Листья полыни - Семенов Алексей - Страница 15

Здесь Бренн опять приостановился, нарочно должно быть, чтобы услышать, возымела ли речь его то действие, коего он хотел добиться. Должно быть, возымела: шатер затих до того, что шишка, с сосны упавшая на хвою, и та была услышана собранием. Бренна, впрочем, звук упавшей шишки нимало не смутил.

— Было спрошено нами у богов. Вельхи спросили своих, венны — своих, и калейсы спросили тоже. Про то, что веннские боги рекли, про то Качур вам скажет. Что рекли вельхские боги? Нетрудно сказать. Из сухого дерева, дерево в нем перетирая, зажгли огонь, и вспыхнуло легко пламя, и был ветер на великую Светынь. Там, на излучине, где лежит большое озеро в высоких берегах, суждено пасть нашим врагам.

Бренн нежданно умолк, и тут взял слово Качур. Говорил он низко, хрипло, вовсе не так складно, как горделивый гордостью всей вельхской древности Бренн, но был голос его силен и свиреп, ровно осенние ураганы, что валят старые кряжи и гнут до земного поклона молодую гибкую поросль.

— Зажигали и наши кудесники огонь от железа и дикаря-камня. Так высечен был первый огонь. Гром-кузнец его дал и так заповедал. Ставили колесо на ровное место, зажигали. Повело колесо к Нечуй-озеру. Там быть сече…

— Быть сече, быть сече, быть се… — вдруг откликнулось пугливое и глуховатое лесное эхо. Обыкновенно в этих чащобах пропадали звуки и замирали враз, не повторившись ни разу, запутавшись в бородах лишайника, зацепившись за толстые хвойные иглы, потонув во мхах. Но, видать, таков был голос у Качура-воеводы и таковы были речи его, что великий лес по Светыни подтвердил сам: сече — быть.

— Теперь про наши дела, про воинские, сказывать станем, — продолжил Качур, когда глухая тишь снова застыла над станом и никто из предводителей отрядов не сказал ничего вдобавок. — Место верное. Боги не солгут, когда вера в них стоит. Верховые наши, пусть немного их, в дозор справно ходят. Ведомо ныне, что мергейты на Галирад через леса не пошли: не то испугались чего, не то другие думы у них — Худич их знает. И ведомо, что вытянулись они змеею, а голова той змеи ядовитая раза в два с половиною тяжелее будет, чем все тулово. И лежит голова та теперь как раз промеж нами и Нечуй-озером. За озером тем, если к Светыни, Серые Псы живут. Далее, коли на Галирад по торному пути направиться, чащоба вкруг пути густая: венны там мало селятся, а до сольвеннских деревень еще идти да идти. Кто тем путем ходил, тому знакомо. — (Зорко поймал взгляд Качура, коснувшийся и его.) — Если от Светыни, то там и Олени, и Барсуки, и Гирвасы, и многие иные, да только за болотом и Дикой Грядой. В том самом месте, где Дикая Гряда ближе всего к Нечуй-озеру выходит, есть поляны собой обширные. Там конница степняцкая пойдет. Там и рубиться станем.

Зорко не надо было рассказывать, что такое Нечуй-озеро. И про то, как и куда от него идти, он тоже знал с детства. И про Дикую Гряду ему объяснять не требовалось. Холмы, основой своей имевшие по-особому красноватый дикарь-камень, выходивший на свет крутыми и мрачными валунами, грядой вытянулись повдоль Светыни, на отдалении от нее, словно бы ограждая ту самую излучину, на которой и стояли печища Серых Псов и многие иные. Склоны гряды были и летом с трудом одолимы, а в распутицу, осенние грязи и снежной зимою непроходимы вовсе. И стояли те холмы столь беспорядочно, что петлять меж ними тому, кто не знал здешних тропок, было мукою.

Конница мергейтов, при всем почтении к их наездническому искусству, Дикую Гряду навряд ли бы одолела даже и без боя, так что оставались степнякам две дороги: вперед на Галирад либо на излучину и назад, в степи. К сольвеннам степняки покуда решили не спешить, а вот в излучину заглянуть были не прочь. А пускать их туда не шибко хотелось: слишком уж густо — по веннским меркам — стояли там деревни. А уж Зорко и вовсе не желалось, чтобы конная сотня добралась до его родных мест. Не лежала у него душа к решению воеводскому, потому как не было твердой веры в то, что рати веннов и вельхов, соединившись даже, ринут мергейтов с обрывов Нечуй-озера, а не выпустят, пускай и в отступление, сквозь не столь густые, как в иных местах, леса излучины.

