Русские на Мариенплац - Кунин Владимир Владимирович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая

– Надо будет – под землей найдем, – раздраженно проговорило толстое черно-коричневое стекло. – А пока прошу немедленно выйти. Я занят!

Ошеломленные, раздавленные и растерянные, Нартай и Эдик оказались на улице. Еще не веря в происшедшее, тупо смотрели друг на друга. Потом Эдик закурил сигарету, глухо сказал Нартаю:

– Я всякий раз пытаюсь понять причины – почему я уехал… И всякий раз, когда об этом задумываюсь, мне становится не по себе. А вдруг я ошибся? Вдруг за этими обидными мелочами не заметил главного, настоящего? Ради которого стоило… Ну, в общем, ты понимаешь. А эти мелочи все громоздятся и громоздятся и вырастают в какую-то огромную, непробиваемую стену, за которой уже ничего не видно – ни главного, ни настоящего. И ты сам под этой стеной становишься таким маленьким, таким беззащитным…

Эдик нервно затянулся, показал глазами на дверь консульства:

– Вот эта стена еще на один метр выросла…

– Тут я тебя, пожалуй, понимаю, – сказал Нартай. – А знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется?

– Знаю. Оказаться в Алма-Ате.

– Нет, Эдька!!! – В узких глазах Нартая сверкнули бешеные огоньки. – Сейчас больше всего на свете мне хотелось бы подогнать сюда мою «шестьдесят вторую», да как жахнуть по ихнему черному стеклу из пушки БК-четвертым кумулятивным снарядом, чтобы хоть на секунду увидеть рыло того мудака, который сейчас с нами разговаривал!..

Эдик взял Нартая за руку, повел его за угол, на Карлштрассе:

– Развоевался… Господи! Да разве в этом дело, Нартайчик?!

Однако, чтобы не компрометировать свое государство, еще на обратном пути в «Китцингер-хоф», в электричке, было решено сказать старикам Китцингерам, что в консульстве приняли их хорошо, отнеслись с пониманием и сочувствием, обещали в самое ближайшее время все выяснить и помочь танку вернуться на родину. К сожалению (и все дипломаты были этим очень огорчены!), у них в Советском консульстве крайне мало места и пока негде разместить ни Нартая, ни его танк. И, если можно, некоторое время Нартай с танком побудут в «Китцингер-хофе». Спать Нартай может или в танке, или в комнатке у Эдика. А за пользование сараем как укрытием для танка они, конечно, заплатят столько, сколько скажут фрау и герр Китцингеры. Тут – никаких проблем!

Выслушав все это без особого восторга, Наташа сухо сказала:

– Идите мойте руки и садитесь обедать.

А старый Петер трусливо промолчал. Даже по-русски не выругался.

Когда выпили по стакану легкого белого вина и Наташа стала раскладывать салат по тарелкам, она увидела узкие диковатые остановившиеся глаза Нартая и сердце ее переполнилось жалостью к этому кривоногому малышу, так похожему на китайца.

Она неумело погладила его по голове и негромко произнесла:

– Кушай, сыночку… Кушай.

И то ли от прикосновения старухиной руки, то ли от неожиданно спавшего напряжения и внезапно навалившейся усталости, то ли от всего этого вместе взятого, но лучший механик-водитель танка Т-62 во всей Западной группе войск, старший сержант Советской армии Нартай Сапаргалиев, двадцати одного года от роду, о котором новобранцы дивизии слагали легенды и сказки, а старослужащие и командиры всех рангов до генерала включительно относились с опасливым почтением, вдруг уронил коротко стриженную голову на руки и горько-горько, по-детски, заплакал…

…Когда они подошли ко мне – я их сразу узнала. Поэтому и не шарахнулась от них. А то на этом Хауптбанхофе, за те три ночи, что я там провела, я такого навидалась и наслушалась, что в пору было бежать оттуда без оглядки. А только куда?.. Вот и приходилось выслушивать… От предложения тут же, за углом, стоя «переспать» за чашку кофе и брецель – такой баварский кренделек с солью, до роскошной возможности отдаться одновременно троим в их автомобиле за сумасшедшую сумму в десять марок!..

