Иллюстрации Гюстава Доре - Кунин Владимир Владимирович - Страница 1

• 1/8
• Следующая

В своем прекрасном и безжалостном к самому себе дневнике Юрий Маркович Нагибин писал: «Могучий эгоизм старости шутя гасит сентиментальные потуги памяти оживить прошлое...»

Однако избавиться от постоянного желания припомнить что-то из своего прошлого — просто невозможно. Особенно если взяться вспоминать именно тот период, когда ты находился еще в этаком — очень «мужчинском» возрасте и тебе (наверное, как и всем) были свойственны все глупости и ошибки этого возраста, сопровождаемые постоянной половой суетливостью.

И вовсе не для того, чтобы «оживить прошлое», а... черт его знает для чего!

Может быть, в компенсацию за сегодняшнюю биофизиологическую немощь?..

Иногда безумно хочется с заоблачных высот своего бессильного и «могучего эгоизма старости» припомнить самого себя — того самого, мощного и глуповатого, с вечно дымящимся от неугасимых желаний членом и постоянно мечущегося на поводу у собственных яиц.

Для приличия нужно только приправить эти воспоминания легким старческим подхихикиванием, изрядной долей кокетливой иронии и скепсиса по отношению к самому себе тогдашнему — молодому и здоровому коблу. Будто бы ты и не пытаешься «оживить прошлое», а просто так, трепа ради, рассказываешь незатейливую историйку, которая произошла с тобой уйму времени тому назад.

И это ни в коем случае не должно походить на лихие описания похождений некоего советского кавалера Фоблаза из Института физкультуры и спорта имени Лесгафта времен смерти Сталина и начала эры «Кукуруза — царица полей!».

Никакой сегодняшней примитивной половухи.

Историйка будет почти интеллигентная. Тем более что произошла она лет пятьдесят тому назад, когда школьницы рожали еще во вполне почтенном возрасте — лет этак в четырнадцать-пятнадцать, а не в десять-одиннадцать, как сегодня.

Церковь тогда еще была решительно отделена от государства. И ни один из самых прогрессивных членов Политбюро даже помыслить не мог о том, чтобы прилюдно поставить свечечку во храме, а потом, фальшиво глядя мимо нацеленного на него десятка видеокамер всех телевизионных каналов страны, истово и неумело осенить себя крестным знамением...

Время было совершенно иное. Ну, во-первых, не было видеокамер...

Господи! Какого лешего я взялся перечислять то, чего тогда не было? Не за роман же взялся — за рассказик.

Учился я тогда в знаменитом Институте Лесгафта (Ленинград, улица Декабристов, 35), куда попал по липовому аттестату, купленному за пятьсот очень-очень старых рублей на барахолке Обводного канала. А так как я никогда не учился ни в девятом, ни в десятом классе, а ушел в армию в сорок третьем — после детского дома и камеры предварительного заключения алма-атинского следственного изолятора, то в институте имени Петра Францевича Лесгафта, куда я поступил как демобилизованный — без вступительных экзаменов, мне все очень-очень нравилось!

Ко второму курсу я уже был мастером спорта СССР по акробатике и числился в одном добровольном спортивном обществе тренером. Хотя никогда ничему никого научить не мог. Потому что тупо и совершенно искренне не понимал, как это можно не суметь сделать заднее, переднее или боковое «арабское» сальто... Это же так просто! Смотри, засранец (засранка), показываю еще раз!

И я показывал, показывал и показывал до всеобщего одурения, потом посылал своего ученика (ученицу) в задницу и начинал тренироваться сам. На носу маячили соревнования, а это был верный способ заработать фотоаппарат «Зенит» или на худой конец мельхиоровый кубок.

В то время этими нашими призами были забиты все скупочные пункты и мелкие комиссионки Ленинграда. Акробатика — вид спорта не олимпийский, на госстипендию рассчитывать мы не могли, в спортивных обществах платили нам маловато, и каждый из серьезных мастеров — членов сборной республики или даже страны вынужден был как-то шустрить, чтобы не протянуть свои молодые тренированные ноги.

