Пилот первого класса - Кунин Владимир Владимирович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/33
• Следующая

— А это ты нюхал?

И поселил меня вместе с собой. Дескать, так ему будет удобнее наблюдать за морально-бытовой стороной моей командировочной жизни. И вообще, где это видано, чтобы командир экипажа и второй пилот, «выполняющие авиахимработы», жили бы отдельно? И устроил мне буквально интернат, казарму какую-то!

— Длина разбега увеличивается — при взлете с мягкого грунта на двадцать пять процентов; с песчаного — на тридцать-тридцать пять... При повышении температуры наружного воздуха... — бубнил я, а сам тихонько на него поглядывал.

Уж так мое присутствие смущало его, так раздражало, что он себе места не находил.

Наконец Сахно не выдержал, аккуратно приготовил себе закусочку и пошел в свой угол, к своей койке. Сел на корточки, спиной ко мне, выташил из-под койки чемодан, откинул крышку и, порывшись в своих вещицах, вынул бутылку.

Ага, думаю, лед тронулся, господа присяжные заседатели! А сам делаю вид, что меня ничего не касается, и читаю:

— ... При увеличении полетного веса на каждые пятьсот килограммов — тридцать процентов...

Тут старик зло сплюнул, посмотрел на меня и, не скрываясь, запихал четвертинку обратно, встал и ногой толкнул чемодан под койку.

— Не на тридцать, а на тринадцать процентов, — презрительно выдавил он из себя. — Ты хоть прочитать-то грамотно можешь?

Я заглянул в «Памятку» и, делая вид, что ничего не произошло, согласился с ним:

— Точно, на тринадцать...

Сахно плюхнулся за стол, взял газету и с отвращением стал жевать свою «закусочку», запидая ее молоком. Причем рожа у него была такая, будто он запивал не молоком, а расплавленным оловом.

— На тринадцать процентов, на тринадцать процентов... «Мы коней собирали в поход!..» — запел я.

Старик оторвался от газеты и, решив, очевидно, меня доконать, спросил:

— А когда сокращается длина разбега?

И тут я вспомнил, что у меня кончилась зубная паста. И вообще нужно было бы кое-что купить из мелочи. Я его спросил:

— Сергей Николаевич, вы мне пятерочку до зарплаты не подкинете?

Я думал, его кондрашка от злости хватит! Он еле дух перевел, но сдержался и мрачно повторил:

— Я тебя спрашиваю: когда сокращается длина разбега?

Вот тут-то я ему и устроил маленький цирк, Я спокойненько встал из-за стола, потянулся и с шумом захлопнул инструкцию.

— Господи! — сказал я как можно жалобнее. — Вам бы только придраться к бедному ребенку!.. Обижать сиротку — последнее дело... При встречном ветре десять метров в секунду — в два раза и при использовании закрылков, отклоненных на двадцать пять градусов, при номинальном режиме работы двигателя — на двадцать — двадцать пять процентов!.. Дайте пятерочку, а?

* * *

Рано утром, когда все вокруг было покрыто сырым, зябким туманом, мы шли к самолету по каким-то жидким дощечкам, перекинутым через небольшое болотце. Дощечки разъезжались под ногами, и приходилось балансировать, чтобы не соскользнуть в мерзко пахнущую коричневую жижу, которая чавкала под этими мостками после каждого нашего шага.

Сахно шел впереди, я сзади. Меня трясло от холода и безумно хотелось спать.

— Это же каторга... — сказал я в спину Сахно. — Каждый день в четыре утра... Я, например, лично спать хочу! Инквизиция какая-то...

— Составь сводку расхода горючего, — не оборачиваясь, сказал Сахно.

— Можно подумать, что зерновые и свекла появились вместе с изобретением самолета, — сказал я. — Как будто до авиации не собирали урожай...

— Составь сводку расхода горючего.

— Слышал, слышал... Восемь дней — триста семьдесят три посадки! Уму непостижимо!.. Так низвести прекрасную профессию!.. Так отравить романтику ядохимикатами!.. Аэроплан, гордое, непокорное творение, гоняется за какой-то вонючей мошкой, за какими-то жучками-паршивцами?.. Подождите, подождите, Сергей Николаевич, скоро нас на борьбу с клопами бросят...

— Заткнись! — сказал Сахно.

Я предусмотрительно увеличил между нами дистанцию и сказал:

— Грубиян.

Старик остановился, повернулся ко мне и вытаращил глаза. Я тоже остановился, сохраняя почтительное расстояние. Такой тип может и по шее дать.

