Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Уткин Анатолий Иванович - Страница 117

Конференция обещала обеспечить такие основания русской жизни, как суверенитет народа, равенство граждан перед законом, равенство религий, образование для всех, экономическое развитие посредством поощрения частной инициативы, привлечение западных инвестиций, прогрессивное трудовое законодательство, земельная реформа, децентрализация управления. Конференция указывала как на особые случаи суверенитет Польши и Финляндии, но подчеркивала также решимость «искоренить самые основы искусственного и нездорового сепаратизма». Уступки в отношении федерализма и автономии должны были быть скомбинированы с «взаимно благотворным» органическим единством. Россия должна восстать во всей своей целостности.

Российская конференция пыталась доказать Западу убийственность укрепления Польши за счет России: «Возобновление старых конфликтов между Россией и Польшей неизбежно нейтрализует силу обоих государств в такой степени, что ни одно из них не сможет служить противовесом Германии… Великая Польша не сможет стать заменой Великой России в качестве основы европейского равновесия. Поскольку население Польши всегда будет в численном отношении меньше населения России, она не сможет принять на себя такую роль. Несмотря на временную военную слабость России, ее огромный резервуар людской силы образует твердую основу для восстановления. Польша будет одним из самых слабых соседей Германии; именно поэтому Польша обречена быть одной из первых жертв униженной, уязвленной и полной жажды мести Германии… Сможет ли Польша эффективно противостоять германским амбициям и угрозам?.. В будущем стабильность и мир Европы будут требовать сильной России, полностью владеющей адекватными средствами обороны».

Конференция выразила несогласие в отношении идей расчленения России (Прибалтика), которые могли соответствовать лишь «самым диким мечтам Германии». Если Запад думает таким образом создать буферную зону между Россией и Германией, то он ошибается: получив независимость, эти страны должны будут выбирать себе патрона, и они могут не избрать в качестве такового Берлин — это будет то, чего добивался Берлин в Брест-Литовске. То же самое может произойти с Финляндией, а именно — вхождение в германскую зону влияния. Если Россия будет решительно ослаблена, то в конечном счете первой пострадает Франция, ее ждет отчуждение России и изоляция. Надежда на помощь малых стран — опасная иллюзия.

Снова ожили идеи союза с Францией как основы национальной безопасности России. И это вызвало буквально агонию Франции, которой — смертельно боящейся Германии — нужно было спешно выбирать между опорой на Россию и поддержкой лимитрофов. В идеале Клемансо хотел бы быстрого восстановления могущественной России, и он помогал Колчаку. Так сказать, «искреннее», чем другие западные страны. Но Клемансо не мог ждать слишком долго — он должен был определить внешнеполитическую стратегию страны на годы вперед, а Колчак застрял на подступах к Уралу.

На западных союзников действовали не только сообщения о поражениях белых. Помимо них, всяческие напоминания о потенциальной силе России были ослаблены русской разобщенностью. Оказавшийся в Париже Керенский и его социалистические друзья, словно уже владея Россией, бросились в бой против «консервативной» конференции. «Демократические левые» выдвинули лозунг: «Ни Колчака, ни Ленина». Они потребовали от президента Вильсона вмешаться в русскую политику на стороне русской социальной демократии. И нет сомнения, что колебания Вильсона и Ллойд Джорджа в отношении признания Колчака явились (по меньшей мере, отчасти) итогом посеянных деятелями Временного правительства сомнений.

ВОЖДИ

С начала 1919 г. европейские газеты начали говорить о непонятной задержке с открытием конференции. Дело объясняли усталостью Клемансо, но вот он возвратился из вандейской глуши. Затем многое объясняли электоральной занятостью британского премьера, но Ллойд Джордж сумел решить свои политические задачи в Англии. 11 января, демонстрируя свою знаменитую энергию, «валлийский Тигр» на эсминце переплыл Ла-Манш. Наконец-то «большая тройка» собралась.

