Гиблое место - Кунц Дин Рей - Страница 20

• Предыдущая
• 20/94
• Следующая

Если Томас кого и чувствовал, так это Джулию. Он точно знал, когда она радуется, когда грустит. Если она хворала, Томас, скорчившись, ложился на кровать и хватался за живот. И еще он всегда угадывал, когда она его навестит.

И Бобби он чувствовал. Но не сразу. Вначале не получалось. Как в тот раз, когда Джулия впервые привела к нему Бобби. А потом все лучше, лучше. И теперь он чувствует Бобби почти так же, как Джулию.

Он и других чувствует. Дерека, Джину – она тоже даун, живет тут, в интернате. Потом еще одну приходящую сиделку. И еще двоих из тех, кто присматривает здесь за больными. Но их он чувствует слабо, а Бобби и Джулию – очень хорошо. Наверное, кого сильнее любишь, того лучше чувствуешь. И знаешь о нем больше.

Случалось, Джулия за него переживала, и Томас очень-очень хотел ей сказать: "Я знаю, ты беспокоишься, но у меня все в порядке". Сестра услышит, что он ее понял, и обрадуется. Но как ей сказать? Трудно же объяснить, как и почему он иногда чувствует людей. Да он и не хочет никому рассказывать, а то подумают, что он глупый.

Сам-то он знает, что глупый. Не такой глупый, как Дерек, но все равно. Нет, Дерек добрый, с Дереком ему повезло, что они в одной комнате. Добрый, но замедленный. Это их так называют вместо "глупые", когда они поблизости. Джулия никогда его так не называет. И Бобби тоже. А другие называют. Как будто он не поймет. А он понимает. У него что-то там такое замедленное. Что – он не разобрал, а "замедленный" – разобрал. Глупым быть так не хочется, но ведь его никто не спрашивал. Он и самому Богу телевизил: пусть сделает так, чтобы Томас перестал быть глупым. Но Бог или хочет, чтобы Томас навсегда остался глупым, – а почему? – или просто не слышал Томаса.

Вот и Джулия не слышит. Томас каждый раз узнает, когда его услышали. Джулия – ни разу.

Зато иногда его мысли доходят до Бобби. Чудно. Не в смысле смешно, а в смысле странно. В смысле интересно. Томас телевизит Джулии, а слышит его Бобби. Ну, как сегодня утром. Когда он телевизил Джулии:

"Может случиться несчастье, Джулия. Идет большая беда".

А Бобби и услышал. Не оттого ли, что Бобби и Томас любят Джулию? Томас не знает, но Бобби услышал, это точно.

Стоя в пижаме у окна, Томас вглядывался в недобрую ночь. Где-то рыщет Беда. Томас ее чует: у него кровь начинает булькать, а кости зудят. Беда еще далеко, до Джулии не добралась. Но подкрадывается.

Сегодня, когда приходила Джулия, Томас хотел ей рассказать про Беду. Но как рассказать, чтобы поняли? Станешь говорить; и получится глупо. Джулия и Бобби и так знают, что он глупый, но напоминать им еще раз не хочется. Только откроет рот рассказать про Беду, а слова не слушаются. Он их в голове выстроит как надо и уже собирается говорить, а они раз – и в кучу. Никак на место не вернешь. Вот он и молчал. А то все будут думать, что он глупый-преглупый.

И как рассказать, что такое Беда? Может, человек? Страшный такой. Хочет навредить Джулии. И да и нет: человек, но не только. Томас так чувствует. И от этого "не только" пробирает озноб изнутри и снаружи. Как будто стоишь на зимнем ветру и ешь мороженое.

Томас поежился.

Чувствовать Беду неприятно. А лечь в постель и перестать чувствовать нельзя: он должен все хорошо знать про Беду, а то не сумеет предупредить Джулию и Бобби, когда Беда будет близко.

За его спиной Дерек что-то бормотал во сне.

В интернате тихо. Глупые спят. Все, кроме Томаса. Ему иногда нравится не спать, когда все спят. И он тогда вроде как умнее всех: видит то, чего никто не видит, знает то, чего никто не знает. Потому что все спят, а он нет.

Прижимаясь лбом к стеклу, Томас упорно разглядывал пустоту ночи.

Надо спасти Джулию. И он мысленно тянулся в пустоту. Дальше, дальше.

Чувствовал изо всех сил. Прислушивался к бульканью крови, к зуду костей.

Удар. Из темноты на него налетело что-то огромное, злючее-страшучее. Как волна, сбило с ног. Томас плюхнулся на попу возле кровати. И все. Больше он Беду не чувствовал. Но сердце так и прыгало от страха: ух, какая большая и мерзкая! С трудом переводя дыхание, он принялся телевизить Бобби:

"Беги, удирай, спасай Джулию! Беда идет, Беда! Беги! Беги!"

