань, пока их еще не разоряли.

— Так что делать нечего, отцы, надо этого Игволода истребить как-то! — рассказывал Домагость в гостином дворе, куда сошлись после его приезда все ладожские старейшины и прочие уважаемые мужи, кто смог поместиться. — Столько мы ни серебром, ни куницами не соберем. Что же теперь — скотом отдавать? Детьми отдавать?

— Твои дочери, Доманя, на сорок сороков куниц тянут каждая, я знаю, мне Вестмар Лис говорил, — вставил Творинег. — Ты один за всех расплатиться можешь.

— А что же я-то один? — Домагость поднял брови. — Все мы здесь, в Ладоге, равны, все и отвечаем.

— Я двоих сыновей отдал уже, вон на Велешу свезли в домовинах!

— И я сына в той же битве потерял, а про сватьев и братаничей молчу! — сурово ответил Домагость. — Воевали мы вместе, вместе сыновей теряли, так хоть дочерей убережем.

С тех пор как Никаня окрепла и ее с ребенком можно было перевозить, Домагость уже не раз заговаривал о том, чтобы его жене с дочерью, невесткой и внуком уехать в Дубовик к Доброчесте и прочей родне. Дивляну, Никаню и ребенка Милорада соглашалась отправить охотно, но сама не хотела покидать мужа и сыновей в такое тревожное время. Дивляна же совсем не желала уезжать, несмотря на опасность. Конечно, в Дубовике были сестры, Добрянка и Яромила, а также все родичи, по которым она успела соскучиться, но и отца со старшими братьями было страшно оставлять.

— Да чем ты поможешь, заботы одни от тебя! — убеждал ее Велем, которому очень хотелось, чтобы и она поскорее оказалась подальше отсюда, в безопасности. — Да и… парня своего ты там раньше увидишь, через Дубовик же поедет, — тайком от матери прибег он к последнему доводу.

Но напрасно.

— Через Дубовик он проедет только, нам и поговорить будет некогда, — шепотом отозвалась Дивляна. — А поедет он сюда и здесь останется. И я хочу здесь быть!

— Отец велит уезжать — тебя не спросит!

Проходили весенние Ярилины праздники. Старейшины приносили положенные жертвы на полях, но обычных молодежных гуляний совсем не было. Женихов в нынешней Ладоге хватало, однако невест, кроме Дивляны и еще двух-трех девиц, по каким-то причинам не уехавшим, совсем не осталось. Не втроем же круги у березки водить, этак весь лоб о ствол обдерешь! С Дубравкой и Белкой, а еще вчетвером, когда к ним присоединялась вдова Родоумиха, они, стоя на Дивинце, пели песни во славу Лады и Ярилы, чтобы даже в разгар очередной войны боги не забывали о том, что жизнь в земном мире должна продолжаться:

• Предыдущая
• 24/98
• Следующая