Гиблое место - Кунц Дин Рей - Страница 34

• Предыдущая
• 34/94
• Следующая

Да, недаром университеты по всей стране пребывают в растерянности от того, что самыми способными абитуриентами сплошь и рядом оказываются азиаты. Негры и латиносы возмущаются, что им от азиатов совсем житья не стало, да и белые, которым из-за азиатов не удается попасть в университет, честят их на откровенно расистский лад. Поговаривают чуть ли не об азиатском заговоре. И вот в доме Фанов Бобби своими глазами видит, в чем залог их успеха. Секрет прост: они усерднее добиваются этого успеха. Они лучше прочих усвоили идеалы, на которых зиждется американское общество, – трудолюбие, честность, самоотверженность, целеустремленность, свобода в выборе своего пути. Как ни парадоксально, своим преуспеванием они отчасти обязаны нерадивости многих коренных американцев, которым трудно с ними тягаться из-за пренебрежения этими самыми идеалами.

Из кухни хозяева и гости прошли в общую комнату, тоже не блиставшую обстановкой.

– Старшую дочку Фаррис нашли тут, у дивана, – сказал Туонг. – Семнадцать лет.

– Такая была красивая, – вздохнула Чин.

– Ее тоже кусали. Как мать. Так говорит соседка.

– А другие жертвы? – не отставала Джулия. – Младшая дочь, брат миссис Фаррис – на них тоже обнаружили укусы?

– Не знаю, – сказал Туонг.

– Их тела соседка не видела, – пояснила Чин. Все замолчали, разглядывая место, где нашли убитую девушку. Словно решили, что столь кошмарное преступление не может пройти без следа, и ждали, что этот след вот-вот проступит на новом ковре. В тишине было слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь.

– Жутковато небось жить в таком доме? – спросил Бобби. – Не потому, что здесь произошло убийство, а из-за самого убийцы: его ведь до сих пор не поймали. Не боитесь, что как-нибудь ночью он опять нагрянет?

Чин кивнула.

– Опасность всюду. Вся жизнь – опасность, – отозвался Туонг. – Кто хочет без риска, такой лучше не родиться. – Лицо его озарилось мимолетной улыбкой. – Бежать из Вьетнама на маленькой лодочке было опаснее.

Бобби бросил взгляд в кухню. Детишки как ни в чем не бывало делали уроки. Они г-же не задумывались о том, что убийца может вернуться на место преступления.

– А еще, – сообщила Чин, – мы зарабатываем тем, что ремонтируем дома, а потом продаем. Это четвертый. Поживем здесь еще год, отремонтируем каждую комнату и тоже продадим.

– В этот дом после Фаррисов никто въезжать не хотел из-за убийства, – добавил Туонг. – Но мы подумали: тут опасно, зато можно заработать.

– Когда мы закончим ремонт, здесь не только стены и пол будут другие. Дом станет чистым, духовно чистым, понимаете? Мы вернем ему непорочность. Изгоним скверну, которую занес сюда убийца. И в каждой комнате останется дуновение нашего духа.

Туонг закивал:

– Доброе дело сделаем.

Достав из кармана найденные Фрэнком фальшивые водительские права, Бобби взял их так, чтобы пальцы закрывали имя и адрес владельца, и показал фотографию Фанам:

– Вы знаете этого человека?

– Нет, – ответил Туонг. Чин тоже покачала головой.

Бобби снова спрятал права в карман.

– А как выглядел Джордж Фаррис? – поинтересовалась Джулия.

– Не знаю, – ответил Туонг. – Я же говорю: он умер от рака давно до того, как убили семью.

– Может, среди вещей Фаррисов вам попадалась его фотография?

– Нет, к сожалению.

– Вы, значит, купили дом у агента по продаже недвижимости, – напомнил Бобби. – Он вам сообщил, кому достался дом после гибели Фаррисов?

– Да. По наследству все имущество отошло второму брату миссис Фаррис.

– Вы случайно не знаете, где он живет, как его зовут? Кажется, нам придется с ним побеседовать.

Пора на ужин. Дерек проснулся. После укола он на ногах не стоял. И все равно хотел кушать. Томас помог ему дойти до столовой. Там покушали. Спагетти. Тефтели. Салат. Вкусный хлеб. Шоколадное пирожное. Холодное молоко.

