Листья полыни - Семенов Алексей - Страница 17

— Благодарствуй, Качур Несмеянович, — молвил Зорко. Ему и вправду хотелось омыться, а настоящего сна он уж давно не пробовал.

— Добрых снов тебе, — усмехнулся воевода.

Землянка Качура и впрямь оказалась просторной и полупустой. Ратники, что жили здесь вместе с воеводой, ныне выполняли, должно думать, его поручения — войско собирали по лесам и урочищам. Быстро и без выдумки, но крепко сколоченные лавки были застелены одеялами. На столе был хлеб и мед. Вошедший воин — тот, что приготовил обещанную воду, — принес кувшин с молоком и деревянную тарелку с дымящейся свининой.

— Это воевода Бренн пожаловал, — сообщил он. — Сейчас корчагу еще с вельхской брагой принесу.

Большего Зорко и не надо было. Он едва коснулся мяса, съел кус хлеба с медом, выпил молоко и, не дождавшись вельхского пива, повалился на лавку, укрывшись шерстяным плащом, погружаясь в черный колодец долгожданного сна.

Море, особенно поначалу, плохо поддавалось разумению Волкодава. Было оно огромным, серым и враждебным, бездушной студеной прорвой, всюду, от края и до края, одинаковой, а потому не имеющей ни краев, ни середины, ни верха, ни дна. То туда, то сюда брели одинаковые меж собой ряды волн, покорные ветру, и все исчезало и тонуло в этой серости, даже солнце.

Когда морская болезнь оставила наконец венна, он предпочитал проводить время за необычайной книгой. Там, хоть и стояло вельхское печище близ морского берега, говорилось все больше о делах земных. Однако, как ни странно, чем дальше читал Волкодав, тем дружелюбнее становился вид моря, когда случалось ему оглянуться. Поймав себя на том, он попытался отыскать главу с титулом «Море», но таковой в книге не оказалось. Такие слова, как «корабль», «вода», «соль» и то же самое «море», были раскиданы по всей книге, и далеко не в каждом месте, где оные попадались, речь заходила именно о море. Читать бегло, как умел Эврих, Волкодав еще не научился: ему надо было произнести слово про себя, попробовать его, во рту покатать, а потом уж рассудить, стоит ли его отведать. И смысл книги не всегда был ясен: все же повествовалось о землях невиданных и временах давних.

«Если Эвриха спрашивать, — помыслил Волкодав, — значит, ему книгу дать. Он, конечно, сначала фыркать будет и брезговать, точно кот, что лапой трясет, в воду ступивши. Скажет, дескать, варвар каракули выводил. А потом сам читать пойдет, так что дожидайся, покуда отдаст».

Придя к такому неутешительному выводу, Волкодав снова взглянул на воду. Солнце садилось, оставляя на воде золотисто-алую дорожку, уходящую к овиду. Чайки пока еще реяли над кораблем и то и дело бросались вниз, за рыбой, но крики их становились все реже и тише. И тут на солнечное колесо легла огромная крылатая тень. Саженях в двадцати от борта, не далее, большая снежно-белая птица, оперение которой в закатных лучах виделось рдяным, пронеслась сверху вниз, наискось, без единого взмаха крыл, потом, завершив дугу прямо над волнами, снова стала подниматься и так, распластавшись в воздухе с размахом сажени в три, начала удаляться в сторону солнца. Вечерний свет был еще достаточно ярок, чтобы помешать человеческим глазам созерцать этот величавый и стремительный полет, и Волкодав, даже заслонившись ладонью, не мог видеть, куда исчезла птица.

Эти огромные белоснежные птицы всякий раз сопровождали бога и героя вельхов — Ангюса, но здесь, в морях, омывающих Шо-Ситайн и Аррантиаду, Волкодав их доселе не видел. Да и сегваны, люди моря, как-то не упоминали их в своих сказаниях и повестях. Должно быть, только там, на Восходных Берегах, на Кайлисбрекке, как именовали те земли сегваны, можно было увидеть тех птиц во множестве. Здесь, надо думать, они были редчайшими гостями, и Волкодаву, стало быть, просто повезло.

И тут его осенило: белые птицы всегда появлялись в море или на морском берегу. Быть может, там, где речено о них, поведано будет и о море, каким видели его вельхи прежних времен?

