Живущий в ночи - Кунц Дин Рей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/98
• Следующая

Действительно, меня напугало нечто странное в лице куклы. Приглядевшись, я понял, что именно: необъяснимое сходство со мной. Да что там сходство!

У куклы было мое лицо! Это была маленькая копия меня самого.

Я был одновременно тронут и напуган. Оказывается, я до такой степени был дорог Анджеле, что она с любовью увековечила мои черты в одной из своих кукол и посадила ее на полку, где стояли ее любимые творения. Внезапно меня, словно дикаря, обуял примитивный страх, что стоит мне прикоснуться к этому фетишу, как он похитит мою душу и разум. Как будто какой-то злой дух оставил здесь куклу специально для того, чтобы заманить меня в ловушку и переселиться в мое тело. Вселившись в меня, он с ликующим воплем вырвется в ночь, чтобы грызть черепа девственниц и пожирать сердца новорожденных младенцев.

В обычные времена, если таковые, конечно, бывают, мое бурное воображение в основном развлекает меня. Бобби Хэллоуэй насмешливо называет его «стометровой цирко-мозговой ареной». Это свойство я, без сомнения, унаследовал от своих родителей, которые были достаточно умны, чтобы понимать, насколько мало мы знаем, достаточно любопытны для того, чтобы стремиться к новым знаниям, и достаточно проницательны, чтобы отдавать себе отчет в том, что любая вещь и любое событие таят в себе бездну непознанного.

Когда я был маленьким, они читали мне не только стихи Артура Милна и Беатрисы Поттер, но, учитывая мое раннее развитие, еще и Дональда Джастиса и Уоллеса Стивенса. Образы, встречавшиеся в этих стихотворных строках, будоражили мое воображение: десять розовых пальцев на ноге Тимоти Тима, светлячки, мерцающие в крови… В необычные времена, как, например, нынешняя ночь похищенных трупов, воображение играет со мной злые шутки: сейчас на этой «стометровой цирко-мозговой арене» тигры приготовились сожрать своих дрессировщиков, а под мешковатой одеждой клоунов скрывались злобные сердца и ножи мясников.

Двигайся!

Еще одна комната. Заглянуть туда, не забывая об опасности сзади, а затем – вниз по лестнице.

Суеверно избегая куклы – моего второго «я» – и стараясь держаться от нее подальше, я подошел к от крытой двери в комнату, располагавшуюся напротив ванной. Это была незатейливо обставленная спальня для гостей.

Пониже пригнув голову и щурясь от света люстры, я заглянул внутрь, но никого не увидел. Кровать имела боковые поручни и подножку, которая не позволяла покрывалу спускаться до пола, так что все пространство под ней хорошо просматривалось.

Здесь не было стенного шкафа. Вместо него стояла мебельная стенка с рядами выдвижных ящиков и отделением для верхней одежды. Под его высокими дверцами располагалась еще пара ящиков. Платяной шкаф был достаточно вместительным для того, чтобы в нем мог спрятаться взрослый человек – с бензопилой или без оной.

В этой комнате меня поджидала еще одна кукла.

Она сидела посередине кровати, так же, как кукла Кристофер Сноу, вытянув руки по направлению ко мне. Однако свет здесь был таким ярким, что я не мог как следует разглядеть, что именно она держала в своих розовых ручках.

Я выключил верхний свет. Продолжала гореть лишь лампа на тумбочке.

Повернувшись спиной к порогу и готовый стрелять в любого, кто появится в коридоре, я, пятясь, вошел в комнату.

Краем глаза справа от себя я видел платяной шкаф.

Если бы его дверцы вдруг начали открываться, мне бы даже не понадобился лазерный прицел, чтобы наделать в них дырок диаметром в девять миллиметров каждая.

Я ткнулся задом в край постели и повернул голову в ее сторону – не до конца, но достаточно для того, чтобы рассмотреть куклу. В каждой из повернутых кверху ладошек она держала по одному глазу. Не стеклянные пуговичные глаза из набора кукольника. Не фарфоровые шарики, разрисованные рукой мастера; Настоящие человеческие глаза.

Двери шкафа оставались неподвижными на своих петлях.

Если в доме что-то и двигалось, то это было время.