Сон был озарен звуками "Лунной серенады" Глена Миллера. И как всегда во сне, знакомая мелодия звучала как-то непривычно. И обстановка, которая окружает Бобби, как будто знакомая – и как будто он ее в первый раз видит. Да это же бунгало на побережье! То самое бунгало, где они поселятся, когда бросят работу. Чуть касаясь темного персидского ковра, Бобби вплыл в гостиную, медленно пролетел мимо удобных обитых кресел, огромного мягкого дивана с округлой спинкой и толстыми подушками, мимо рульмановской горки с бронзовой отделкой, мимо лампы в стиле арт деко и переполненных книжных полок. Музыка доносилась снаружи, Бобби двинулся на звук. До чего же легко передвигаться во сне! Захотел выйти – дверь открывать не надо: лети прямо сквозь нее. Захотел спуститься с широкой террасы – пожалуйста: перепархиваешь через деревянные ступеньки, даже ногой не пошевелив. Стояла ночь. У берега плескались волны. Вдали, мерцая, вскипала белая пена. Под пальмой, на песке, усыпанном ракушками, стоял "Вурлицер-950". Сияли красные и золотые огни, по стеклянным трубочкам бежали пузырьки. А газели все прыгали и прыгали, и фигурки греческого бога Пана все наигрывали на свирелях, и сверкало, как настоящее серебро, устройство для смены пластинок, и вращался большой черный диск. И конца не будет этой "Лунной серенаде". А Бобби и рад, потому что на душе, как никогда, светло и спокойно. Даже не оборачиваясь, он чувствует, что Джулия тоже вышла из дома и ждет на сыром песке у самой кромки воды, когда же Бобби пригласит ее на танец. Бобби оборачивается. Ну так и есть. Она и в самом деле ждет, осиянная фантастическим светом огоньков "Вурлицера". Бобби делает шаг к ней и…

Беги, удирай, спасай Джулию! Беда идет, Беда! Беги!

Беги!

Иссиня-черный океан содрогнулся, словно расплеснутый бурей, и взметнул в ночной воздух пенистые брызги.

Пальмы гнулись под яростным ветром.

Беда! Беги! Беги!

Мир накренился. Бобби, спотыкаясь, пробирался к Джулии. Вода уже окружала ее со всех сторон, силилась доплеснуть до нее, утащить. Это не просто вода – она умеет думать, наделена волей, и в глубине мутно поблескивает злобный разум.

Беда!

Мелодия Глена Миллера зазвучала быстрее. Пластинка крутилась с удвоенной скоростью.

Беда!

Мягкий, чарующий свет "Вурлицера" вспыхнул ярче, ударил в глаза, но сумрак ночи не разогнал. Должно быть, такой же пронзительный свет бьет из адовых врат: от этого потустороннего сияния мрак только гуще.

Беда! Беда!

Мир снова накренился. Земля под ногами вспучилась, заколыхалась.

Бобби с трудом брел по ходившему ходуном берегу. А Джулия словно приросла к месту. Смолистые, клокочущие волны нахлынули на нее.

Беда! Беда! Беда!

С каменным треском раскололось небо, но молния из обломков свода не полыхнула.

Вокруг Бобби взметнулись фонтаны песка. Из внезапно открывшихся отверстий забила черная вода.

Бобби оглянулся. Бунгало исчезло. Повсюду вздымались волны. Земля под ногами расплывалась.

Джулия с криком исчезла под водой.

БЕДАБЕДАБЕДАБЕДА!

Вдруг над головой Бобби вздыбился громадный вал. Ринулся вниз. Бобби очутился в воде, он попытался выплыть, но руки покрылись волдырями и язвами, мясо слезало клочьями, кое-где проглядывала ледяная белизна костей. Это не вода! Это кислота! Бобби захлестнуло с головой. Задыхаясь, он вынырнул на поверхность, но поздно: ядовитая жидкость уже разъела ему губы, сожгла десны. Вместо языка в едкой кислоте, заполнившей рот, болтался тошнотворный вязкий комок. Даже насыщенный парами воздух был губителен: жгучие капли проникли в легкие. Бобби уже не мог дышать. Подводное течение потащило его вглубь. Стараясь удержаться на поверхности, Бобби отчаянно замахал руками, от которых остались одни кости, но его неудержимо затягивало в пучину, навстречу вечной тьме, гибели, забвению.

• Предыдущая
• 20/94
• Следующая