Живущий в ночи - Кунц Дин Рей - Страница 73

• Предыдущая
• 73/98
• Следующая

Этот третий жалобный стон донесся оттуда же, откуда и первые два, и заглушил шум, который я произвел, собираясь оказать сопротивление орде воображаемых врагов. Однако здесь, на чердаке, стон прозвучал иначе, чем когда я находился внизу. Во-первых, теперь он не так уж напоминал плач маленького ребенка. Сейчас этот звук показался мне гораздо более странным, если не сказать обескураживающим, словно из человеческой глотки вырвалось несколько тактов какой-то сверхъестественной музыки.

Мне подумалось, не повернуть ли назад и вернуться к стремянке, но я все же не исключал до конца возможность того, что кричал ребенок, находящийся в опасности. К тому же, если я вернусь, мой пес поймет, что я наложил в штаны. В этом мире, где имели значение лишь семья и дружба, он был одним из трех моих самых близких друзей, и, поскольку семьи у меня больше не было, я придавал огромное значение тому, что подумает обо мне Орсон.

Слева от меня коробки закончились. Дальше шли выстроенные пирамидой плетеные летние стулья, покрытые слоем лака корзины из камыша и тростника, обшарпанный комод с овальным зеркалом – таким мутным от старости, что я не смог увидеть в нем собственного отражения. Дальше громоздились груды какого-то непонятного барахла, прикрытые тряпками, а затем снова начались коробки.

Я повернул за угол и услышал голос отца Тома. Он говорил тихо, успокаивающим тоном, но слов я пока разобрать не мог.

На моем пути оказалась паутина, которая сразу же облепила мое лицо и прижалась к губам поцелуем призрака. Левой рукой я стер липкие нити со щек и козырька кепки. На вкус паутина оказалась горьковатой и пахла грибами. Гримасничая, я стал отплевываться, пытаясь делать это бесшумно.

Я стремился к новым открытиям, и поэтому голос преподобного Тома манил меня так же неудержимо, как дудка крысолова из Гаммельна. Все это время я с трудом удерживался от желания чихнуть. Повсюду было полным-полно пыли – такой сухой и мелкой, что казалось, будто она лежит здесь еще с прошлого века.

Еще один поворот – и я оказался в последнем коротком проходе. Примерно в двух метрах после окончания этого узкого коридора из коробок виднелась изнанка пологого ската крыши. В размытом желтом свете, источник которого находился справа и был пока не виден, можно было рассмотреть стропила, скрепы и доски крыши, на которых крепился шифер.

Передвигаясь украдкой к концу прохода, я слышал, как под моими ногами поскрипывает пол. Звук был негромким и вполне обычным для такого рода помещений, и все же он мог выдать меня.

Голос святого отца звучал теперь более отчетливо, и все равно я мог разобрать лишь одно слово из пяти.

Неожиданно послышался второй голос – высокий и дрожащий. Он на самом деле напоминал голос ребенка и вместе с тем был совершенно ни на что не похож.

Он был не таким мелодичным, как ребячий голосок, и в нем не слышалось детской невинности. Я не мог понять ничего из того, что он говорит, если в этих звуках вообще имелся хоть какой-то смысл. Чем дольше я прислушивался, тем более странными они мне казались. Наконец собеседник отца Тома умолк, и я двинулся дальше.

Коридор закончился, упершись в длинный прямой проход, который опоясывал чердак по периметру. Я осмелился выглянуть.

Слева царил сумрак, а справа – в юго-восточной стороне строения – я ожидал увидеть источник света и преподобного с его плачущим пленником. Однако выяснилось, что они находились за еще одним изгибом коридора, тянувшегося вдоль правой стороны дома.

Пригибаясь, поскольку крыша спускалась здесь довольно низко, я пошел по этому проходу шириной около двух метров, миновал узкое ответвление, уходившее вправо, в глубь лабиринта из громоздящихся коробок и старой мебели, и остановился в двух шагах от угла.

Теперь лишь один поворот отделял меня от лампы.

Внезапно на внутренней обшивке кровли и стропилах возникла и начала корчиться жуткая страшная тень: острые зазубренные лапы копошились по сторонам огромной круглой туши. Это было так жутко, что я едва не выстрелил, вцепившись в «глок» обеими руками.

