Сумеречный взгляд - Кунц Дин Рей - Страница 21

• Предыдущая
• 21/117
• Следующая

Студень играл роль «толкача-льстеца» с энтузиазмом и потрясающим мастерством, а Лайсл Келско изображал самого заурядного безнадежно тупорылого, с чугунной задницей, узколобого, аморального, властного копа из шахтерского края. Студень играл убедительно, но тварь, игравшая роль Келско, заслуживала «Оскара». В некоторые моменты его игра была настолько безупречной, что даже перед моим взором человеческая глазурь оказывалась непрозрачной, гоблин начинал таять, пока не становился лишь аморфной тенью внутри человеческой плоти, так что мне приходилось напрягаться, чтобы его изображение вновь стало четким.

Для меня наше положение стало еще невыносимее, когда через минуту после нас в кабинет Келско вошел другой офицер и закрыл дверь. Он тоже был гоблином. Этот был в оболочке мужчины лет около тридцати, высокого худого шатена с густыми волосами, аккуратно зачесанными назад, над красивым итальянским лицом. Гоблин в его сердцевине был страшным на вид, но далеко не таким отталкивающим, как чудовище внутри Келско.

Я аж подскочил, когда дверь за нами затворилась с глухим стуком. Со своего кресла, с которого он не соизволил подняться, когда мы вошли, и из которого он бросал только стальные взгляды и краткие недружелюбные реплики в ответ на любезную болтовню Студня, шеф Лайсл Келско бросил на меня короткий взгляд. Я, должно быть, выглядел странно — Люк поглядел на меня с таким же странным видом и подмигнул, давая понять, что все путем. Когда молодой полицейский прошел в угол и встал там, скрестив руки на груди, оставаясь в моем поле зрения, я немного расслабился, но только чуть-чуть. Мне никогда раньше не доводилось оказываться в одной комнате с двумя гоблинами сразу, не говоря уже о гоблинах в обличье копов, один из которых был вооружен. Мне хотелось наброситься на них, хотелось бить по их ненавистным злобным лицам, хотелось бежать, хотелось выхватить из-за голенища нож и всадить его Келско в глотку, хотелось кричать, хотелось блевать, хотелось вырвать у молодого копа его револьвер и отстрелить ему башку, всадив заодно несколько пуль в грудь Келско. Но я мог лишь стоять на месте подле Люка, прогнать страх из глаз и с лица и пытаться выглядеть устрашающе.

Наша встреча длилась от силы минут десять и ни на йоту не была такой тяжелой, как я ожидал, наслушавшись Студня. Келско не насмехался над нами, не унижал и не задирал нас до такой степени, до какой мог, по словам Студня. Он был далеко не таким требовательным, саркастичным, грубым, сквернословящим, вздорным и угрожающим, как Келско из ярких описаний Студня. Он был холоден, это верно, надменен, тоже верно, и полон неприкрытого отвращения к нам. В этом не было сомнений. Он был сверх предела заряжен яростью, точно провод высокого напряжения. И если бы мы разрезали изоляцию — оскорбив его, ответив на его выпад или дав малейший намек на то, что считаем себя выше его, он бы ударил нас зарядом в тысячи вольт, которого мы бы не позабыли вовек. Но мы оставались послушными, раболепными, старались услужить ему, и он сдерживал себя. Студень положил на стол конверт с деньгами, присовокупил к нему несколько пачек контрамарок, — все это с шутками и расспросами о здоровье семьи. Мы быстро управились с тем, за чем явились, и получили разрешение удалиться.

Мы вышли в коридор, прошли по третьему этажу назад к служебному входу, поднялись на четвертый этаж — он был совсем пуст, обеденный перерыв был в самом разгаре — и пошли мимо вереницы унылых залов, пока не достигли крыла, в котором размещался кабинет мэра. При ходьбе наши шаги отдавались от темного линолеума. С каждым шагом Студень становился все более беспокоен.

Улучив минуту, когда пришло облегчение от того, что я покинул компанию гоблинов, и припомнив все, что говорил по дороге Студень, я заметил:

— Ну что ж, не так и плохо.

— Во-во. Это-то меня и беспокоит, — откликнулся Студень.

— И м-м-меня, — подтвердил Люк.

— Вы это о чем? — поинтересовался я.

— Чересчур просто, будь оно неладно, — пояснил Студень. — Сколько я его помню, в жизни Келско таким сговорчивым не был. Что-то тут не то.

— А что? — спросил я.

— Хотел бы я знать, — отозвался Студень.

— Чт-то-то будет.

— Что-то, — согласился Студень.

