Цирк, цирк, цирк (рассказы) - Кунин Владимир Владимирович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/11
• Следующая

— Сейчас начинаем, Серафима Петровна. Все как всегда. — Михаил Михайлович сказал это так же спокойно, как говорил каждый вечер, но Серафима вдруг разволновалась. У нее затряслись руки, и сердце опять забилось мелко и часто...

Первые звуки выходного марша почему-то успокоили ее. «Все как всегда», — подумала она и взглянула на Михаила Михайловича.

Старший дрессировщик внимательно прочел повешенный Серафимой лист.

— Спасибо, доченька, — сказал он и вышел в ярко освещенный манеж. С этой секунды все страхи и волнения покинули Серафиму. «Все как всегда...» Быстро и уверенно она подавала животных в манеж, принимала их за кулисами после выполненного трюка, подтаскивала и уносила реквизит, переодевала лисиц и зайцев.

Серафиме смертельно хотелось хоть краешком глаза глянуть в манеж, но на это не было совершенно времени, и только приглушенные тяжелым бархатным занавесом смех и аплодисменты, доносившиеся с арены, говорили Серафиме, что ничего страшного не произошло, что все идет прекрасно, что «все как всегда»!

«Сейчас последняя реприза, — подумала Серафима. — Уже ведут слона».

— Сима, в сторонку! — крикнул кто-то.

Занавес приоткрылся, пропуская слона на арену, и Серафима на мгновение увидела смеющиеся лица зрителей, большой красный ковер, Михаила Михайловича и белую ленту барьера вокруг манежа. Обессиленная и счастливая, Серафима зарылась лицом в тяжелые складки занавеса и слушала нарастающий гул аплодисментов.

Она была счастлива. За зрителей, за Михаила Михайловича, за себя, за всех на свете!

Чья-то рука опустилась ей на плечо. Серафима вздрогнула и повернулась. Перед ней, тяжело опираясь на палку, стоял заслуженный артист в распахнутом пальто, без шляпы... Он смотрел поверх ее головы на закрытый занавес, откуда неслись аплодисменты. Он был очень бледен и прерывисто дышал, крепко держась за плечо Серафимы. Ей стало страшно жалко его. Захотелось успокоить его, сказать, что все в порядке, «все как всегда», но заслуженный артист приложил палец к губам и почти шепотом сказал:

— Тише, Симочка... Это вам аплодируют, Серафима Петровна... Слышите, вам...

Занавес распахнулся, прошел слон, волоча на хвосте коверного клоуна. А через несколько секунд с манежа за кулисы вышел Михаил Михайлович. Усталыми глазами он взглянул на заслуженного артиста и сказал:

— Добрый вечер. Напрасно вы встали, все в порядке...

— Миша... — сказал заслуженный артист. — Прости меня, Миша...

— Вам нужно прилечь. Идемте в гардеробную, я вам расскажу одну занятную штуку. Только сейчас, в манеже, я понял, что медвежата охотнее идут на трюк, когда... Пойдемте, вы полежите, а я вам расскажу...

Михаил Михайлович взял под руку заслуженного артиста и, повернувшись к Серафиме, ласково сказал ей:

— Будьте любезны, Симочка, накормите животных.

— Да, пожалуйста... Серафима Петровна, накормите животных... — с трудом проговорил заслуженный артист и, улыбнувшись, добавил: — И проследите там, чтобы все было в порядке...

— Хорошо, — ответила Серафима, — все будет, как всегда...

А спустя часа полтора, когда уже все разошлись, когда казалось, что цирк опустел и уснул, из дальнего конца закулисного коридора, где обычно лежал верблюд, все еще слышалось тоненькое:

Куда бежишь, тропинка милая,

Куда торопишься, зовешь?..

Латшими — это слоненок. Маленький слоненок для больших слонов и очень большой слон для маленьких людей.

Латшими — упитанный слоненок, он весит 2654 килограмма, немного меньше трех тонн. Для взрослого слона это смехотворно мало.

