Старшина - Кунин Владимир Владимирович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/13
- Следующая
— Товарищ курсант! Вернитесь, — приказал ему Кацуба.
Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.
Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.
— Обратите внимание на свой внешний вид, — сказал Кацуба.
— Но я же в уборную, товарищ старшина! — простонал курсант, продолжая свой трагический танец.
— Марш в казарму! Одеться как положено!
Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.
— Скоро банный день, — сказал капитан.
— Так точно, — скучно ответил ему Кацуба.
— М-да... — сказал капитан.
В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.
— Спокойной ночи, — сказал Хижняк.
— Спокойной ночи, товарищ капитан.
Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:
— Спокойной ночи, товарищ капитан. — И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.
Через весь маленький городок эскадрилья шла в баню.
Шла она мимо почты, мимо саманных домиков за глинобитными дувалами, мимо двухэтажных домов старой кирпичной кладки. Вел эскадрилью старшина Кацуба. Вел мимо кинотеатрика с «Джорджем из Динки-джаза», мимо сводок Совинформбюро на стенах, мимо военкомата. Эскадрилья орала:
Жил на свете Джонни-подшкипер,
Плавал семнадцать лет,
Знал заливы, моря, лагуны, Старый и Новый Свет!..
Шла эскадрилья мимо станции и чайханы, шла мимо пристанционного базарчика...
— Старшина! Здоров! А старшина!.. — донеслось от базара.
Кацуба оглянулся и увидел инвалида, торговца папиросами.
— Попов! — крикнул Кацуба, и из строя выскочил сержантик. — Доведите эскадрилью до бани и раздевайте. Там все приготовлено. Я сейчас...
— Слушаю! — И Попов побежал догонять строй.
Кацуба подошел к базарному прилавку и сказал:
— Здорово, браток!
— Ишь, как тебя перекрестили!.. — восхищенно сказал инвалид.
— Не перекрестили, а перекрасили, — усмехнулся Кацуба.
— Один черт, — махнул рукой инвалид.
— Тоже верно, — согласился Кацуба. — Слушай, браток... А чего, эта краля тут больше не торгует?..
— Что за краля?
— Ну, которая тогда патруль звала...
— А, Наташка, эвакуированная... Нет. Она тут бывает редко. Только когда уж больно сильно прихватит. А чего?..
— Да так просто, — сказал Кацуба.
— Ты Наташку не тронь, — сказал ему инвалид. — Она и без тебя нахлебавшая. А ты мне, старшинка, вот лучше чего скажи. — Инвалид воровато оглянулся и зашептал: — Ты там у себя в роте мне какие-нибудь «прохоря» списать можешь? А то глянь, в чем хожу...
Он положил на прилавок ногу в разбитом солдатском ботинке и бурых обмотках.
— А я бы тебе папироски толкал по пятиалтынному...
— Чего ж ты с папиросок-то себе сапоги не купишь?
— Да ты что, чокнулся?! — презрительно сказал инвалид и убрал ногу с прилавка. — Перво-наперво у меня коммерция, сам видишь, мелкая... А за сапоги две — две с половиной тыщи не греши — отдай! А во-вторых... — И замолчал.
— А во-вторых? — сказал Кацуба.
— А во-вторых, я человек пьющий, — сказал инвалид печально. — И мне без этого никак нельзя. Я да шнапс — вот и вся семья... «А без шнапсу жизнь плохая, не годится никуда!..» — вдруг лихо пропел инвалид с тоскливыми глазами.
Кацуба вытащил два рубля и положил их на прилавок. Взял у инвалида одну папиросу из открытой пачки и закурил.
— У тебя размер какой? — спросил Кацуба.
— Обыкновенный, — оживился инвалид. — Сорок два...
— Ладно, придумаем что-нибудь, — сказал Кацуба. — Бывай. — И пошел.
— Я тебя научу, как это дело замастырить! — закричал ему вслед инвалид. — Я, браток, сам старшиной батареи был! Знаешь, какие дела проворачивал!
И возбужденно потряс своими культями.