Офис мэра был далеко не такой скромный, как у начальника полиции. Элегантный стол красного дерева, прочая мебель — дорогая и со вкусом подобранная, в стиле английских мужских клубов высшего разряда, обтянутая зеленой с желтизной кожей, пол покрыт роскошным ковром золотого оттенка. Стены украшали почетные грамоты и фотографии, на которых Его Честь был увековечен принимающим участие в различных благотворительных мероприятиях.

Альберт Спекторски, избранный народом занимать этот кабинет, был высоким цветущим мужчиной, одетым в консервативный синий костюм, белую рубашку и синий галстук. Черты его отражали его слабости. Склонность сытно покушать была видна на круглом луновидном лике и множестве подбородков под сочным ртом. Любовь к хорошему виски отразилась на лопнувших кровеносных сосудиках на щеках и на носу-луковице, благодаря чему он, казалось, пышет румянцем. И еще во всем его облике присутствовал неуловимый, но совершенно отчетливый аромат неразборчивости, сексуального извращения и похоти бабника. Тем, что его избрали, он, без сомнения, был обязан удивительно теплой улыбке и смеху, притягательным манерам и способности вникать в твои слова с такой готовностью и симпатией, что начинало казаться, что ты — самая важная персона на свете, по крайней мере для него. Это был балагур, рубаха-парень, этакий «здорово-брат-сто-лет-не-виделись». И все это была фальшивка. Потому что на самом деле, подо всем этим, он был гоблином.

Мэр Спекторски не проигнорировал нас с Люком, в отличие от Келско. Он даже подал нам руку.

И я пожал ее.

Я дотронулся до него и умудрился сохранить контроль над собой, а это было не просто — дотронуться до него было еще хуже, чем до любого из тех четырех гоблинов, что я убил за последние четыре месяца. Дотронуться до него — это все равно что столкнуться нос к носу с сатаной и быть вынужденным пожать руку ему. Как будто поток желчи, зло хлынуло из него, вливаясь в меня в том месте, где соприкасались наши руки, загрязнив меня и лишив сил. Молния безжалостной ненависти, злобы и ярости вырвалась из него, ударила меня и заставила пульс подскочить не меньше чем до ста пятидесяти ударов в минуту.

— Рад вас видеть, — сказал он, широко улыбаясь. — Рад вас видеть. Мы здесь всегда с нетерпением ожидаем ярмарки.

Этот гоблин изображал человека совершенно так же удачно, как и шеф Лайсл Келско. И так же, как и Келско, этот был на редкость отвратительным представителем своей породы. Зубы его сточились, он высох, покрылся наростами и оспинами, только что не опрыщавел с течением бессчетного количества лет. Его сверкающие алые глаза, казалось, впитали свой цвет из океанов человеческой крови, пролившейся только по его вине, и из немереных глубин человеческой агонии, которую наша истерзанная раса испытывала только по его вине.

Студень и Люк вышли от мэра Спекторски чуть успокоенные, потому что, как они сказали, он был такой же, как и всегда.

Но мне стало еще тревожнее.

Студень был прав, говоря, что они собираются что-то предпринять.

Сильнейший, необоримый холод проник в каждый уголок моего тела. В костях застыл лед.

Что-то было не так.

И это было очень скверно.

Помоги нам, господи.

Судебная палата графства Йонтсдаун располагалась через дорогу напротив муниципалитета города. В офисах, прилегающих к залу суда, занимались своими делами множество служащих. В одной из этих анфилад комнат нас ожидала Мэри Ваналетто, президент совета графства.

Она тоже была гоблином.

Студень отнесся к ней совсем иначе, нежели к Келско и Спекторски. Но не потому, что он ощущал, что она гоблин, либо что-то большее — или меньшее, — чем человеческое существо, а потому, что она была женщина, к тому же привлекательная. Она выглядела лет на сорок, худенькая брюнетка с большими глазами и чувственным ртом, и когда Студень начал расточать обаяние, она отреагировала таким же образом — зарделась, начала кокетничать, хихикать, попавшись на удочку его комплиментов, так что он и сам принял это все за чистую монету. Было ясно, что он думает, будто производит на нее бог знает какое впечатление, но я видел, что его актерству далеко до ее игры. Умело прячась за человеческой маскировкой, гоблин — далеко не столь древний и состарившийся, как Келско и Спекторски, — сильнее всего жаждал одного — убить Студня, убить нас всех. Насколько мне было известно, таково желание любого гоблина — получить удовольствие от пролития крови людей, одного за другим. Но не в утомительно однообразной резне, не в одном долгом кровопролитии — они хотели проливать нашу кровь порциями, убивая по одному, чтобы посмаковать кровь и страдания. У Мэри Ваналетто было то же самое садистское стремление, и, глядя, как Студень держит ее за руку, похлопывает по плечу и рассыпается в любезностях, я изо всех сил удерживался от того, чтобы оторвать его от нее и завопить: «Бежим!»

• Предыдущая
• 21/117
• Следующая