Потом вернулись в комнату и сели смотреть телевизор. Дерек опять уснул. По телевизору ничего интересного. Томас вздохнул с досадой. Посмотрел еще немного и выключил. Ни одной умной передачи. Все глупые-преглупые. Даже дебилам вроде Мэри не понравится. А имбецилам могут. Нет, вряд ли.

Томас пошел в ванную. Почистил зубы. Умылся. В зеркало даже не взглянул. Не любит он зеркала. В них сразу видно, кто он такой.

Потом Томас надел пижаму, забрался в постель и пригасил лампу, хотя было только полдевятого. Повернулся на бок – под головой лежали две подушки – и стал смотреть на вечернее небо в оконной раме. Звезд не видать. Тучи. Дождь. Хорошо, когда дождь. Тогда ночь как будто прикрыта крышкой. И не страшно, что тебя унесет в эту черноту и ты там сгинешь.

Томас слушал дождь. Дождь шептал. Шептал и капал на окно слезами.

Далеко-далеко бродит Беда. От нее злючие-страшучие волны, как круги на воде, когда бросишь в пруд камень. Беда – она тоже как камень, который бросили в ночь. Она не из здешнего мира. А волны на Томаса так и накатывают.

Он мысленно потянулся к Беде, чтобы ее расчувствовать. Ух, какая холодная и свирепая. Гадкая. И вся дрожит, дрожит. Надо подобраться поближе. Узнать, что же это такое.

Томас попытался ей телевизить. "Кто ты? Где ты? Что тебе надо? Зачем тебе обижать Джулию?"

И вдруг Беда, словно огромный магнит, ка-а-ак потянет его к себе. С Томасом никогда еще такого не случалось. Когда он телевизил свои мысли Бобби и Джулии, они его так не хватали, не тянули.

И тут же у него в голове стало что-то разматываться, как клубок ниток. Ниточный конец пролетел в окно и шмыгнул в ночь. Раз – и вот он уже около самой Беды. И как будто сам Томас уже совсем-совсем рядом с ней. А она его прямо обволакивает – непонятная такая, противная-препротивная. Вот она уже со всех сторон, словно Томас свалился в бассейн, а в бассейне лед и бритвы. Не разберешь, человек она или нет. Томас ее не видит, только чувствует. Снаружи она, может, и красивая, но Томас у нее внутри. А внутри темно, противно и все вокруг дрожит. Беда ест. И то, что она ест, еще живое – так и трепещет. До чего же Томас перепугался! Рванулся обратно – Беда не пускает. И только когда он представил, как нитка-мысль наматывается обратно на клубок, ему удалось выбраться.

Намоталась нитка. Томас отвернулся от окна, лег на живот. Лежит и задыхается. И слышит, как колотится сердце.

Во рту мерзкий вкус. Такой же вкус был, когда Томас однажды прикусил язык. Нечаянно. И еще когда врач выдернул ему зуб. Чаянно. Это вкус крови.

Обессилевший, чуть живой от страха, Томас сел в постели и увеличил свет в лампе. Вынул из коробки на тумбочке клочок ваты и сплюнул на него – посмотреть, кровь во рту или нет. Нету крови. Только слюна.

Снова сплюнул. Нет крови.

Томас все понял. Он подобрался к Беде слишком близко. Наверно, на мгновение даже проник к ней внутрь. И мерзкий вкус во рту – это вкус во рту у Беды, когда она раздирала зубами живую, трепещущую пищу. Никакой крови у Томаса во рту нет. Ее вкус просто ему запомнился. Но когда прикусишь язык или выдернут зуб – это одно, а сейчас другое. Сейчас гораздо страшнее. Потому что сейчас он чувствует вкус чужой крови.

Хотя в комнате было довольно тепло, Томаса начала бить неудержимая дрожь.

Гонимый нестерпимой жаждой, Золт крадучись пробирался по каньону под неистовым дождем, то и дело сгоняя с насиженных мест мелкую дичь. Едва он опустился в грязь на колени возле кряжистого дуба и припал к растерзанному горлу кролика, как вдруг будто кто-то положил ему руку на голову.

Золт бросил кролика, вскочил на ноги и обернулся. Никого. Только две самые черные кошки из сестриной стаи жмутся поодаль – такие черные, что, если бы не горящие в темноте глаза, нипочем не заметить. Они следовали за ним по пятам от самого дома. А больше никого.

Секунду-другую невидимая рука лежала на голове.

Потом странное ощущение пропало.

• Предыдущая
• 34/94
• Следующая