Сумеречный взгляд - Кунц Дин Рей - Страница 53

• Предыдущая
• 53/117
• Следующая

Утром, во время завтрака, чувствуя себя виноватым за все мои тайны, которые так долго от нее скрывал, и стараясь подвести ее к тому, чтобы сказать о неведомой угрозе, подстерегающей ее, я рассказал ей о своем Сумеречном Взгляде. Я не обмолвился о способности видеть гоблинов — поведал лишь обо всех остальных психических талантах, особенно о ясновидческой способности ощущать надвигающуюся опасность. Я рассказал ей про авиабилет матери, который произвел впечатление не бумаги, но медной ручки гроба, и припомнил другие, не столь драматические случаи верного предчувствия. Для начала этого было достаточно. Если бы я принялся распространяться про гоблинов, скрывающихся под человеческой личиной, набор оказался бы чересчур велик, чтобы вызвать доверие.

К моему удивлению и удовольствию, она приняла то, что я сказал, с куда большей легкостью, чем я ожидал. Сперва ее рука то и дело тянулась к кружке с кофе, и она нервно прихлебывала это варево, как будто этот обжигающий, слегка горьковатый напиток был пробным камнем, на котором она могла время от времени проверять себя, чтобы выяснить, снится ей это или происходит на самом деле. Но вскоре она была уже захвачена моими словами, и стало совершенно ясно, что она поверила.

— Я же знала, что в тебе есть что-то особенное, — сказала она. — Не говорила ли я этого не далее как прошлой ночью? Это, знаешь ли, было не просто любовное сюсюканье. Я хотела сказать, что на самом деле ощущала что-то особенное... Что-то уникальное и необычное в тебе. И я была права!

У нее возникла масса вопросов, и я отвечал на них так хорошо, как мог, избегая, однако, всякого упоминания о гоблинах или о смертоносных шалостях Дентона Гаркенфилда в Орегоне, чтобы не подорвать ее доверие. В ее реакции на мои откровения я ощущал и изумление, и — как мне показалось — страх, хотя второе чувство было не таким ясным, как первое. Открыто она выражала лишь изумление, стараясь спрятать от меня испуг, и ей удавалось это настолько успешно, что, несмотря на свои психические ощущения, я все равно сомневался, не придумываю ли я все это.

Наконец я потянулся через весь стол, взял ее руки в свои и сказал:

— У меня есть некая причина, чтобы рассказывать тебе это.

— Какая?

— Прежде мне надо знать, собираешься ли ты серьезно...

— Собираюсь ли я серьезно что?

— Жить, — спокойно сказал я. — На той неделе... ты говорила про океан во Флориде, о том, чтобы плыть все дальше и дальше, пока руки не нальются свинцом...

Она неубедительно произнесла:

— Это была просто болтовня.

— А четыре ночи назад, когда мы залезли на чертово колесо, тебе, кажется, почти хотелось, чтобы молния ударила в тебя там, среди балок.

Она отвела взгляд, поглядела на пятна яичного желтка и крошки от тостов на своей тарелке и ничего не ответила.

С любовью, которая слышалась в моем голосе так же, как в речи Люка Бендинго нельзя было не слышать заикания, я сказал:

— Райа, в тебе есть... какая-то странность.

— Ну, — отозвалась она, не поднимая глаз.

— С того момента, когда ты рассказала мне про Эбнера Кэди и про свою мать, я начал понимать, почему на тебя время от времени опускается темнота. Но из-за того, что я это понимаю, спокойнее за тебя мне не становится.

— Тебе незачем беспокоиться, — тихо сказала она.

— Посмотри мне в глаза и скажи.

Ей потребовалось много времени, чтобы оторвать взгляд от остатков завтрака, но ее глаза честно смотрели в мои, когда она сказала:

— У меня бывают такие... приступы... депрессии... иногда кажется, что дальше жить невыносимо. Но я никогда полностью не подчиняюсь этим мыслям. О, я никогда не... покончу с собой. Об этом ты не волнуйся. Я всегда смогу выкарабкаться из этих страхов и продолжать жить, потому что у меня есть две чертовски важные причины не сдаваться. Если я сдамся, Эбнер Кэди победит, разве не так? А я не должна этого допустить. Я должна продолжать жить, создавать свою маленькую империю и творить из себя кого-то, потому что каждый день, который я проживу, каждый мой успех — это победа над ним, так ведь?

