Огнедева - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/98
- Следующая
Однако за прошедшие дни венки увяли, пища попортилась, караваи засохли. Пришло время все это убирать. Мечебора и Томилица собирали подношения, переносили к Волхову и бросали в воду с особым приговором. Горшки сразу тонули, а венки и караваи уносило течением в подзакатную сторону, в Закрайный Мир.
Покончив с этим, Мечебора взяла метлу и принялась мести вымощенные камнем площадки жертвенников — сначала у Лады, потом у Лели. Выметя половину, она услышала голоса и оглянулась: внизу под холмом пристали челны, надо думать, Добролюта воротилась, — Мечебора различила знакомые фигуры. Но с ними был кто-то еще. Вроде какие-то два парня, и один из них нес на руках девушку. Девушка лежала как неживая, только коса свисала. Видно, в каком-то селе по пути просили посмотреть больную, а та оказалась так плоха, что Добролюта решилась забрать ее в Перынь. Такое изредка, но случалось, если жрицы находили, что благодетельная сила священного места поможет больному обрести силу и здоровье.
Отвернувшись, Мечебора вновь принялась мести. И вдруг что-то будто толкнуло ее. Она подняла глаза и застыла, не веря тому, что увидела. На жертвеннике Лели горел огонь. Кругом было пусто — только идолы богинь, белая фигурка Томилицы внизу возле избушек, она сама… и пламя перед жертвенником, как живое существо, вдруг явившееся из ниоткуда, как и положено приходить вестнику воли богов.
Мечебора застыла, опираясь на метлу и не в силах оторвать взгляд от зрелища, которого, по рассказам старших, никто не видел уже около семи десятков лет. Потом она сделала неуверенный шаг и робко протянула руку к огню. Ладонь ощутила тепло. Ближе подойти Мечебора не посмела, но уверилась, что ей не мерещится. Попятившись, она вышла с мощенной камнем круглой площадки вокруг капа, не отрывая зачарованного взгляда от огня, а там выронила метлу и бегом бросилась к избушкам.
Дивляну тем временем принесли в одно из жилищ — оно принадлежало Добролюте, и для больных тут имелась особая скамья. И едва все успели войти, как дверь снова распахнулась и внутрь влетела девушка — одетая просто, но с ожерельем из десятка глазастых стеклянных бусин, с серебряными кольцами у висков, что говорило о немалом богатстве ее семьи. Не замечая Дивляны, вошедшая сразу подбежала к Добролюте и быстро, возбужденно заговорила:
— Стрыйка Добрана! Наконец-то, уж я тебя жду здесь, жду, все глаза проглядела!
— А ты не ждала бы, а ехала с нами! — отозвалась Добролюта, вытирая руки, пахнущие порез-травой. — Или я тебя не звала?
— Ты не слышала, что случилось? — пропустив ее слова мимо ушей, продолжала девушка. — К Судиславне брат приехал! Вольга Судиславич! Сам приехал, с дружиной, вот только что!
Услышав имя Вольги, Дивляна попыталась поднять голову. Добролюта при этом имени оглянулась на нее, вспомнив, что найденная в лесу девушка тоже о нем упоминала. Гостья проследила за ее взглядом.
— А это кто? — удивилась она.
— В лесу подобрали, — хмыкнула Тиховея, та, что была с Добролютой на челне. — Вроде гриб, а какой, не разберу, надо у бабки Кореницы спросить.
— Это сестра моя, Тепляна, Витонегова дочь, — ответила Добролюта. — Ты не суйся к ней, Острянка, а то еще лихоманку подцепишь. Сейчас Боровита придет, поглядит, что за хворь.
Девушка попятилась.
— Какая такая Тепляна? — недоверчиво спросила она, из осторожности не подходя ближе и пытаясь издалека разглядеть незнакомку, лежащую в густой полутьме избы, где свет проникал только через небольшое окошко с наполовину отодвинутой заслонкой.
— Витонегова дочь. Доброчесты внучка, моей бабки, а твоей прабабки. Из Ладоги.
— У Витонега разве есть такие дочери? Была вроде одна, да та тебя должна быть старше, а эта вон — с косой.
— Под старость он ее родил, а мать ее — челядинка.
— А! — Остряна сразу отвернулась. — Так ты слышала? Вольга Судиславич к сестре приехал. Из Ладоги сам, а зачем — не говорит.
— Домой, видно, собрался. Он ведь в Ладоге с русью воевал? Вот навоевался, да и домой.