Особой симпатии между ними не было с самого начала. Клемансо был старше, и он считал Ллойд Джорджа «шокирующе невежественным» в отношении Европы и Америки. И Ллойд Джордж «мало напоминает английского джентльмена». Со своей стороны, Ллойд Джордж видел в Клемансо «не очень приятного старого мудреца с плохим характером». В большой голове Клемансо, полагал Ллойд Джордж, «не было места благожелательности, уважению и даже простой доброте». (Только со временем Ллойд Джордж признает ум и силу характера французского премьера. Со своей стороны и Клемансо смягчится в отношении британца, хотя и в лучшие дни будет напоминать, что тот «недостаточно образован».)

Каждый из трех нес свое: Вильсон — ощущение новосозданного американского могущества, уверенность в способности Соединенных Штатов разрешить споры старого мира. В Клемансо бил фонтаном французский патриотизм, еще не остывшее чувство чудесным образом отодвинутого несчастья, очевидный страх перед германским реваншем. Ллойд Джордж не забывал об огромной колониальной империи и первом в мире военном флоте. Между январем и июнем 1919 г. эти трое уверенно решали судьбы мира. До марта их еще сопровождали министры иностранных дел и ближайшие советники, позже тройка встречалась практически только наедине. В эти долгие дни они довольно хорошо узнали друг друга.

Ллойд Джордж был самым молодым из троих. Его розовое, всегда светящееся оптимизмом лицо контрастировало с поразительно синими глазами и абсолютно белыми волосами. В отличие от Вильсона, Ллойд Джордж был словно рожден для кризисов, он словно цвел в обстановке всеобщей фрустрации и безнадежности. Впечатления лорда Роберта Сесила (не очень благоволившего к премьеру): «Что бы ни происходило на конференции, какой бы тяжелой ни была работа, сколь ни тяжела была ноша ответственности, мистер Ллойд Джордж был уверен, что его мнение возобладает, — он всегда был готов сделать проницательный и никогда не злобный комментарий по поводу мнения тех, с кем он обсуждал проблемы».

Четыре года предшествующей невероятной работы словно не отложили отпечатка на этом политическом таланте. В чем-то он был похож на Наполеона, который описывал свой мыслительный процесс так: «Различные дела и различные проблемы расположены в моей голове в строгом порядке. Когда я Хочу покончить с одним потоком мыслей, я просто переключаюсь на другой. Хочу ли я спать? Я просто выключаю все потоки — и вот я сплю». И как Наполеон, британский премьер чувствовал, что думают другие. Своей близкой подруге Френсис Стивенсон он говорил, что любит останавливаться в отелях. «Мне всегда интересны люди — я пытаюсь угадать, что они собой представляют, чем живут, находят ли жизнь полной удовольствий или устали от нее».

Черчилль близко знал своего патрона, друга и покровителя. «Самой восхитительной чертой характера Ллойд Джорджа была полная свобода даже в условиях нахождения на вершине власти, ответственности и успеха, отсутствие помпезности и чувства превосходства. Он всегда был естествен и прост. Он всегда был ровен с теми, кого знал; он воспринимал неприятные факты прямо и открыто». Его шарм заключался в сочетании любознательности и внимания. И он был великим оратором. Его тщательно подготовленные речи слышались как спонтанное выражение его мнения. Вильсон словно произносил проповеди, Клемансо с великой ясностью излагал пункт за пунктом; речи британца воодушевляли. (Напомним, что Ллойд Джордж, как и Вильсон и Клемансо, ввел в своей стране налог на прибыль. Но, как и Вильсон и Клемансо, он был «отъявленным» индивидуалистом, всякое коллективное творчество его отвращало.)

Теперь Ллойд Джордж, естественный оптимист, только что победивший на национальных выборах, был готов к дипломатической битве. Он фактически — как и президент Вильсон — игнорировал Министерство иностранных дел и использовал собственный маленький штат помощников — таких же self made men.

Жорж Клемансо был совершенно иным человеком. За ним лежал примечательный жизненный путь. Клемансо был потомственный медик, но основной его профессией был журнализм. Мир интеллектуалов Третьей республики был его миром. Он долго жил в США, был женат на американке, удивляя ею своих родственников в Вандее. Разведенная жена, Мэри Палмер, жила в Париже, водя приезжих американцев по музеям и вырезая газетные статьи о своем бывшем муже. Клемансо не женился вновь, воспитывая троих детей от первого брака.