Про Эдика я уже знала, что он русский, из Московского цирка, и мы с Джеффом как-то пару раз смотрели его номер на Мариенплац. Джефф, помню, был в восторге!.. Потом у Эдика вдруг появился вот этот тип – Нартай. Раскладывал реквизит, собирал деньги, короче – ассистировал… Я еще тогда сказала Джеффу: конечно, с такими сборами, которые делает этот московский циркач, можно позволить себе и ассистента! Бегает такой небольшой, узкоглазенький, в настоящем баварском костюмчике… Знаете, такие штанишки короткие замшевые на лямочках – «ледерхозе» называются, жилеточка расшитая, шляпка с султанчиком, «штрюмпфе» – носки такие высокие до колена, башмаки… Ну, вы сами видели. Здесь даже старики в таких ходят.

– Это мне тетя Наташа и дядя Петя Китцингеры на день рождения подарили, – с удовольствием вставил Нартай.

– Ладно, помолчи. Ты свое отговорил, – прервала его Катя. – Ну, короче, подходят они ко мне… Надо сказать, подходят они ко мне жутко не вовремя! Я, может, придатки немного застудила, может, так всегда при беременности бывает, не знаю, но я через каждые полчаса в туалет бегала. Причем каждый раз с огромной сумкой тети Хеси и гитарой. Оставить нельзя ничего даже на секунду!

И вот они подходят ко мне именно в тот момент, когда мне только впору до писсуара добежать. И говорят, нормально, по-русски:

– Привет! Тебе помочь?

– Ага… – говорю. – Постерегите вещи, а то я сейчас описаюсь!

Бросаю им сумку, гитару и ходу в туалет!

Возвращаюсь, стоят над моими шмотками. Эдька покуривает, Нартай в одной руке держит пакет, наверное, с едой, второй рукой от дыма отмахивается.

– Ну, не люблю я этого, не люблю! – снова влез Нартай. – Он же одну за другой смолит!.. Лучше бы выпивал, как я.

– Господи! Да уймись ты… Дай досказать-то! – снова оборвала его Катя. – Ну, познакомились… Я их уже видела, они – меня. Рассказала я им в трех словах про себя, про Джеффа. Они так поглядели друг на друга, поглядели и говорят:

– Ладно, Катерина. Поехали с нами. Сегодня переночуешь у нас, а завтра что-нибудь придумаем. Здесь тебе, конечно, оставаться нельзя.

– А вы-то чего сюда забрели? – спрашиваю.

– Мы после работы пришли сюда какой-нибудь жратвы на ужин купить. А отсюда прямо на метро и домой…

Тут, что есть – то есть… В субботу и воскресенье или после шести часов вечера, когда все магазины закрыты, на Хауптбанхофе можно купить все, что твоей душе угодно. Раза в полтора-два дороже, но – никаких проблем.

– А где же твой реквизит? – спрашиваю. – Я видела ты всегда с чемоданом на Мариенплац приезжал…

– А чемодан и есть мой реквизит. Я его теперь в одном ресторанчике оставляю. У меня там кельнерша знакомая появилась, вот она и договорилась с хозяином этого кабачка.

– Пять марок хозяину – и все дела, – говорит Нартай. – Зато не надо его с собой таскать семнадцать километров туда и семнадцать обратно.

– Это вы так далеко живете? – удивилась я.

– Что ты!.. – говорит Эдик. – Разве это далеко? Двадцать пять минут на С-бане…

– И там два с небольшим километра от станции, – добавляет Нартай и говорит так строго: – Все! Кончаем чирикать. Поехали. Ты, Екатерина, держи пакет с харчем, мне давай гитару, а свою сумку – Эдику. Он у нас лось здоровый!..

Сели в электричку, покатили. Разговорились помаленьку. Оказалось, что мы с Эдиком в один день в Мюнхен прилетели. Только он из Москвы, а я из Израиля.

– И на кой тебе черт Израиль нужен был? – спрашивает меня Нартай. – Чего тебе в Ленинграде не сиделось?!

– А тебе зачем Германия понадобилась? – спрашиваю я его.

– Мне Германия была совершенно ни к чему! Я здесь – случайно.

– А я там была случайно… – отвечаю я ему.

Ну, не вступать же в длинные объяснения, оправдания, споры?

– Хорошо поговорили, содержательно, – смеется Эдик.

Я обращаю внимание на руки Нартая – грязные-прегрязные, какие-то потрескавшиеся, со ссадинами, с чернотой вокруг ногтей.

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая