Ангелы-хранители - Кунц Дин Рей - Страница 35

• Предыдущая
• 35/113
• Следующая

Тревис не упоминал в разговоре о происшедшем и сделал вид, что обо всем этом забыл. Но, когда Нора отвлекалась и смотрела по сторонам, он произносил шепотом угрозы в адрес пса:

«Больше никаких пирожных. Посажу на цепь. Надену намордник. Отправлю на живодерню».

Эйнштейн воспринимал их спокойно, скаля зубы, зевая и выдувая воздух из ноздрей.

Рано вечером в воскресенье Винс Наско навестил Джонни Сантини по кличке Струна. Он получил ее по двум причинам, одной из них стала его внешность: Джонни был длинный, худой и жилистый, как сплетенный из струн. У него к тому же были медного цвета волосы. Вторая связана с небольшим дельцем, которое он предпринял в нежном пятнадцатилетнем возрасте. Чтобы заслужить внимание своего дяди, Релиджио Фастино, главы одного из пяти нью-йоркских мафиозных кланов, Джонни взялся ликвидировать одного самодеятельного торговца наркотиками, «работавшего» в Бронксе[12] без разрешения клана. Он задушил его рояльной струной. Такая демонстрация инициативы и верности принципам клана растрогала дона Релиджио, заставив его заплакать второй раз в жизни и пообещать племяннику вечное уважение и хорошо оплачиваемое место в семейном бизнесе.

Сейчас Джонни Струна достиг тридцатипятилетнего возраста и жил в доме стоимостью в миллион долларов на побережье в Сан-Клементе. После покупки дома, состоявшего из десяти комнат и четырех ванных, Джонни нанял дизайнера, который превратил его новое жилище в этакий заповедник «Арт Деко». Преобладающими цветами в интерьере были оттенки черного, серебряного и темно-синего, с вкраплениями бирюзового и персикового тонов. Джонни говорил Винсу, что ему нравится арт деко. Этот стиль напоминал ему о «бурных двадцатых», а «двадцатые» он любил за то, что это была романтическая эпоха легендарных гангстеров.

Для Джонни Струны преступление стало не просто средством для добывания денег, способом противопоставить себя ограничениям цивилизованного общества, не результатом дурной наследственности, а захватывающей дух романтической традицией. Он считал себя братом каждого одноглазого и однорукого пирата, который когда-либо плавал по морям с целью наживы и грабежа, каждого разбойника с большой дороги, когда-либо обиравшего почтовый дилижанс, каждого взломщика сейфов, похитителя детей и мошенника на протяжении всего времени существования криминального мира. Ему нравилось называть себя мистическим родственником Джесси Джеймса, Диллинджера, Аль Капоне и Дальтонов, Лаки Лючиано и других. Джонни ко всем испытывал любовь, ко всем этим легендарным братьям по уголовному миру.

Приветствуя Винса у входной двери, он сказал:

— Входи, входи, здоровяк. Рад тебя видеть.

Они обнялись, хотя Винс не любил обниматься. Дело в том, что в прошлом, когда он жил в Нью-Йорке, ему приходилось работать на дядю Джонни, Релиджио, да и сейчас время от времени он брался за различные поручения клана Фастино, поэтому они с Джонни были вроде как приятели, и обняться нужно было обязательно.

— Выглядишь хорошо, — сказал Джонни. — Следишь за собой. И, конечно, по-прежнему хитрый, как змея?

— Как гремучая змея, — ответил Винс, досадуя, что ему приходится произносить всякие глупости, хотя знал: Джонни любит такие разговоры.

— Давно тебя не видел, уж было подумал, что тебя взяли за задницу.

— Я никогда не буду сидеть, — сказал Винс, уверенный: тюрьма никогда не станет частью его жизни.

Джонни понял его слова в том смысле, что Винс будет отстреливаться до последнего, но не сдастся властям, поэтому ухмыльнулся и одобрительно кивнул.

— Если загонят тебя в угол, положи столько этих тварей, сколько сможешь, прежде чем тебе наступит конец. Это единственный чистый выход.

Джонни Струна был на удивление непривлекательный мужчина, и это в какой-то мере объясняло его тягу к романтическим уголовным традициям. Годами вращаясь среди преступного мира, Винс заметил: преступники с красивой внешностью никогда не хвастаются своими «подвигами». Они хладнокровно убивают, потому что это им нравится или вызвано необходимостью; либо крадут, обманывают и вымогают, так как любят «легкие» деньги, и точка. Никаких самовосхвалений и самооправдания. Так и должно быть. Но те, у кого, как кажется, морды грубо отлиты из бетона, те, кто похож на Квазимодо, вставшего не с той ноги, — не все, но многие из них, — стараются компенсировать свою неприглядную наружность, пытаясь походить на Джимми Кагни в «Возмутителе спокойствия».

