Мика и Альфред - Кунин Владимир Владимирович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/98
• Следующая

— Все… Пиздец! — потерянно проговорил Леха. — Кто-то отволок эту херню «особнякам» и стукнул на Мишку… Проститутки дешевые! Бежим к Вась-Вась Шмакову! Теперь только на «Героя» надежда…

… Небольшая землянка Особого отдела была разделена занавеской на две половины. Одна половина — для личных нужд сотрудников отдела, вторая — для служебных. Здесь допрашивали, писали рапорты, читали доносы, строчили сводки в свои главные управления, тайно принимали информаторов…

По другую сторону занавески спали, жрали, гадили в ведро, чтобы не выходить, как все, на мороз к общественной уборной. Проще потом ведро вынести… Короче, жили за занавеской.

А по эту сторону, вот как сейчас, не зная ни дня, ни ночи, не покладая рук, не смыкая всевидящих глаз, работали. Не за совесть, а за сумасшедший, парализующий страх…

— Ну вот!.. — радостно сказал майор Кучеравлюк. — Наконец-то! Наконец-то мы увидели твое истинное лицо. А то все: «Поляков! Поляков… Он такой, он сякой, он немазаный!» А что этот самый Поляков — элемент чуждый и вредный, я бы даже сказал, антисоветский!.. — это почему-то никто, кроме нас, не видит! Или не ХОЧЕТ видеть?!

На столе у майора лежали письменное донесение и портрет Булганина, проткнутый юбилейной медалью Мики Полякова.

Напротив Кучеравлюка на стуле со связанными сзади спинки стула руками сидел синий от холода Мика в одной гимнастерке и «унтятах».

В этой неравной схватке силы распределились следующим образом: лейтенант Поляков был УЖЕ трезв, а майор Кучеравлюк ЕЩЕ пьян. За занавеской раздавался похмельный храп с тоненькими всхлипами старшего лейтенанта Пасько, там же выпивал и закусывал старшина Шмугляков.

Время от времени, что-то жуя своими огромными акромегалическими челюстями, он выглядывал из-за занавески, убеждался, что допрашиваемый ведет себя как положено, и снова скрывался в отгороженной половине.

— Итак… — Кучеравлюк ткнул пальцем в портрет Булганина и спросил: — Что ты хотел ЭТИМ сказать?!

Тут Мике сразу же вспомнился Каскелен, детдом для трудновоспитуемых подростков, плакат, который он рисовал тогда к какому-то празднику, и чахоточный директор детдома: «Здесь висят портреты членов Политбюро ЦК ВКП(б), а он при них КУРИТ?!»

Мика промолчал. А Кучеравлюк, не стесняясь его присутствия, налил себе полстакана водки «Заполярная», выпил, утерся, ковырнул вилкой в открытой банке засохших рыбных консервов, но есть не стал, а продолжил допрос:

— А теперь спрашивается: кто мог совершить такое подлое деяние? Отвечаю: только НЕРУССКИЙ человек!..

— Товарищ майор!.. — злобно прервал его Мика. Вот тут майор Кучеравлкж не выдержал и сорвался:

— Я тебе, еврейский выблядок, не «товарищ»!!! Я тебе…

Тут Кучеравлкж запнулся. Он не знал, кто он для этого паршивого лейтенантишки — Хозяин, Судья, Палач?… Он был так злобно счастлив, что наконец-то может сломать хоть одного ненавистного ему представителя этой недострелянной Вышинским, этой недобитой, сами знаете кем, омерзительной прослойки общества, неизвестно каким путем затесавшейся в славные армейские ряды!

На крик майора из-за занавески вышел жующий Шмугляков. Засучил рукава гимнастерки, спросил начальника:

— Будем «оформлять»?

— Погоди, Шмугляков!.. Успеем… Куда он денется?! Интеллигент вонючий… Я хочу, чтобы этот враг народа ответил, как он сумел пролезть в комсомол?! Вот что я хочу знать! Кто способствовал?! Кто рекомендовал?!

«Господи… — думал Мика. — Неужели это никогда не кончится?… Ведь уже третий год, как войны нету!.. Неужели за это время так ничего и не изменилось?!»

— Я тебя спрашиваю, Поляков, как ты оказался в комсомоле? — закричал майор Кучеравлюк.