— Ну и нахал!.. — удивленно проговорил он и даже покачал головой. — Ну ты, Димка, нахал...

Это он в первый раз назвал меня Димкой.

— Какой же я нахал, Сергей Николаевич? — как можно проникновеннее сказал я и подошел к нему поближе. — Я мятущееся дитя века с легкоранимой душой...

— Это еще что такое? — возмутился Сахно. — Прекрати сейчас же!..

— Смотрите, смотрите, Сергей Николаевич!.. — быстро сказал я и показал в сторону самолета.

У взлетной площадки маячила в тумане нелепая фигура в сапогах и брезентовом дождевике с капюшоном. Заспиной у фигуры висела берданка.

— Я же говорил вам, что ночь еще не кончилась, — прошептал я. — Вот, пожалуйста, и призраки еще не разошлись...

— Не дури! — сказал Сахно.

— Ты кто? — крикнул я фигуре.

— Сторож, — ответила фигура тоненьким голосом.

— Ну-ка, ну-ка... — оживился я. Мне даже спать расхотелось.

Я подошел поближе и заглянул под капюшон. На меня смотрела замерзшая толстощекая девчонка лет двадцати.

— Здравствуйте, — робко сказала девчонка.

— Здорово, — удивился я. — А где же тот сторож?

— Приболел...

— Значит, ты каждую ночь будешь дежурить?

— А то как?

— Ну-ну... — сказал я и двинулся к самолету.

И опять жара, руки на штурвале, рубаха от соли фанерой шуршит, и пить хочется... Все время пить хочется.

Взлет, посадка, взлет, посадка... В горле першит, кашель раздирает легкие, и кажется: еще одно самое маленькое усилие — и сердце разлетится вдребезги, и на глаза надвинется спасительная и жуткая темнота, в которой не будет ничего — ни жажды, ни кашля, ни жары, ни штурвала...

Это хорошо, что рядом со мной Димка. Не для подстраховки. Нет. Плевал я на подстраховку! Мне всегда нужен был такой Димка. Его присутствие не дает мне возможности сосредоточить внимание на самом себе. Это прекрасно! В моем возрасте это прекрасно. Он начинает болтать, и я тут же перестаю вслушиваться в неровный, неверный стук своего сердца... Он затевает свару с девками-загрузчицами — я ору на него, и у меня тут же исчезает головокружение... Сосуды от злости расширяются, что ли?

Причем, вот забавная штука, все это со мной происходит только на земле. В воздухе ничего похожего. В воздухе я очень занят.

Хорошо, что именно Димка рядом со мной. Что-то в нем мне начинает нравиться. Не знаю, как пойдет дальше, но мне кажется, что он будет грамотным летчиком. Есть в нем то, что и не назовешь никак.

Это, видимо, целый комплекс качеств, которые не вырабатываются точным соблюдением инструкций и отличными отметками. Это заложено в руках и в душе. Это уже от Бога. Нет, он мне действительно начинает нравиться.

Тут еще дурацкий случай такой произошел. Он, правда, к счастью, об этом не знает.

Пару дней назад я себя особенно паршиво чувствовал. Давно я на этой каторжной работе не был и, надо прямо сказать, отвык. Сделали мы сорок семь посадок и еле до дома доплелись. Ну, думаю, помоюсь, перекушу — и спать, спать, спать... Так оно и получилось: помылись, перекусили, и по койкам. Димка через секунду разметался, засопел, и будто его выключили. А я лежу, курю одну за одной, и не идет ко мне сон — хоть тресни. Воспоминания какие-то все лезут в голову — то Надюшку молоденькой вижу, то будто мертвый Венька Гуревич, штурман мой, со мной разговаривает. Нас с ним в сорок третьем сбили. Мы выпрыгнули. Я затянул, а он сразу парашют открыл. Его и расстреляли в воздухе. Я в какое-то болото плюхнулся, только от подвесной системы освободился, а через несколько секунд и Венька опустился, совсем рядом. Весь в клочья... В него из крупнокалиберного разрывными стреляли.

Лежу курю, а передо мной все мои мертвые товарищи проходят. И будто они смеются, говорят о чем-то, а о чем — никак понять не могу... И будто Надя ко мне подходит, а в руках у нее ребеночек маленький... Что, думаю, за ребеночек?! У нас же никогда детей не было... И Надя плачет, плачет и все мне этого ребеночка протягивает... Я хочу крикнуть и не могу. Горло перехватило, дышать нечем... Я давай воротник гимнастерки расстегивать. Пальцы не слушаются, задыхаюсь... Рванул воротник и... проснулся.

• Предыдущая
• 13/33
• Следующая