Латшими не всегда знает, что можно и чего нельзя. Поэтому он часто попадает впросак. Большой слон, например, никогда не стал бы тереться о тонкую перегородку слоновника. А Латшими это делает. И каждый раз ломает перегородку. Трещат доски, и перегородка начинает падать. Латшими приходится упираться хоботом, чтобы тоже не упасть. Это очень трудно. И однажды Латшими свалился вместе с перегородкой. Он очень испугался, вскочил и затрубил на весь слоновник. И тогда прибежали люди, и начали кричать Латшими всякие нехорошие слова, и даже ударили. Было очень больно, и Латшими попятился и уж совсем нечаянно выломал заднюю стенку стойла. Люди рассердились еще больше и стали кричать, что они никогда не видели такого глупого слона и вообще неправда, что слоны умные: они глупые, они плохие, а Латшими самый плохой и самый глупый из всех слонов на свете! И вообще, как он попал в цирк?!

Очень обидно было слышать такое, тем более что один человек (которого среди этих людей не было) много раз говорил Латшими «умница» и называл его прекрасным слонишкой.

А этот человек знал, что говорил. Уж он-то в слонах понимал больше всех. Захочет Латшими морковку — этот человек сразу даст ему морковку, захочет сахар — получай сахар. А эти, которые сейчас кричат, они и не догадались бы никогда, что нужно Латшими...

Подумав об этом, Латшими почему-то успокоился и стал тянуться к людям своим длинным носом-хоботом. Тут все в один голос заявили, что на него, на Латшими, ничего не действует, что совести у него нет и что его нужно отправить в зоопарк при первой возможности.

Если говорить честно, люди боялись Латшими потому, что он не понимал их и делал все не так, как этого хотели люди. Но Латшими не знал этого и сам боялся людей.

Правда, иногда он думал, что он хоть и маленький, но все же немного больше всех этих людей и при желании мог бы поддать им своим хоботом. Но это приходило ему в голову редко, и он сразу же вспоминал, как больно умеют люди зацеплять крючком за ухо или стукать по носу. И Латшими отгонял от себя эту мятежную мысль.

Если не считать этих маленьких скандальчиков, которые повторялись примерно каждую неделю, Латшими жилось недурно.

В слоновнике было тепло, и пол из свежих сосновых досок всегда посыпался желтыми опилками. Можно было набрать хоботом кучу опилок и обдать ими себя сверху. Латшими часто устраивал себе такой душ.

А сахар! Если бы люди знали, какая это вкусная штука! Нет, Латшими не считал, что все остальное невкусно. Теплые булки — это прекрасно, морковка — изумительно, яблоки — просто прелесть. Но сахар! Сахар был лучше всего. Даже когда Латшими хотел почесаться о перегородку или принять опилочный душ, ему все равно казалось, что в первую очередь он хочет сахара!

Человек, которого называли Серебряков, отлично знал все это. Говорил он совсем тихим голосом. И никогда не кричал на Латшими. У них были просто приятельские отношения. Они полностью доверяли друг другу, и обоих это очень устраивало.

Он вообще много знал, этот Серебряков.

Вот, например, Латшими совсем не подавал вида, что его страшно раздражает звяканье цепи, которой он был привязан за ногу. Ну может, раза два-три оглянулся на звук...

А Серебряков понял. Понял и обернул каждое звено трехметровой цепи в мягкие тряпочки. Цепь больше не звякала, и Латшими не нервничал.

Однажды Серебряков заболел и не приходил в цирк четыре дня. Кто-то приносил Латшими еду, кто-то убирал у него в стойле, кто-то уносил еду нетронутой... Латшими было плохо. Он часами неподвижно стоял, повернув голову в сторону, откуда обычно приходил Серебряков, и потихоньку скулил. Совсем как обиженный щенок.

А когда Серебряков выздоровел и пришел, Латшими так растерялся от радости, что не знал, как ему себя вести! Он обнял Серебрякова хоботом и начал нежно раскачивать его из стороны в сторону.

Серебряков всегда очень нужен был Латшими, и сам Латшими ни на секунду не сомневался в том, что он тоже необходим Серебрякову.

Когда Латшими слышал звук его шагов, он начинал переступать передними ногами и встряхивать головой, раскачивая хоботом. Серебряков подходил, и Латшими дул ему хоботом в лицо. «Ах ты, глупый», — говорил Серебряков и делал вид, что роется в карманах. Немного порывшись, он вынимал из карманов пустые руки, разводил их в стороны и говорил: «Нету, нету, мой мальчик...»

• Предыдущая
• 3/11
• Следующая