Когда моя паника улеглась, я осознал, что увидел всего лишь увеличенную тень паука, повисшего на шелковой нити паутины. Насекомое, видимо, находилось так близко к лампе, что его тень проецировалась на потолок и выглядела огромной.

Для безжалостного убийцы я что-то чересчур пуглив. Возможно, все дело в той банке пепси-колы с кофеином, которую я выпил на бензоколонке, чтобы прополоскать рот после рвоты. В следующий раз, после того как я кого-нибудь убью и проблююсь, надо будет принять валиум и запить его диетической пепси. Иначе моя репутация холодного и беспощадного мясника окажется безнадежно подмоченной.

Успокоившись по поводу паука, я осознал, что теперь уже могу отчетливо разобрать каждое слово священника.

–..Больно, конечно, очень больно. Но я вырезал из тебя передатчик. Вырезал и раздавил каблуком, так что теперь они не смогут тебя выследить.

Я мысленно вернулся к тому моменту, когда увидел Джесси Пинна, рыскавшего по кладбищу. Тогда он держал в руках какой-то странный прибор, издававший электронный писк и мерцавший зеленым экраном, на который смотрел могильщик, то и дело нажимая на кнопки. Он наверняка отслеживал сигнал от вживленного в тело этого существа радиомаяка. Была ли это обезьяна? И в то же время не была?

– Надрез неглубокий, – продолжал пастор. – Передатчик находился прямо под кожей. Рану я дезинфицировал и зашил.

В своем дневнике отец Том упоминал о новом отряде, менее враждебном и злобном, нежели первый, а также о том, что посвятил себя освобождению его членов. Но я не имел ни малейшего представления о том, откуда появился этот новый отряд, столь отличный от первого, почему эти существа были отпущены на волю с трансплантированными в их тела радиомаяками и каким образом они – и первые, и вторые – вообще появились на свет. Было ясно одно: святой отец решил выступить в роли эдакого современного аболициониста, сражающегося за права обездоленных, а его дом стал для них узловой станцией на маршруте Уиверн – Свобода.

Я понял, что, когда Джесси Пинн измывался в подвале над отцом Томом, он полагал, что этот беглец уже прооперирован и приемник отслеживает сигнал от извлеченного из его тела передатчика. А беглец тем временем отсиживался здесь, на чердаке.

Таинственный визитер отца Тома тихонько, словно от боли, постанывал, а преподобный отвечал ему ласковой скороговоркой, какой обычно утешают детей.

Вспомнив, как покорно вел себя священник в стычке с могильщиком, я набрался смелости и преодолел последний метр. Я стоял спиной к коробкам, слегка согнув ноги в коленях, чтобы не задевать головой стропила. Для того чтобы увидеть пастора и неизвестное существо, мне требовалось лишь податься вправо, высунуть голову и посмотреть в проход, шедший вдоль южной стороны чердака, откуда лился свет и доносились голоса.

Я колебался, не желая выдавать свое присутствие, лишь потому, что на память мне пришли некоторые странные записи из дневника священника – пустопорожние, бессвязные, почти безумные пассажи и повторенная две сотни раз фраза «я верю в милосердие Христа». Возможно, он не всегда бывает так кроток, как в той стычке с Джесси Пинном.

Перебивая вонь слежавшегося картона, плесени и пыли, здесь царил уже другой запах – едкая смесь спирта, йода и дезинфицирующей жидкости.

Толстый паук в соседнем проходе пополз вверх по своей паутинке, удаляясь от лампы. Его гигантская тень на покатой крыше стала быстро уменьшаться, превратилась в маленькую точку, а потом и вовсе пропала.

Отец Том говорил своему пациенту:

– У меня есть антибиотики, капсулы с различными производными пенициллина, но, к сожалению, нет достаточно эффективного болеутоляющего. Как жаль! Но все равно этот мир находится на пороге страданий.

Прольется море слез. А с тобой все будет в порядке. Ты поправишься. Обещаю тебе. Господь через меня позаботится о тебе.

Хотел бы я знать, был ли отец Том святым или злодеем, оставался ли он одним из немногих здравомыслящих людей в Мунлайт-Бей или вконец свихнулся.

• Предыдущая
• 73/98
• Следующая