— А войска нашего достанет ли? — усомнился Ероха, моложавый предводитель пешего отряда, кой назначен был отжимать степняков от Светыни.

— То у Бренна спросите, — отвечал Качур. — Он в ремесле бранном более моего разумеет.

— Нетрудно сказать, — сызнова начал вельх. — Воинов мергейтских в земли наши пришло тысячи три, не более. Ныне осталось две с половиною. Вельхских же воинов под моей рукой семь сотен.

— А веннов сколь? — осведомился рослый рыжебородый Кулага, мужик лет сорока, что воеводил у Лебедей.

— Три тысячи и еще пять сотен, — молвил Качур. — Конных из них едва сотня. И у вельхов две сотни.

— Еще калейсов две сотни, — растягивая звуки на поморский лад, объявил Валдас.

— Мудрено нам будет мергейтов одолеть, с тремя-то сотнями конных, — подытожил Кулага.

— Не блажи допреж, — окоротил Кулагу Лагирь, суровый и не шибко отличавшийся вежеством вождь Кабанов. Зато мечом рубился Лагирь мощно и грубо, так же как и говорил. — Если счесть, сколь ворогов ныне меж Нечуй-озером и Грядой собралось и сколь нас тут наберется, то нас, почитай, и вдвое получится.

— Верно сказал, — заметил на то Качур. — Будем еще рядиться али сеча? — вопросил он не громче обыкновенного, но опять слова его прозвучали как гром, заставив всех примолкнуть. И снова вязкая тишина опустилась на поляну, словно все собравшиеся здесь опустились на дно лесного застоялого озера и глядят теперь в блеклое пока небо березозола, силясь пробудиться, будто мавки, от зимней дремы.

— Сеча, — первым рявкнул Лагирь.

— Сеча, — выдохнул стоящий рядом с Зорко Безгода, и слово, вылетев, видимо окружилось дымным облачком ненависти.

— Сеча, — поддержал Валдас, и глаза его стали как море в непогодь.

Один за другим воеводы и предводители отрядов произносили это короткое, как мечный удар, слово, и невидимая, но прочней железа полоса стягивалась, стремясь замкнуться обручем вокруг поляны, и все меньше была прореха меж стремящимися слиться оконечьями. Обруч круговой поруки, кою давали сейчас каждый каждому верховные воители вновь народившегося за какие-то седмицы грозного войска, на глазах становился знаком, чтимым более, нежели любой родовой знак. Здесь, на поляне в густых веннских дебрях, возрастала новая свобода, взявшая на себя ответ за эту землю, — свобода и порука воинов.

— А что ты, Зорко Зоревич, смолчал? — без обиняков высказал Лагирь, внимательно следивший за тем, кто уже сказал слово, а кто еще нет. — Скажи уж, не таись. Или против что мыслишь?

— За Нечуй-озером печище Серых Псов стоит, — ровно ответствовал Зорко, ничуть не смущаясь превосходством военного схода над одиночкой. — Сомнение имею, что мергейты на излучину не выйдут. Но биться пойду, коли решено так.

— Твое право, — кивнул Качур. — Решено! — объявил он внезапно зычным голосом, так что ворона, прикорнувшая на ветке, встрепенулась и с пронзительным и обиженным карканьем унеслась куда-то в гущу деревьев. — Сече быть! Теперь Бренн вам скажет, каково себя вести.

Опять поднялся Бренн и неторопливо да рассудительно повел речь о том, как и когда следует напасть на степное войско, кому и как расположиться и что делать, если битва пойдет не так, как сейчас думается. Закончив разъяснять, он вдруг посмотрел внимательно на Зорко, взглядом приглашая того подойти к нему, едва все разойдутся.

Зорко и без того получил от Бренна задание — вполне обычное — следить за тем, как движутся мергейтские всадники, и, едва они начнут утекать от главного отряда, немедля пресекать такие попытки или же сообщать отряду покрупнее, чтобы шли с помощью, ежели своих сил недостанет.

Но лукавый Бренн, сколь знал его Зорко, должно быть, задумал что-то, для чего ему понадобился конный отряд.

— Вот что, — обратился Бренн к Зорко по-вельхски, когда тот, обошед стан кругом, вышел сзади к шатру Бренна. — Нетрудно сказать, может статься, мергейты пробьются вкруг Нечуй-озера и обходом пойдут. Как думаешь, всяко ли выйдет, что через твое селение направятся?