Ключи к полуночи - Кунц Дин Рей - Страница 36

• Предыдущая
• 36/81
• Следующая

Каррерасу был только тридцать один год, но он выглядел моложе. У него были жесткие, густые, черные волосы, в них не было ни пряди более светлых волос. Когда Игнасио упражнялся, его голова, чтобы не мешали волосы, была обвязана ярко-желтой эластичной лентой. Его резкие черты лица, удлиненный нос, темные и глубоко посаженные глаза, смуглый цвет кожи и лента придавали ему вид американского индейца.

Но он не претендовал называться индейцем. Ни американским, ни каким-либо другим. Он говорил, что является бразильцем. Но им он тоже не был.

Уф, уф, уф…

Гимнастический зал находился на первом этаже дома Каррераса, одно время там была музыкальная комната. В центре мраморного пола в итальянском стиле находилось круглое возвышение, на котором раньше стояло пианино. Теперь комната площадью тридцать футов была частично застелена матами и начинена различными тренажерами, в том числе и дюжиной очень дорогих устройств. Потолок был высокий и богато украшенный лепкой, причем выпуклости были раскрашены белым, в вогнутые места – нежно-голубым, и все это было окаймлено узкой золотой каймой.

Каррерас стоял на возвышении, имитируя робота, без устали работающего руками-прессами. Его поведение в гимнастическом зале отражало его подход к жизни. Он был неутомим. Он не отлынивал. Он скорее умрет, чем даст себе передышку, хотя единственным его соперником был он сам. Содрогаясь каждый раз, когда он напрягался, Каррерас принимал исходное положение с огромной штангой: она находилась напротив его плеч, руки согнуты и отведены назад, чтобы поддерживать перекладину, кончики пальцев рук касаются груди. А затем он поднимал вес прямо вверх одним рывком, выдохнув, и выпрямляя руки, пока локти не разгибались и штанга не оказывалась прямо над головой. Продержав ее две секунды, взвизгивая от боли, но довольный, потому что боль означала, что усилие было достаточным для наращивания мускулов, шумно вдыхая воздух, Игнасио медленно опускал штангу в исходное положение, держал ее там с секунду, пока его бицепсы и дельтовидные мышцы с глухим шумом расслаблялись, затем снова напрягал их, поднимая штангу вверх, и вверх, и вверх, отуманенный болью, но решительно настроенный выполнить упражнение десять раз, как он сегодня уже выполнил другое упражнение двадцать раз, правда, с несколько более легким весом, и как он заставлял себя выполнять тысячи и сотни тысяч раз за эти годы.

Другой культурист, Антонио Паз, бывший телохранителем и напарником Каррераса в гимнастическом зале, стоял несколько сзади и сбоку от своего босса. Он считал вслух, когда каждое упражнение завершалось. Пазу было сорок лет, но он также выглядел моложе своего возраста. При росте шесть футов два дюйма Паз был на три дюйма выше Каррераса и на пятнадцать фунтов тяжелее. Лицом он нисколько не походил на своего хозяина: его лицо было широким, плоским, с низкими надбровными дугами. Он также претендовал на то, что он бразилец, на самом же деле он тоже не был таковым.

Паз произнес "три". Это означало, что осталось повторить упражнение еще семь раз.

Зазвонил телефон. Каррерас едва мог слышать его из-за своего натруженного дыхания. Сквозь пелену пота и слез он увидел, как Паз пересекает комнату, чтобы снять трубку.

Поднять штангу вверх. Удержать ее любой ценой. Четыре. Опустить. Передышка. Поднять. Держать. Пять. Легкие горят. Опустить. Как машина.

Паз быстро говорил в трубку, но Каррерас не мог слышать, о чем идет речь. Единственным звуком для него была пульсация боли и крови.

Снова вверх. Держать. Руки дрожат. Спину сводит. Шея вздувается. Эта боль! Победа! Опустить.

Паз положил трубку рядом с телефоном и вернулся к возвышению. Он занял свою прежнюю позицию и застыл в ожидании.