На Джонни было надето черное трико десантника и черные кроссовки. Он всегда носил черное, так как этот цвет придавал ему зловещий вид и скрадывал уродство.

Из прихожей Винс последовал за Джонни в гостиную, где вся мебель имела черную обивку, а низкие столики были покрыты блестящим черным лаком. Винс увидел искусственную позолоту ламп Ранка, большие посеребренные вазы в стиле «деко» от Даума и пару антикварных стульев от Жака Рульманна. Винс знал предысторию этих вещей только потому, что во время его предыдущих визитов Джонни сбрасывал с себя маску «крутого парня», чтобы натрепать ему всякой чепухи о своих сокровищах.

Привлекательная блондинка с журналом в руках полулежала в серебристо-черном шезлонге. Хотя на вид ей было не более двадцати лет, у нее были на удивление хорошо развитые формы. Ее чуть серебристые волосы были коротко острижены «под мальчика». На ней была красная пижама из китайского шелка, плотно облегавшая ее полную грудь, а когда она взглянула на Винса и надула губки, ему показалось, что она старается быть похожей на Джин Харлоу.

— Это Саманта, — представил Джонни Струна. Обращаясь к девушке, он сказал: — Лапуля, перед тобой фартовый парень, всегда работающий в одиночку, человек-легенда.

Винс чувствовал себя полным дураком.

— Что такое «фартовый»? — спросила блондинка таким высоким голосом, который не оставлял сомнения в том, что она подражает кинозвезде прошлых лет Джуди Холидей.

Стоя рядом с шезлонгом и взяв груди девушки в свои ладони, Джонни сказал:

— Она не понимает, Винс. Она не принадлежит к fratellanza.[13] Она девчонка из долины, жизни не знает, наших порядков — тоже.

— Он хочет сказать, что я не принадлежу к вонючим итальяшкам, — съязвила Саманта.

Джонни влепил ей такую пощечину, что она чуть не слетела с шезлонга.

— Думай, что говоришь, сучка.

Приложив ладонь к лицу, с глазами, полными слез, Саманта произнесла детским голосом:

— Прости меня, Джонни.

— Глупая сучка, — пробормотал он.

— Я не знаю, как это получилось, — сказала девушка. — Ты хорошо относишься ко мне, Джонни, и я ненавижу себя, когда веду себя вот так.

Винсу показалось, что сцена отрепетирована. Она уже до этого многократно повторялась, как наедине, так и на людях. По тому, как заблестели глаза Саманты, Винс понял: ей нравится, когда ее бьют по морде; она специально надерзила Джонни, чтобы тот ей врезал. Было ясно и то, что Джонни обычно не отказывал себе в этом удовольствии.

Винс почувствовал отвращение.

Джонни Струна обозвал ее еще раз «сучкой», а затем повел Винса из гостиной в большой кабинет и закрыл за собой дверь. Он подмигнул ему и сказал:

— Саманта любит взбрыкивать, но если бы ты знал, как она работает ртом!

Ощущая подступившую тошноту от похотливости Джонни Сантини, Винс не дал втянуть себя в разговоры на эту тему. Он вынул из кармана конверт.

— Мне нужна информация.

Джонни взял у него конверт, небрежно провел большим пальцем по пачке стодолларовых банкнот, лежавшей внутри, и сказал:

— Считай, что ты ее уже имеешь.

Кабинет был единственной комнатой в доме, не тронутой стилем «деко». Здесь все было на высшем техническом уровне. Вдоль трех стен выстроились прочные металлические столы, на которых возвышались восемь компьютеров, все разных форм и моделей. Каждый компьютер имел собственный телефонный канал и модем, и все дисплеи светились. На некоторых из них были включены программы: бегали или медленно плыли сверху вниз данные. Окна были плотно зашторены, а на двух лампах, установленных на гибких кронштейнах, надеты бленды, чтобы свет не падал на мониторы, поэтому основным светом в кабинете был зеленый. От него у Винса складывалось впечатление, что он находится глубоко под поверхностью океана. Три лазерных принтера делали бумажные копии, производя при этом шелест, напоминавший звуки, издаваемые рыбами, скользящими между морскими водорослями.

• Предыдущая
• 35/113
• Следующая