Я тоже оставался неподвижным, как прах в урне, но жизнь внутри меня продолжалась: сердце обезумело и мчалось, словно угорелая белка в колесе из ребер.

Я снова посмотрел на глазные яблоки в протянутых фарфоровых ручках: затекшие кровью карие глаза со свисающими мелочно-белыми нитями, влажные, изумленно глядящие на меня и кажущиеся голыми в отсутствие век. Я не сомневался: последнее, что им довелось увидеть, был белый фургон, останавливающийся на поднятый вверх большой палец. А потом – человек с бритой головой и жемчужной серьгой в ухе.

И все же я был уверен, что сейчас, находясь в доме у Анджелы, имею дело не с тем, лысым. Подобная игра в «кошки-мышки» была не в его стиле. Он наверняка предпочитал действовать быстро, зло и жестоко.

Мне скорее казалось, что я очутился в детской психиатрической клинике, пациенты которой перебили врачей и санитаров, а теперь, наслаждаясь свободой, играют в свои безумные игры. Мне казалось, я слышу их тихий смех за порогом комнаты – зловещее серебристое хихиканье, которое они пытаются приглушить, прижимая ко рту маленькие холодные ладошки.

Я не смог заставить себя открыть дверцы платяного шкафа.

Я поднялся сюда для того, чтобы помочь Анджеле, но это уже было невозможно – ни сейчас, ни потом.

Теперь мне хотелось только одного: спуститься вниз, выбраться из дома, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят.

Стоило мне двинуться по направлению к двери, как погас свет. Видимо, кто-то выключил рубильник на распределительном щитке. Наступившая темнота была такой непроницаемой, что даже я не мог разглядеть ничего вокруг. Окна были плотно зашторены, и молочный свет луны не проникал в комнату. Воцарившаяся тьма была чернее самых черных чернил.

Шаря руками в пространстве перед собой, я продолжал слепо двигаться к двери, но затем шагнул в сторону. У меня возникло необъяснимое чувство, что в коридоре кто-то притаился и на пороге меня настигнет удар ножа.

Прижавшись спиной к стене спальни, я замер и стал прислушиваться. Я задержал дыхание, но был бессилен сделать что-либо с сердцем, которое стучало словно лошадиные копыта по брусчатке – целый кавалерийский эскадрон. Мне чудилось, что меня намеревается предать мое собственное тело.

Однако, несмотря на этот бешеный галоп, я услышал, как скрипнули петли. Дверцы платяного шкафа медленно открывались.

О боже!

Это была и молитва, и проклятие одновременно.

Вцепившись в рукоятку «глока» обеими руками, я вытянул его в том направлении, где, по моим расчетам, находился шкаф. Потом, подумав, переместил дуло на десять сантиметров левее и тут же вернул в прежнее положение.

В абсолютной темноте я был полностью дезориентирован. Я не сомневался, что сумею попасть в шкаф, но не был уверен, что попадание придется точно по центру. Стрелять надо было наверняка, поскольку первая вспышка от выстрела сразу же выдаст мое местоположение. Не мог я также и устроить канонаду, паля вслепую по сторонам. Каскад пуль наверняка разорвал бы ублюдка на части, но лишь при том условии, что все они попадут в цель. Однако в такой темноте я мог только ранить его или, еще вероятнее, просто бы промахнулся.

А что будет, когда обойма опустеет?

Что тогда?

Я выскользнул в коридор, в любую секунду ожидая нападения, но его не последовало. Притворившись, будто не слышал скрипа петель, я переступил порог комнаты и закрыл за собой дверь, отгородившись таким образом от того, кто вылезал из шкафа, – кем бы он ни был.

Из лестничного проема в конце длинного темного коридора лился неяркий свет. Видимо, лампы на первом этаже питались от другой электрической цепи.

Не дожидаясь, пока из гостевой комнаты кто-то появится, я кинулся к лестнице и услышал, как дверь за моей спиной открылась.

Задыхаясь и перескакивая сразу через две ступени, я почти успел добежать до лестничной площадки между первым и вторым этажами, как вдруг мимо моего виска пролетела моя же фарфоровая голова в миниатюре и вдребезги разлетелась, ударившись о стену передо мной. Я поднял руку, чтобы защитить глаза. В лицо мне брызнул град фарфоровых осколков.

• Предыдущая
• 32/98
• Следующая