Фантом ручной сборки - Куликова Галина Михайловна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая

– Таисия не пришла на встречу, и я вернулась пораньше, – бодро сообщила она и начала разуваться.

– А я как раз собирался уходить, – заявил Хомутов, украдкой смахивая со лба пот.

– Может быть, посидишь еще? – любезно предложила Инга.

– Да нет, я уже насиделся.

Он проворно оделся и распрощался, улыбнувшись Григорьеву напоследок той приторной улыбкой, которая не сулит ничего хорошего. Инга захлопнула за ним дверь и тогда уже только спросила:

– Так что между вами произошло?

Она надеялась, что Борис расскажет ей все, в том числе и про обвинения Ильи. Будто Надя приезжает сюда, в эту квартиру, в те дни, когда Инга живет у себя. Тогда станет ясно, что обвинения эти дутые, или, как говорила ее бабка, облыжные.

– Ничего между нами не произошло, – ответил Григорьев. При этом смотрел на нее твердо, точно командир на солдата.

– Вы подрались.

– Ха-ха-ха! – неубедительно расхохотался он. – Мы немного поборолись. Вспомнили детство, всякие приемчики.

На полу в кухне валялась кастрюля и вывалившаяся из нее вареная картошка, табуретка стояла возле холодильника вверх ногами, а полотенце висело на лампе. Инга насудилась, но промолчала.

На душе у нее скребли кошки.

– Завтра провожаем Анфису в последний путь, – коротко сообщил Григорьев, тщательно пригладив волосы. – Ты, наверное, не сможешь прийти.

– Почему?

– Зачем тебе отпрашиваться с новой работы?

Тем более ты Анфису почти не знала...

– Но я знаю тебя!

Инга так обиделась, что у нее даже голос изменился. Уже второй раз он пытается отодвинуть ее в сторону в тот момент, когда следует, наоборот, приблизить. Приникнуть к живительному роднику, как пишут в сентиментальных романах. А она бы, в свою очередь, приникла к нему. Сама Инга понимала супружество именно так.

Вот Треопалов бы, наверное, никогда не шуганул свою невесту. Он просто не способен на такое – у него это на лице написано.

– Вечером я тебе позвоню, – не замечая ее состояния, пообещал Григорьев. – Уже после всего. Кстати, хочешь посмотреть хорошее кино? Мне дали кассету. Анонс симпатичный. Одна девица устраивается секретаршей к вампиру и в первый же вечер задерживается в офисе допоздна...

– Не хочу смотреть кино, – дрогнувшим голосом ответила Инга. – Я лучше в ванне полежу. А ты смотри себе на здоровье.

Она отправилась в ванную комнату, закрыла дверь и решительно повернула ручку. Все ее мысли вертелись вокруг Нади. Это не может быть правдой! Чтобы Хомутова приходила сюда в ее отсутствие?! Слишком цинично, нежизненно как-то. Ну, Не может такого быть, и все.

Если она бывает здесь, должны остаться следы.

Инга начала открывать шкафчики в поисках этих следов и тут же резко одернула себя. Замерла на месте. В кого она превращается? В фурию, которая отслеживает каждый шаг своего благоверного? «Боря, смотри только на меня. Не отрываясь. Взгляд вправо или влево считается изменой». К черту!

Инга со злостью шваркнула дверцей шкафчика и включила душ. «Не буду ревновать. Хомутов – тоже не подарок. Почему я должна ему верить, а Григорьеву – нет? Я же собираюсь замуж за Бориса».

Однако всю ночь она вертелась на постели и вставала то попить, то поправить занавеску, то взбить подушку. Григорьев лежал рядом, точно деревянный истукан. В последнее время он стал вести себя с ней, как дорогой друг – целовал на ночь, и все. А она слышала, что обычно бывает наоборот – мужчины в трудную минуту ищут утешения женщин. Или Григорьеву вообще не нужны утешения, или он находит утешение у других женщин.

У Нади, например.

«Да что со мной такое? – вознегодовала Инга. – Меня просто заклинило на этой Наде! Никогда не думала, что вообще способна на ревность.

Я же современная женщина. Я умная. Я симпатичная. Мне не подобает ревновать». Однако заклинания не действовали.

Утром она появилась на кухне бледная и несчастная. Хотя она не плакала, глаза припухли и смотрели тускло, как будто все ее плохие предположения уже подтвердились. Григорьев снова встал пораньше, чтобы позавтракать вместе с ней, и сам сварил кофе.

