Скованный ночью - Кунц Дин Рей - Страница 84

• Предыдущая
• 84/92
• Следующая

– И что они увидели? Вместо ответа он сказал:

– Они собирались прикрыть нас. Дэл Стюарт уже тогда был готов перекрыть мне кислород.

Теперь я знал, почему Аарон и Энсон Стюарты оказались в этой комнате. Очевидно, и другие ребятишки, украденные и убитые в разных районах страны, приходились детьми и внуками людям, которые имели отношение к проекту «Загадочный поезд» и чем-то насолили этому человеку.

– А потом вырвался наружу этот клоп твоей матери, – сказал Рандольф, – и они захотели узнать, что им несет будущее, если оно есть вообще.

– Красное небо? – спросил я. – Странные деревья?

– Это не будущее. Это… боковая ветка. Краем глаза я заметил, что медь вспучилась. Я в ужасе обернулся туда, где вогнутое стало выпуклым, однако там не было никаких следов деформации.

– Но сейчас след проложен, – значительно сказал Рандольф. – И никто не сможет его стереть. В границе пробита брешь. Путь открыт.

– Путь куда?

– Увидишь. Мы все скоро увидим, – сказал он с уверенностью, которая привела меня в замешательство. – Поезд уже вышел со станции.

Венди была четвертой и последней из детей, прошедших через заслонку. За ней последовал Орсон, все еще слегка прихрамывавший.

Доги махнул мне рукой, и я поднялся.

Светло-зеленый глаз остановился на мне, и Рандольф кровожадно оскалился, обнажив зубы.

– Время прошедшее, время настоящее, время будущее, но самое главное… время побочное. Другая сторона – единственное место, куда мне всегда хотелось попасть, и твоя мать дала мне этот шанс.

– Но где эта другая сторона? – с досадой спросил я, чувствуя, что здание дрожит.

– Моя судьба, – загадочно ответил он. Саша вскрикнула. Ее голос был полон такой тревоги, что у меня дрогнуло и забилось сердце. Доги с ужасом посмотрел в тоннель и закричал:

– Крис! Захвати стул!

Когда я схватил один из валявшихся на полу складных стульев и ружье, Джон Джозеф Рандольф сказал:

– Станции на пути – это и есть боковая ветка. Мы всегда знали это. Знали, но не хотели верить.

Понимая, что в этих странных словах скрывается какая-то правда, я хотел дослушать их и выяснить все до конца, но оставаться здесь дальше было равносильно самоубийству.

Когда я присоединился к Доги, полуоткрытая заслонка, служившая дверью, начала закрываться.

Доги выругался, схватил заслонку, напряг все свои силы так, что вздулись жилы на шее, и медленно вдавил стальной диск обратно в стену.

– Давай! – крикнул он.

Я из той породы людей, которые всегда слушаются хороших советов, а потому пулей проскочил мимо короля мамбы и во все лопатки побежал по пятиметровому тоннелю между двумя заслонками.

Над громом и завыванием, похожим на рев последней бури перед Судным днем, слышался крик Джона Джозефа Рандольфа, в котором звучал не ужас, а радость и страстная убежденность:

– Я верую! Верую!

Саша, дети, Мангоджерри и Орсон уже прошли в следующую секцию тоннеля за внешней дверью.

В бреши стоял Рузвельт, не давая заслонке отрезать нас с Доги от остальных. Я слышал, как рычит мотор в стене, пытаясь закрыть проход.

Всунув в щель над головой Рузвельта металлический складной стул, я зафиксировал заслонку.

– Спасибо, сынок, – сказал Фрост.

Вслед за Рузвельтом я вышел наружу.

Остальные были уже там, с обычными фонариками в руках. Без зеленой окраски Саша выглядела еще более прелестной, чем обычно.

Брешь была тесновата для Сассмана, но Доги все же пролез в нее и вынул стул, потому что тот мог понадобиться нам еще раз.

Мы миновали эмблему «Загадочного поезда» и рисунок вороны. Никакого ветра в тоннеле не было. Ни одна из висевших впереди вырезок не шелохнулась. Но белый лист ватмана, на котором был затушеванный карандашом профиль каменной вороны, трепетал, словно подхваченный ураганом. Свободные концы бумаги скручивались и бешено хлопали. Казалось, ворона злобно вырывалась из прикреплявших ее к изогнутой стене кусочков скотча, решив слететь с листа бумаги, как когда-то, если верить Рандольфу, она слетела со скалы.

