На грани счастья - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 27
- Предыдущая
- 27/51
- Следующая
И в этом дне было столько хрустальной прозрачности, запаха, биения Средневековья и чего-то необычно нежного в них самих.
Она уговорила Власова на небольшую обзорную экскурсию на катере вдоль берега, где Дашку неожиданно отчитала на хорошем русском языке экскурсовод, и они хохотали до слез, сбежав на верхнюю палубу.
Дашка, как в сказке, ощущала непроходящую восторженную радость, легкость, которую, точно знала, Власов полностью с ней разделял, переживая те же чувства.
Он веселил ее до слез, рассказывая забавные истории, и засыпал подарками, игнорируя ее отказы и даже одно одноразовое выступление с серьезным видом, бесполезную попытку остановить его покупную необузданность.
Она видела, понимала, что он получает небывалое удовольствие от ее удивления-радости и благодарного приятия, когда вручал ей то маленькую марионетку-танцовщицу, то букетик цветов, то местные сладости, то замысловатый серебряный браслетик, еще один букет, понравившийся ему, и какую-то немыслимую кучу разнообразных сувениров с тематикой Генуи, и куклу для Лизы…
Пока Дашка не взмолилась прекратить все это!
На обратном пути в такси они заснули, переполненные эмоциями, уставшие от хождения, и проспали почти всю дорогу, и Дашка улыбалась во сне, положив голову ему на плечо и вдыхая его запах.
Ей тоже очень хотелось преподнести ему нечто необыкновенное, красивое, и она решила показать Власову чудесное место, в которое сама влюбилась с первого взгляда, и она заторопилась предложить, когда они прощались с ней традиционно у калитки. Он охотно согласился, поцеловал ей руку, завалил пакетами, букетами, придержал для нее калитку, пропуская.
Дашка буквально ввалилась в дом, встреченная наигранным ворчаньем:
— Скоро весь дом завалишь подарками и цветами!
— Ты это специально или нарочно? — пошутила Дашка, перегружая на Катьку половину ноши.
— Нарочно и немного специально! День удался, как я вижу!
— Да! Не спрашивай, спать пойду, завтра ранний подъем!
Дарья и в деревеньке взяла на себя функции экскурсовода и переводчика, и с большим удовольствием. Красотища этих мест была удивительной, неповторимой!
Власов все вдыхал воздух полной грудью, утверждая, что он пьянит, как вино. И принялся задавать множество серьезных вопросов про все: про разведение коз, и попросил показать производство сыров и колбас, и про выращивание винограда. Общительные радушные итальянцы водили их из дома в дом, показывая свое хозяйство, подробно рассказывая, как и что производят, отвели на ближайший виноградник и тоже задавали миллион вопросов Власову.
Дарья даже устала переводить, ходить, Власов тут же это заметил и спросил у нее, где бы они могли посидеть, отдохнуть. Она не успела ничего ответить, как деревенские зашумели, зазывая их за столы, которые по традиции здешнего гостеприимства уже накрыли для гостей женщины села.
Громко, шумно, безумно вкусно — как обычно для Италии.
И тут женщины запели старинную балладу, и у Дашки сжалось печалью сердце. Она наблюдала за Власовым, который смотрел вдаль на верхушки сосен, на горы, слушая капелльное многоголосие, и выражение его лица стало каким-то отстраненно-возвышенным, как прогретая солнцем грусть напоминания недоступного, а выражение глаз привычно нечитаемым, словно он смотрел в себя.
Они молчали всю обратную дорогу. А у Дашки внутри все звучало и звучало возвышенное многоголосие, как последний аккорд, песнь расставанию.
Он уезжал, и она уведомила, что придет проводить.
Дашка чуть не опоздала, прособиравшись, вдруг решив как-то особенно одеться, перерешив в процессе, в раздражении попробовав воплотить замысел, поругивая себя за копушество, и почти бежала к его гостинице.
Что-то с бегу принялась лепетать дежурно-благодарное, ненужно-суетное и наконец «добежала», тормознула и, отпив кофе, принесенный официантом, молчала, стараясь не смотреть на Власова.
Дашка чувствовала пустую никчемность слов прощания, которые испортили бы пережитое вместе очарование этих дней.