– Может быть, хочешь яичницу? – спросил он без выражения.

До сих пор этот его тон представлялся Инге таким домашним! Они привыкли друг к другу, им не нужны лишние слова. Но сегодня... Сегодня Григорьев казался ей вопиюще безразличным. «Да он скучный, как бухгалтерский отчет!» – неожиданно поняла она. Он и ее засушит своим равнодушием.

И у них будут засушенные дети. Он станет запрещать им смеяться за столом и валяться в снегу, потому что снег в городе грязный.

Инга помотала головой, чтобы прогнать наваждение, и ответила:

– Есть я совсем не хочу. Поем потом. А сейчас поеду.

– Я буду по тебе скучать, – неожиданно сказал Григорьев, как будто подслушал ее мысли и попытался восстановить свои позиции.

Обычно она говорила: «Я тоже», – но в этот раз не сказала, что для нее было почти подвигом.

Однако Григорьев ничего не заметил и чмокнул ее в освеженную персиковой пудрой щеку.

По дороге к метро Инга петляла по тротуару, точно путающий следы заяц. Ни одной подозрительной личности заметно не было. Хоть это хорошо.

У знакомого лотка сидела собака Аза и, закрыв глаза, мечтала о сардельках. Инга никогда не ела ничего из того, что продают на улице, но вынуждена была признать: запах от сарделек шел восхитительный. Можно только догадываться, какая тоскливая пустота царит в собачьем желудке.

Инга заплатила за сардельку и отвела Азу подальше, в уголок, чтобы добрые прохожие не пнули ее ногой просто потому, что у нее нет хозяина.

Та немедленно ожила, воспряла духом, и в глазах ее засветилась искренняя собачья радость. Больше всего Инга боялась, что Аза увяжется за ней, поэтому ушла быстро, не дожидаясь, пока та позавтракает.

В ее собственном желудке тоже царила пустота.

Только не от голода, а от ревности. Она открыла кабинет и начала заниматься своими прямыми обязанностями. Договаривалась о кладовке, где будут храниться тряпки, ведра и все, что необходимо уборщице. Разговаривала с самой уборщицей, звонила в спортивные магазины, на базы, обсуждала с Доброскоком и Хризопразской расписание занятий... И все это время ревность изводила ее, словно вздорная старуха, убежденная, что веси мир живет не по правилам.

Наконец Инга не выдержала и позвонила Таисии.

– Сегодня похороны, а Григорьев сказал, что мне не надо приходить.

– Что ж, – философски заключила подруга. – Вероятно, этому парню нужна женщина, которая ничем его не обременит, даже сочувствием.

– Вчера вечером, – продолжала Инга, – я пришла к нему и застала там Илью Хомутова. Они орали друг на друга и в конце даже подрались.

– Из-за Нади, – сказала Таисия.

– Откуда ты знаешь?

Та презрительно фыркнула.

– Ты сама говорила, что они бодаются из-за нее со школьной скамьи.

– Хомутов утверждал, что, когда меня нет, Надя проводит время с Григорьевым... Прямо там, в его квартире. Что ты думаешь по этому поводу?

– Не знаю, что и думать. Может, это интуиция, а может быть, хроническая ревность, переходящая в психоз.

– Тайка, если бы ты знала, какая на меня напала тоска! Я не знаю, что делать...

– Хочешь совет? – тотчас спросила подруга. – Чтобы зря не мучиться, узнай все сразу. Правду.

Только это тебя излечит. Как говорится, или клад в руки, или дух вон.

– А как я узнаю правду? – накинулась на нее Инга. – Кто мне ее расскажет?

– Конечно, никто, дурочка. Поступи, как нормальная женщина. Без всяких своих вывертов – совесть, честь, доверие... Скажи ему, что улетаешь в командировку на сутки. Закупать хулахупы на Уральском алюминиевом заводе. Сегодня у него трудный день, если он действительно нуждается в Надином утешении, то обязательно ее позовет.

– Ну?

– Что «ну»? Часа в два ночи ты являешься и открываешь дверь своим ключом. И узнаешь правду. Если Григорьев весь в алой помаде, а рядом с ним лежит Надя, облаченная в «Дикую орхидею», значит, твоя карта бита. А если на плите стоит выкипевший борщ и Борис спит в носках с газетой на голове, можешь смело намечать день свадьбы.

• Предыдущая
• 22/53
• Следующая