Кто-то числился тренером, кто-то продавал за полцены бесплатные талоны на питание официантам ресторана, где нас обычно кормили на так называемых тренировочных сборах перед крупными соревнованиями, кто-то занимался еще чем-нибудь...

Так как до сорок первого года, до своих тринадцати лет, я жил и рос в интеллигентной семье — при домработнице и французской бонне, от которой я на всю жизнь, так и не выучив французский, унаследовал прекрасное его произношение, я, с детства будучи мальчиком спортивным и начитанным, в уже зрелом, демобилизованном возрасте, естественно, стал заниматься книгами.

Вернее, если до конца прояснить понятие слова «заниматься», то в моем случае это можно было бы назвать двумя отжившими терминами — «спекуляция» старыми книгами или, как стали выражаться немного позже, я был книжным фарцовщиком...

Эта сторона жизни того времени по праву заслуживает подробного, увлекательнейшего и бесстрастного исследования, на которое у меня сейчас просто нет сил. Могу сказать одно: это был тоже своего рода Спорт, где существовала своя четко очерченная иерархическая градация: были и мастера, и перворазрядники, и второразрядники, ну и, конечно, своя околокнижная шушера...

В то время, когда я был не только мастером спорта СССР по акробатике, но и даже призером первенства Советского Союза, то в «книжном деле», если пользоваться спортивной классификацией, я телепался где-то в районе второго разряда. Это был не очень устойчивый, но достаточно ощутимый заработок, позволявший не торговать талонами на бесплатное питание. А кроме всего прочего, это было безумно интересно и азартно!

Выбиться в перворазрядники, а уж тем более в мастера книжной фарцовки мне было не суждено. Этому нужно было отдавать все свое время, сделать это единственным и основным занятием, а потом, возможно, и попасть в тюрьму за спекуляцию. Ибо в то время спекуляция была не «основой рыночной экономики», как сейчас, а уголовным преступлением.

А в тюрьме, правда, по другой, более жутковатой статье я уже когда-то побывал и возвращаться туда никакого желания не испытывал...

Я же раскатывал по соревнованиям, месяцами пропадал на тренировочных сборах, мне нравилась акробатика, мой институт, мои бестолковые ученицы, которых я никак не мог научить крутить сальто и стоять вверх ногами...

Хотя в моей маленькой холостяцкой квартирке на улице Ракова, между тыльной стороной «Пассажа» и Театром музыкальной комедии, эти, казалось, уж совсем бестолковые девочки, тихо и сладенько повизгивая на моей широкой, старой, продавленной тахте, оказывались очень даже умненькими и замечательно изобретательными, несмотря на свой щенячье-техникумовский возраст.

Еще же мне очень нравилось, что на Невском проспекте, в витрине спортивного магазина под Думой, среди легкоатлетических дисков и беговых туфель с шипами, в числе полутора десятков прилизанных фотографий «Ленинградцы — чемпионы и призеры СССР», висело и мое фото со значком мастера спорта на левом лацкане недорогого гэдээровского пиджачка.

Ах, сколько барышень я тогда «склеил» на эту витрину с моей фотографией!..

Но для того чтобы в дальнейшем чтении моего рассказа не возникло никаких неясностей чисто технического характера, наверное, все-таки в двух словах мне придется объяснить технику спекуляции старыми книгами.

Постараюсь сделать это лаконично и упрощенно, не погружаясь в глубины драматургии этого ремесла, рожденного системой катастрофического бескнижья того времени и бдительного идеологического надзора за любой печатной продукцией.

Главное было выйти на «адрес»!

«Адресом» назывались старопетербургские старики и старушки, у которых на чердаках или в их пыльных комнатках, пропахших единым запахом нищей и неопрятной старости, могли сохраниться книги дореволюционных издательств Сойкина, Маркса, братьев Собашниковых, Вольфа, Сытина, издания «Academia» начала эпохи Советской власти, прелестные альбомы Сомова, Добужинского, Чехонина, подборки журналов «Нива», «Аполлон», «Мир искусств»...

• 1/8
• Следующая