Вот когда у двадцатилетнего лейтенанта Михаила Полякова, одного из самых смелых летчиков полка, владеющего такой отточенной техникой пилотирования, которой могли бы позавидовать даже старые фронтовые асы, вдруг в глазах возник алма-атинский следственно-тюремный изолятор, два местных энкавэдэшника — Виктор Иванович и Коля, играющие перед ним, одиноким пятнадцатилетним пацаном, свою гнусненькую пьесочку, где в последнем акте, под занавес, ему вручался этот дурацкий комсомольский билет с фотографией, выдранной из уголовного дела. Потому что после той «школы», куда они его определили, сдохнуть нужно было обязательно будучи членом ИХ комсомола!..

Вот когда Мика со связанными за спинкой стула руками неожиданно почувствовал давно, казалось бы, забытую им головную боль!

Сначала ударило в виски, потом сразу перестало быть холодно и по телу разлился знакомый нестерпимый жар, а в голове застучала одна-единственная мысль — это КРАЙНИЙ случай или пока еще нет?…

— Тебя спрашивают, жиденок, — спокойно напомнил Мике старшина Шмугляков, таким образом подписав себе приговор.

Мика поднял потемневшие глаза на Шмуглякова и уже без тени сомнения, убежденно сказал:

— КРАЙНИЙ, КРАЙНИЙ случай… И ты, пидор грязный, будешь первым!!!

Старшина ошеломленно посмотрел на майора. Тот кивнул ему головой, разрешая приступить к «оформлению».

Шмугляков яростно рванулся к Мике, но…

…в то же мгновение из Микиных глаз, из Микиного воспаленного мозга последовал такой дикой, такой фантастической силы «выброс» той самой БИОЭНЕРГИИ, про которую профессор Эйгинсон, тоже полукровка, говорил, что у Мики она УНИКАЛЬНА и БЕЗГРАНИЧНА!

Что и подтвердил замертво рухнувший старшина Шмугляков.

Падая между столом майора и Микой, уже мертвый Шмугляков своим огромным и дохлым телом чуть не перевернул стол начальника Особого отдела, оказавшись на полу у самых Микиных ног…

— Ну надо же было так нажраться, Шмугляков! — возмутился майор. — Предупреждал же, что еще работать и работать!..

Он попытался было вскочить из-за стола, но Мика внятно и громко сказал:

— Сидеть, сволочь! Ты — следующий…

И Кучеравлюк, словно памятник самому себе, застыл на своем стуле.

А Мика усмехнулся и произнес фразу, которую майор Кучеравлюк никогда не слышал в своей жизни:

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона?…

Но тут с грохотом распахнулась дверь землянки Особого отдела, ворвалась ледяная стужа вместе с командиром полка, Героем Советского Союза подполковником Вась-Вась Шмаковым, находящимся в состоянии яростного и мощного предутреннего похмелья!

На Шмакове поверх гимнастерки почему-то была надета расшитая ненецкая малица с капюшоном, отброшенным на спину. Эту малицу оленеводы еще осенью подарили Вась-Васю на какой-то торжественной смычке. И неизвестно, что там у себя в землянке сейчас изображал Вась-Вась в этой малице…

За спиной у командира полка — Микины штурман и стрелок-радист. У штурмана в руках шлемофон Мики и его американские унты с автономным подогревом. У стрелка — Микин меховой комбинезон.

Вась-Вась Шмаков видит своего любимчика Мишку Полякова со связанными руками позади спинки стула, задирает малицу, словно юбку, вытаскивает из-под нее пистолет и с криком «Счас я весь ваш отдел в распыл пущу к е… матери!..» два раза стреляет в потолок!

Сверху на стол начальника Особого отдела сыплются щепочки и ягельная труха, но майор Кучеравлюк, сидящий за столом, остается недвижим.

Так же, как и дохлый старшина Шмугляков, валяющийся на полу.

Зато из-за занавески раздается истерический крик проснувшегося и ничего не понимающего дознавателя отдела старшего лейтенанта Пасько:

— На помощь!..

— Мишку развязать!!! — командует Вась-Вась Шмаков, а сам бросается к занавеске, разделяющей землянку на две половины — служебную и личную.

Отдергивает разъяренный Шмаков занавеску, берет Пасько за шиворот, волочет через служебную часть и вышвыривает его на мороз.

Освобожденный Мика уже втиснулся в комбинезон, уже сует ноги в свои роскошные унты, а Шмаков хватает со стола портрет Булганина, срывает с него Микииу медаль, сует ему ее в руки:

— Держи, мудило! Не умеешь водку пить, не берись! Ас херов.

Порванный и проколотый Микиной медалью портрет министра обороны вместе с рамочкой Вась-Вась сует в печь, где догорает ведро с бензином. Портрет Булганина тут же вспыхивает веселым пламенем. Туда же летит и донесение «агента-инкогнито»…

• Предыдущая
• 56/98
• Следующая