Каррерас повторил упражнение еще четыре раза. Опустив штангу после последнего в этой серии упражнения, он почувствовал себя так, как будто в него влили несколько кварт адреналина. Он парил, он был легче воздуха. Каррерас никогда не выглядел уставшим после выжимания штанги. Чувство освобождения, это чудесное возбуждение было одним из преимуществ, которые поднятие тяжестей имело перед другими упражнениями, и только еще одно действие давало ему подобное ощущение – убийство.

Игнасио Каррерасу нравилось убивать. Мужчин. Женщин. Детей. Все равно кого. Конечно, ему не так уж часто предоставлялся подобный случай. Не так часто, как он выжимал штангу, и не так часто, как ему хотелось бы.

Паз поднял сырое полотенце, лежавшее на краю возвышения. Он подал его Каррерасу и произнес:

– Звонит Марлоу из Лондона.

– Что ему надо?

– Он не скажет без крайней необходимости.

Оба мужчины говорили по-английски так, как будто учились языку в одном из престижных британских университетов, но ни один из них никогда не учился в Англии.

Каррерас спрыгнул с платформы и пошел улаживать дела с Марлоу. Паз передвигался тяжело, основательно ставя ногу, а Каррерас двигался так легко, будто он уже почти познал секрет левитации.

Телефон стоял на столике близ одного из больших окон.

Бархатные шторы были раздвинуты, но основной свет в комнате давала огромная люстра, висящая как раз над возвышением. Сейчас, на склоне дня зимнее солнце светило тускло, едва пробиваясь сквозь плотные массы снеговых туч. За окном простирался один из самых интересных городов Европы – Цюрих, Швейцария: прозрачное голубое озеро, кристальная река, массивные церкви, банки, добротно построенные дома, стеклянные здания офисов, древняя ратуша, Гроссмюстерский собор XII века, бездымные фабрики – все вместе любопытная и чарующая смесь из подавляющей готической угрюмости и альпийской веселости, современного и средневекового. Город покрывал склоны холмов и берега озера. Из дома Каррераса открывался эффектный вид на большую часть города. Телефонный столик, казалось, был расположен на вершине мира.

Каррерас сел и взял трубку. Он все еще не мог отдышаться после последней серии упражнений.

– Марлоу?

– Да.

– Что случилось?

С Марлоу он был откровенен, потому что оба телефона – и его, и лондонский – были снабжены самыми хитрыми устройствами, которые делали почти невозможным прослушать линию и записать их разговор.

– Уже более двух часов я пытаюсь дозвониться до вас, – сказал Марлоу.

– Я был здесь весь день.

– Не ваша вина. Этот чертов телефон. Один сбой за другим. Эти телефонисты…

– Теперь вы до меня дозвонились, – нетерпеливо сказал Каррерас.

– Джоанна Ранд звонила в Британско-Континентальную. Интересовалась выплатой страховки ее отца.

– Вы говорили с ней?

– Я сказал, что у нас ничего нет такой давности. Я, конечно, назвался Филлипсом. Что теперь будем делать?

– Пока ничего, – сказал Каррерас.

– Думаю, время сейчас – существенный фактор.

– Думайте, что хотите.

– Очевидно, что все дело рушится.

– Может быть.

– Что-то вас это не особо беспокоит.

– Вам тоже стоило бы поостыть.

– И что я должен делать, если она опять позвонит?

– Не позвонит.

– В конце концов, если она начнет интересоваться своим прошлым в целом, что ее удержит, чтобы не примчаться сюда, в Лондон?

– Ничего, кроме одного, – сказал Каррерас, – у нее постгипнотическое внушение, которое сделает трудным, если не невозможным для нее, покинуть Японию. В тот момент, когда она попытается взойти на борт самолета или корабля, – неважно, – ее захлестнет страх. У нее начнется такое головокружение и она почувствует себя настолько больной, что ей понадобится доктор, и она пропустит свой рейс.

– М-да, – несколько мгновений Марлоу думал над этим, – но может быть постгипнотическое внушение не такое уж сильное через столько лет, а что если она все-таки найдет способ выбраться оттуда?

– Пусть, – сказал Каррерас, – я контролирую ситуацию. Из Киото я получаю ежедневные отчеты. И если она выберется из Японии, я узнаю об этом в течение часа. Вас предупредят.

– Как бы то ни было, я просто не могу позволить ей совать повсюду свой нос. На кои поставлено слишком многое.

• Предыдущая
• 36/81
• Следующая