В банном пару, как в дымовой завесе, двигались неясные очертания голых мальчишеских тел. Стояли крик, хохот, визг, ругань... Плескалась вода, бренчали цинковые шайки, кто-то пел: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»
Кацуба сидел в раздевалке мокрый и взъерошенный. На свободной лавке — стопки чистого белья и портянок. На маленькой тумбочке — ведомость на получение и невыливайка с ученической ручкой. Один из курсантов, голый по пояс, помог Кацубе пересчитать комплекты. А вокруг стояли сто пар сапог с накрученными на голенища портянками, лежали сто гимнастерок, сто галифе, сто пилоток, хозяева которых в эти минуты смывали с себя азиатскую пыль строевого плаца и десятидневную усталость классов учебно-летного отдела.
Из помывочного отделения вылетел голый мокрый курсант и заорал:
— Товарищ старшина! Там Сергееву плохо!
— Что такое? — рванулся Кацуба.
— Брякнулся на пол и дышит, дышит!!!
— На второй этаж, в медпункт! — приказал Кацуба своему помощнику. — Зовите врача, фельдшера... Кто там есть!
— Он так дышит, товарищ старшина! — в ужасе сказал голый.
— Это как раз неплохо... — И Кацуба влетел в парную. — Где?
— Товарищ старшина! Сюда!.. — раздался крик. Расталкивая голых мальчишек, Кацуба пробрался в парной мгле к лежащему Сергееву и подхватил его на руки. Кацуба вытащил его в раздевалку и положил на лавку. Там уже стояла женщина в белом халате и полуголый помощник Кацубы.
— Что случилось? — спросила она, и Кацуба увидел, что это та самая эвакуированная Наташка, которая когда-то безуспешно пыталась торговать в жару зимними вещами и так отчаянно звала патруль.
Дыхание с хрипом рвалось из груди Сергеева. Кацуба наклонился и стыдливо прикрыл его чьей-то гимнастеркой.
— Подложите ему что-нибудь под голову, — сказала Наташа.
Помощник Кацубы метнулся к стопке чистых кальсон и сунул несколько пар под мокрый затылок Сергеева.
Наташа села и стала считать у него пульс.
Кацуба, стаскивая через голову мокрую гимнастерку, сказал:
— Здравствуйте, легки на помине.
Наташа глянула на него, не прекращая считать шевелящимися губами. Потом достала из кармана пузырек, смочила ватку и сунула ее под нос курсанту. Сергеев вскочил, закашлялся, слезы потекли у него по лицу.
— Нашатыря не много ли? — Кацуба обалдело крутил носом и прикрывал глаза.
— Нет, — сказала Наташа и спросила ожившего Сергеева: — Дистрофия была?
— Была...
— Тебе бы есть побольше и не утомляться сильно. — Она с вызовом посмотрела на Кацубу, считая его виновником всех бед.
Кацуба криво ухмыльнулся. Его помощник прыснул от смеха. И даже сам очнувшийся улыбнулся.
— Не веселиться, а плакать надо. — Наташа устало оглядела всех троих.
Скрывая уже откровенно-издевательскую улыбку, Кацуба отвернулся и стал отжимать промокшую гимнастерку.
И тогда Наташа увидела спину Кацубы.
Страшный багровый шрам, изменяющий нормальное, привычное представление о человеческом теле, начинался под левой лопаткой и уродливым руслом уходил под брючный ремень, неровно разрубая поясницу. А еще увидела два выходных пулевых отверстия...
Она сделала всего лишь один шаг к Кацубе и осторожно дотронулась пальцем до шрама. Кацуба почувствовал прикосновение и замер.
— Простите... — тихо сказала Наташа.
Кацуба медленно повернулся к ней и, надевая отжатую гимнастерку, сказал:
— Извините, что побеспокоили. Большое спасибо, доктор.
Наташа проглотила комок и махнула рукой:
— Я фельдшер...
— Спасибо, — сказал Сергеев, все еще прижимая ватку с нашатырем к носу.
С шумом и гиканьем распахнулась дверь помывочного отделения, и в клубах пара в раздевалку выскочило несколько голых ребят.
- Предыдущая
- 5/13
- Следующая