Волкодав вернулся к «Вельхским реклам». Искомые птицы, в отличие, скажем, от чаек или воронов, не именовались в книге никак — белые птицы, и все. И точно, на положенном месте, согласно порядку буквиц, он обнаружил то, что ожидал. Едва уставив палец в первую строку, Волкодав мгновенно отрешился от окружающего, так чудесно притягателен оказался мир белых птиц.

Белые птицы.Они, как говорят вельхи, что живут на берегу близ Нок-Брана, да и другие вельхи, что живут подальше, и даже горные вельхи, непременно появляются, когда великий Ангюс хочет показать людям, что он пришел к ним. Я не знаю по сей день, да и никто не знает, те же самые ли птицы появляются иной раз просто так над морскими волнами или над вершиной Нок-Брана, паря свободно, без единого мановения огромного своего крыла, кружатся и снова удаляются от берегов, так и не коснувшись земли, камня или вод.

Многие предания вельхов говорят о них, но ни в одном не сказано, откуда они явились. Те, кто связал жизнь свою с морем, могут рассказать о них больше, чем кто-либо другой. Однажды мне довелось беседовать с пожилым уже Конахаром, который ходил сначала на путину за серебристой рыбой, потом плавал в иные страны с купцами, а после опять ловил рыбу и морского зверя. Белые птицы, по его словам, обычно появляются в морях, что омывают Восходные Берега, и чем дальше на восход и к полудню, тем их встречается больше. На полночь и закат они летят редко, и в водах Аррантиады или Шо-Ситайна, близ Галирада, Нарлака, Саккарема и у Сегванских островов их почти не встретишь. К полудню от Мономатаны, говорят, белых птиц больше, чем где-либо, но Конахар не был там.

Нрав у белых птиц гордый и вольный. Они могут седмицами не садиться на волны, лишь изредка выхватывая из моря рыбу, всегда крупную и сильную, достойную их белоснежного величия. В любую бурю держатся они своего одним им ведомого пути, не смущаясь никакими вихрями. Считанное лишь число раз Конахару доводилось видеть этих птиц сидящими на волнах или на высоких недоступных скалах и лишь дважды удалось заметить, как они взлетают. Размах их крыл столь велик, что, подобно ветрилам корабля, им приходится дожидаться сильного ветра, дабы он поднял их на своих ладонях. В грозовое ненастье, когда большой корабль швыряет, точно ореховую скорлупу, белая птица взлетела с гребня великой волны и, точно белая звезда, пробила тучи. Все посчитали это добрым знаком, и точно: буря пощадила мореходов. Никто и никогда не видел гнезд белых птиц, и порой утверждают, что они вечные, как их белизна. Иные говорят, что они рождаются морем и в море уходят, когда приходит пора. Убить такую птицу считается страшным непотребством, и ни один море-странник, будь он самой черной души человек, не отважится поднять лук.

Сам Конахар, похоже, и не думает держаться того или иного суждения о происхождении белых птиц. Он всю жизнь отдал морю, даже свою жену подобрал на обломках тонущего корабля, и все дети его — как один — теперь трудятся на соленых равнинах Ллейра. Поэтому птицы эти для него неразделимы с морем, а откуда появилось море, вельхи не говорят. Оно есть и населено ровно так же, как и твердь. Там есть свои духи, добрые и худые. Там находится множество островов, и море не разделяет, но связывает их. Нередко острова и пучины населены недобрыми существами, но вельхи всюду пользуются благорасположенностью своих духов, на море — как и на земле.

Замечу, что Ангюс всегда появляется со стороны моря, а он появляется лишь тогда, когда речь идет о любви. Если любовь приходит с Ангюсом из моря, то не есть ли морские воды та колыбель, из которой рождается любовь. Достойно замечания и то, что Ангюс приходит, когда один из любящих должен покинуть людской мир, а иной раз это должны сделать оба. Не значит ли это, что смерть, которая связана с любовью, тоже обитает в волнах?

Необъятный простор неразъятых любви и смерти, которым Конахар странствовал всю жизнь и научился не разделять одно с другим, — вот что такое море для Конахара. Наверное, то же значит море для любого вельха, пусть даже обитающего посредине земли, в горах. И белые птицы сопровождают Ангюса потому, что это морские птицы, и никто не видел их гнезд, и это не важно, вечны ли они или могут рождаться и умирать.