— Нет, стрыйка, темнят они что-то! Он ни к отцу не ходил, ни к кому другому — к Судиславне сразу, она и девок выгнала, шепчутся о чем-то. Погадай, а? Чего ему тут надо?
— А тебе что за печаль? — отозвалась Добролюта. За это время она разожгла огонь в печи и поставила на нее небольшой горшок с водой, а теперь раскладывала на столе травы из мешочков.
Стукнула дверь, распахнувшись в сени, будто кто-то дернул ее изо всех сил, и задыхающийся женский голос позвал:
— Добролюта! Ты не видела! Лелин огонь загорелся! Сам загорелся!
Все сразу обернулись в немом изумлении и недоверии.
— Горит! — возбужденно подтвердила Мечебора, стоя на пороге. — Сама глазам не поверила! Мету возле капа, вдруг глядь — горит!
По избе прокатилась волна возгласов: все сразу подхватились и гурьбой кинулись наружу — смотреть чудо, которого ждали так давно, что уже почти перестали верить.
— О Перынь! — Добролюта, первой подбежав, застыла в нескольких шагах от идола, не сводя глаз с пылающего огня. Уже много лет здесь раскладывали дрова, заменяемые на новые по мере необходимости, но при жизни трех поколений, в течение почти семидесяти лет, со времен юности ее бабки Благочесты, никто не видел здесь пламени, зажженного волей богов, без участия человеческих рук!
Издавна у приильмерских словен было в обычае почитать Дев Ильмеря, но избирали их не люди, а сами боги. Девушка, на которую падало благословение богов, считалась земным воплощением Огнедевы, богини солнца, и одновременно еще одной сутью богини Лели — ведь именно на День Богов, когда солнце день ото дня набирает силу и свет преобладает над ночной тьмой, выпадает расцвет сил и богини весны. Неся в себе благословение, Леля-Огнедева бывала невестой и жертвой Волхову-Ящеру в случае неурожаев или иных бедствий. Но пока те бедствия не пришли, она обладала среди приильмерских словен властью и могуществом, сравнимыми с властью словенского князя. Как правило, Девой Ильмерой становилась одна из девушек княжьего рода, из потомков самого Словена. После того как прежняя Огнедева выходила замуж (или отправлялась к своему подводному повелителю, что, к счастью, случалось гораздо реже), выбиралась новая — из ее младших родственниц. Девушки от двенадцати лет, состоящие в родстве со Словеном, являлись к жертвеннику Лели, вставали в круг и водили хоровод с песней. Потом они по очереди приближались и возлагали на камень свои венки. И вдруг перед жертвенником сам собой вспыхивал огонь — та, которая в это время стояла возле него, и становилась новой Девой Ильмерой.
Но после замужества Благочесты, последней дочери последнего законного словенского князя Гостивита, новой Огнедевы избрано не было. Напрасно юные девушки из родов потомков Словена или иные подносили Леле венки. Обряд проводился каждый год, но вот уже почти семь десятков лет Дева Ильмера, избираемая на весенние праздники, не считалась настоящей и не имела за пределами праздников никакого влияния.
Особенно это огорчало старейшину Вышеслава. С тех пор как русины Люта Кровавого были изгнаны из Ладоги и других волховских городков, он не шутя задумался о том, чтобы стать новым словенским князем. Он происходил из Гостивитова рода, а теперь был и родичем плесковского князя Судислава. Еще немного — и во всем словенском племени никто не сможет соперничать с ним в знатности рода, влиянии и могуществе. Есди бы только привлечь на свою сторону и всех волхвов… Его родная сестра Добролюта была одной из старших жриц Перыни, но не поддерживала брата в его стремлении провозгласить Девой Ильмерой одну из своих дочерей. И ладно бы для своих место берегла, — но самой Добролюте боги послали четверых сыновей, для кого же ей постараться, как не для одной из родных племянниц? Пусть они не так чтобы красивы лицом, но ведь они — правнучки Благочесты, истинной Девы Ильмеры!
Но Леля не зажигала огня на жертвеннике, когда к нему приближались Боговеда, названная в честь прабабки Благочеста, которой даже священное родовое имя не помогало, Миросвета или Остролада, четвертая из шести дочерей. А Добролюта ни за что не соглашалась поспособствовать чуду ради чести и славы рода — а ведь могла бы! Что ей стоило?
- Предыдущая
- 62/98
- Следующая