Может, все это мне привиделось, а может, я родился заклинателем змей, но стоять и смотреть, сорвется ли с листа бумаги настоящая птица и полетит, мне хотелось так же, как лежать в гнезде с кобрами и развлекать их игрой на дудочке.

Подозревая, что мне понадобятся доказательства увиденного в этом склепе, я сорвал со стены несколько вырезок и рассовал их по карманам.

Мы оставили позади лжеворону, бешено бившую крыльями, и заторопились вперед, делая то, что положено делать нормальным людям, когда мир рушится и смерть окружает их со всех сторон: мы следовали за кошкой.

Я пытался не думать о Бобби. Сейчас самым главным было добраться до него. Если доберемся, все будет о'кей. Он будет ждать нас – замерзший, раненый, слабый, – но ждать нас у лифта, где мы его оставили, и напомнит мне о моем обещании, сказав «carpe cerevisi».

Слабый запах йода, преследовавший нас всю дорогу сквозь лабиринт, стал острее. Теперь к нему примешивался запах жженого угля, серы, гниющих роз и невыразимо горький запах, которого я до сих пор никогда не ощущал.

Если бы феномен смещения времени распространился на эти подземные царства, мы оказались бы в большей опасности, чем тогда, когда входили в ангар. Причем самой страшной была не возможность оказаться задержанными или даже полностью отрезанными благодаря автоматическим заслонкам. Хуже всего было бы, если бы прошлое пересеклось с будущим в неподходящий момент (как не однажды происходило наверху) и мы внезапно оказались бы затопленными океаном жидкости или отравляющего газа, пропущенного через эти трубы, и утонули бы или задохнулись в ядовитых парах.

Одна кошка, четверо ребятишек, один пес, одна сочинительница песен и ди-джей, один переводчик со звериного, один викинг и ребенок с плаката, посвященного Судному дню – это я, – бежали, карабкались, бежали, падали, вставали, снова бежали по сухому руслу стальных рек, бронзовых рек, медных ручьев в ярком свете, отражавшемся от стен, и в водовороте тьмы, бившем крыльями там, куда не достигал свет, слыша наверху грохот невидимых поездов и хриплый скрежет вагонных колес, ощущая запах йода, то удушливый, то такой слабый, что начинало казаться, будто удушливость тебе почудилась, в потоках прошлого, обрушивавшихся на нас, как прилив, а затем отступавших перед натиском настоящего. Испуганные повторяющимися звуками падающей воды или чего-нибудь похуже, мы наконец добрались до покатого бетонного тоннеля и вышли в нишу у лифта, где лежал оставленный нами Бобби, еще живой.

Пока Доги соединял повода в панели управления, а Рузвельт, несший Мангоджерри, загонял детей в лифт, мы с Сашей и Орсоном окружили Бобби.

Он выглядел как Смерть в пасмурный день.

Я сказал:

– Хорошо выглядишь.

Бобби заговорил с Орсоном голосом таким слабым, что тот едва перекрывал звуки рушившихся миров и рушившихся времен, которые теперь доносились со всех сторон.

– Привет, мохнатая морда.

Орсон лизнул Бобби в щеку, понюхал его рану и тревожно посмотрел на меня.

– Ты сделал это, ХР-мен, – сказал Бобби.

– Это был фантастический рейд пятерых, а не подвиг одного супергероя, – возразил я.

– Ты вернулась как раз вовремя, чтобы провести свое полуночное шоу, – сказал Бобби Саше, и у меня появилось скверное чувство, что он по-своему попрощался с нами.

– Радио – моя жизнь, – ответила она. Здание тряслось, грохот поезда перешел в рев, и с потолка посыпалась цементная пыль. Саша сказала:

– Нужно занести тебя в лифт.

Но Бобби посмотрел на меня и промолвил:

– Возьми меня за руку, брат.

Я взял его за руку. Она была ледяной.

Боль исказила его лицо, и он сказал:

– Кранты.

– Ни за что.

– У меня мокрые штаны, – прерывающимся голосом сообщил он.

Холод от его руки вонзался в мою ладонь, поднимался по предплечью и вгрызался в сердце.

– Ничего страшного, брат. Уринофория. Ты делал это и раньше.

• Предыдущая
• 84/92
• Следующая