— Да. А вторая причина?

— Ты, — ответила она.

Я надеялся, что ее ответ будет именно таким.

Она продолжала:

— С тех пор, как ты вошел в мою жизнь, у меня появилась вторая причина, чтобы жить.

Я притянул ее руки к себе и поцеловал их.

Внешне она казалась сравнительно спокойной — хоть и на грани слез, но внутри ее бушевала буря смятенных чувств, смысла которой я не понимал.

Я сказал:

— Ну ладно: Вместе мы нашли что-то, ради чего стоит жить, и самое страшное, что может теперь случиться, — это если мы каким-то образом потеряем друг друга. Так что... я не хочу тебя пугать... но я ощутил... своего рода предупреждение... и оно меня беспокоит.

— Оно касается меня? — спросила она.

— Да.

Ее прекрасное лицо омрачилось.

— Оно... действительно дурное?

— Нет-нет, — солгал я. — Это просто... я смутно чувствую, что какая-то беда движется в твою сторону, поэтому я бы хотел, чтобы ты была осторожной, когда меня рядом нет. Не испытывай судьбу, никакого риска...

— Какого рода? Что за риск?

— Ну, я не знаю, — ответил я. — Не залезай никуда высоко, особенно на чертово колесо, пока я не почувствую, что опасность миновала. Не води слишком быстро машину. Будь внимательна. Будь настороже. Возможно, это все ерунда. Возможно, я раскис и разнервничался, потому что ты мне так дорога. Но тебе не повредит, если будешь слегка настороже, пока я не получу более ясного предупреждения или пока не почувствую, что беда прошла. Договорились?

— Договорились.

Я не стал говорить ей об ужасном видении, в котором она была вся в крови, потому что не хотел пугать ее. Это ничего не прибавит и даже усилит опасность, встававшую перед ней, потому что, измотанная растянутым и непрекращающимся страхом, она может не прислушаться ни к инстинкту самосохранения, ни к голосу рассудка, когда опасность в самом деле придет. Я хотел, чтобы она была осторожна, а не жила в постоянном страхе. И когда некоторое время спустя мы вышли на ярмарку и, поцеловавшись, разошлись, я почувствовал, что она почти дошла до этого, желанного для меня, состояния.

Августовское солнце струило золотой свет на ярмарку, в ясном голубом небе парили птицы. Пока я готовил к работе силомер, мое настроение неуклонно повышалось, и я начал чувствовать, что стоит мне захотеть — и я взлечу и окажусь среди птиц.

Райа открыла свой тайный стыд и ужас детства в Аппалачах, а я рассказал ей тайну моего Сумеречного Взгляда, и, поделившись друг с другом этими долго скрываемыми секретами, мы установили очень важный контакт. Ни один из нас больше не был одинок. Я не сомневался, что скоро она откроет мне и другой секрет, историю своей жизни в детдоме, и когда она сделает это, я смогу узнать, насколько она мне верит, намекнув ей про гоблинов. Я очень надеялся, что, прожив со мной больше, она в один прекрасный день сможет принять мой рассказ о гоблинах за правду, пусть даже она сама не обладает способностью видеть эти создания и не может проверить мои ощущения. Конечно, впереди еще оставались проблемы: загадочный Джоэль Так, планы гоблинов, касающиеся чертова колеса, — возможно, именно они, а может, и нет, будут той опасностью, что нависла над Райей; проблемой было само наше присутствие в Йонтсдауне, где демоны в изобилии занимали руководящие кресла, с которых могли обрушить на нас немыслимые несчастья.

И тем не менее я впервые был уверен, что одержу победу, что смогу отвести катастрофу от чертова колеса, что сумею спасти Райю и что моя жизнь наконец-то попала в колею, ведущую вверх.

Светлей всего бывает как раз перед темнотой.

Вся вторая половина дня и ранний вечер четверга были клубком светлых нитей, разматывавшимся без единого узелка: приятно теплый день без иссушающей жары, легкая влажность, слабый ветерок, навевающий прохладу, но ни разу не усилившийся до такой степени, чтобы возникли проблемы с палатками, тысячи простаков, готовых расстаться со своими денежками, и никаких гоблинов.

• Предыдущая
• 53/117
• Следующая