— Ну вот, Даша, мне пора, — поднялся он с места.
Дарья спустилась вместе с ним со ступенек кафе, портье уже уложил в машину его багаж, получил чаевые и отошел. И тут Дашка вспомнила о подарке.
— Ах да! — Она достала книгу, завернутую в пакет, и протянула ему. — Это вам.
Он вытащил книжку с большой осторожностью из пакета, рассмотрел обложку и спросил:
— Стянули у девочки Лизы?
Дашка заглянула ему в глаза, и они одновременно прочувствовали, проживали этот момент, в который кончилась их Италия.
— Нет, — ответила она. — Это новая. Я доделала ее здесь.
Он наклонился и поцеловал ей руку, и у Дашки защемило-защемило сердце, потому что это был не тот почтительный и легкий поцелуй, которым он в эти дни целовал ей руки. Это был поцелуй восхищения, искренней благодарности за проведенные дни и грустного прощания, как навсегда.
У Дашки что-то плакало внутри, она чувствовала эту сладко-горькую щемящую печаль от невозможности вернуть ушедшие дни, прожить еще раз.
Он поднял голову, посмотрел ей в глаза, разделяя ее грусть, легонько пожал руку и пошел к машине, распахнул дверцу и уже сделал движение садиться, а ей так сильно захотелось его поблагодарить, по-настоящему, так, чтобы он услышал и понял, и она окликнула:
— Власов!
Он обернулся, и Дарья поделилась благодарностью.
— Это было красиво! — с особым чувством сказала она.
Даша смотрела вслед увозящей машине и тихо благословила его.
Он подарил ей Италию, их Италию, одну на двоих. Он преподнес ей, как дар, воплощение прекрасной девчоночьей, всегда несбыточной мечты о красивости, романтическом истинном ухаживании! И окрасил тонким, изысканным и глубоким вкусом и ароматом позапрошлого века, уважительным «вы».
Он сотворил это чудо — их Италию в солнечно-голубых, искрящихся тонах, пронизанных тонкими переживаниями.
Они ни разу не заикнулись о чем-то дальнейшем, они не делились прошлой жизнью, они не сделали ни одной фотографии, запечатлевая в ином измерении эти дни.
И прожили четыре дня итальянских каникул, отпустив прошлое, не бренча регалиями и достижениями сегодняшними и не суетясь будущим, — полной мерой наслаждаясь каждым мгновением этих дней, совместными переживаниями, одним дыханием. И у них у обоих теперь есть и останется навсегда их Италия.
И эти четыре дня.
Дашка не могла уснуть ночью, она спустилась в сад, села на скамейку под розовым кустом, прикрыла глаза и позволила тихой печали протекать через себя, как теплый солнечный луч в раскрашенной всеми красками уходящей осени.
Дашка плакала, проживая воспоминаниями эту Италию, хорошо Катьки рядом нет, а то начала бы пугаться ее слез, суетиться, расспрашивать. А этой их Италией Дарья не могла ни с кем делиться, кроме одного человека — участника, так не дававшегося Лизке определения: «непосредственного».
Пользуясь Катькиным отсутствием и отдельной палатой, то бишь без свидетелей, Дашка потихоньку начала ходить, хотя эти переползания лишь условно можно было назвать ходьбой.
Держась левой рукой за койку, она пробовала передвигаться вокруг кровати, стараясь не сильно наступать на загипсованную ногу, не тревожить загипсованное плечо и перетянутые ребра. Еще то «спортивное» занятие!
Больно, страшно, швы чешутся, под гипсом чешется вообще немилосердно, а ребра напоминают о себе при каждом движении!
«Красота, среди бегущих первых нет и отстающих!»
За данным занятием, в момент экстремального трюка — отцепиться от бортика кровати и перековылять со страхом к тумбочке, была застигнута Антоном Ивановичем.
— Молодец! — похвалил он, посекретничал:
— Вообще, после таких травм и при ослабленном организме и таком сотрясении не рекомендуется, но, как не мальчик в профессии, скажу тебе: чем больше будешь двигаться, тем скорее поправишься, только двигаться тоже надо грамотно. Давай-ка я тебе покажу!
- Предыдущая
- 27/51
- Следующая
