Парижский паркур - Кузнецова Юлия - Страница 24

• Предыдущая
• 24/33
• Следующая

– И хлеба, – прошептала я, подсаживаясь.

– Хлеб в ресторане – это для плебеев, – гордо сказала Ника, захлопывая меню.

Девица бросила на нее хмурый взгляд.

– А вот второй портрет мне совершенно не понравился, – громко сказал дядька по-русски, облизывая вилку, – сразу видно, что он схалтурил. Я бы так не стал делать... Я бы...

И он пустился в рассуждения о том, как правильно рисовать портрет, а мне было и стыдно за Никино высказывание, и как-то неловко в таком пафосном месте, где обедают русские художники со своими скучающими подружками, и еще страшновато из-за крабов.

– А ты их умеешь есть, вообще?

– А что там уметь, – хмыкнула Ника, игнорируя взгляды девицы, – берешь за лапку, обмакиваешь в соус и высасываешь мякоть.

Меня слегка передернуло от слова «мякоть».

– А вкус? – с надеждой спросила я. – Похоже на крабовые палочки?

Ника посмотрела на меня как на самого последнего плебея в мире.

– Если ты не в курсе, – язвительно сказала она, – в крабовых палочках нет крабов. Они делаются из рыбы.

– Но лучше бы это было похоже на палочки, – пробормотала я, поеживаясь, – а то вдруг они невкусные? Что мне тогда, одну воду на обед пить?

Официант принес и поставил передо мной мисочку с водой, в которой плавал лимон.

– Это соус к клешням? – попыталась пошутить я.

Девица за соседним столом фыркнула, а Ника метнула в меня такой взгляд, что я только пробормотала:

– Молчу, молчу. Я знаю, это для рук.

А вот когда принесли приборы для краба, мне стало не до шуток. Нам дали по узкой двузубой вилке и еще по штуковине, похожей на орехокол. А потом подали блюда. Как и положено в шикарном ресторане (я такое раньше только в кино видела) – накрытые сверху металлическим куполом. Официант поставил передо мной тарелку, с улыбкой взялся за пимпочку на куполе, поднял ее и...

Я подпрыгнула, завопив:

– Он живой?!

Девица как-то странно хрюкнула, прикрыв рот салфеткой.

– Что ты вопишь? – возмутилась Ника, хотя у нее на лице тоже сначала отобразилось удивление, – он просто... неразделанный.

– А чем мы будем его разделывать?!

– Но вот же, – Ника взяла со стола увесистый орехокол.

– Can I help you? [62]– спросил официант.

– No, thanks, – гордо сказала Ника, – мы же не плебеи какие-нибудь....

Девица, забыв о художнике, который по-прежнему что-то бормотал о картинах, уставилась на нас. А я – на краба. Он был большой, красный, пухлый, с торчащими во все стороны клешнями, покрытыми короткими волосками. На лбу поблескивали черные глазки. Я взяла вилочку и осторожно постучала по его панцирю.

– Думаешь, он скажет тебе «bon appetit»? – прошептала Ника.

– Нет, но...

– Да что такого страшного?!

Ника схватила краба, прищемила ему клешню «орехоколом». Щелк!

– Упс, – пробормотала Ника, заглядывая внутрь клешни, – что-то тут ничего нет. Никакой мякоти!

Я вздохнула. Взяла свой орехокол.

– Прости, друг, – пробормотала я, – но уж очень есть хочется.

И попыталась оторвать клешню. Орехокол скользнул по влажной клешне вниз. Ну-ка, еще разок! Я надавила. Без толку. Он из бетона, этот краб, что ли?!

Я снова надавила, клешня хрустнула, и вдруг брызнул сок – прямо мне на белую толстовку. Я с ужасом посмотрела на розовое пятно. Ника пожала плечами. На ее груди болталась салфетка. Сама Ника успешно оторвала вторую клешню и теперь оглядывалась в поисках соуса. Я посмотрела на обломки своей клешни, отложила. Заглянула крабу под панцирь.

Там оказались мерзкого вида коричневые пластины. Меня даже передернуло. Вдобавок так вкусно пахло мясом из горшочка художника, который, позабыв о всех приличиях, вымазывал соус остатками багета, который не доела девица.

Сама девица смотрела на нас во все глаза.

Я снова взяла клешню и вилку. Попыталась выковырять из нее хоть что-то. У меня получилось, и я поскорее отправила в рот бело-розовый кусочек. Он был таким крошечным, что я проглотила его, не ощутив вкуса. Поняла только, что он был соленым. М-да, наши крабовые палочки гораздо вкуснее, а главное – их так много в упаковке!

Но делать подобные заявления при Нике я не решилась. Так и не найдя соуса, она с сосредоточенным видом тоже вытащила микрокусочек и теперь занялась второй клешней.

Я тоже взялась за вторую. Орехокол не сдавался. Он скользил, хрустел не в тех местах, а как только я нашла правильное место, клешня, щелкнув, отскочила и вдруг отлетела в сторону, попав на колени к дядьке-художнику.

Девица расхохоталась. Я вскочила и в сердцах завопила:

– Хватит! Я больше так не могу!

Выхватила кошелек, бросила деньги и побежала к выходу. Вслед мне несся крик художника:

– Ты находишь это смешным?! Может, и меня ты находишь смешным? Я давно заметил, что ты не слушаешь меня!

– Да тебя скучно слушать! И кормить меня лучше надо! – ответила девица. – А хлеб я могу и сама купить.

И она, цокая каблуками, выскочила из ресторана вслед за мной и скрылась в магазине напротив.

Последней вышла Ника.

– Между прочим, – начала она, – у краба много клешней. И в конце концов...

– И в конце концов можно было съесть панцирь и мягкие мерзкие пластины! Но я этого делать не буду! А еще из-за нас люди поссорились, слышала? Сплошное огорчение – эти твои крабы!

Ника поджала губы, но возразить ей было нечего. И тут отворилась дверь магазина напротив, и вышла та самая девица художника. Она откусывала от огромного багета, завернутого в бумагу. Под мышкой она держала еще два. Увидев нас, она улыбнулась и подмигнула:

– Спасибо, девчонки! Давно я мечтала избавиться от этого зануды, да только не хватало как-то запалу. А вы классные! Вот, это я вам купила.

И она протянула нам хлеб. Сказать, что мы набросились на него с жадностью – ничего не сказать.

На дверях «Багета» по-прежнему висела табличка «Закрыто». Обеденный перерыв у них явно затянулся.

– Давай-ка не будем к ним ломиться, – решила я, с содроганием вспомнив погоню на Монмартре, – дождемся Грея, заберем телефон, позвоним Жерому. А потом решим, что делать.

На лестнице нас ждал сюрприз. Доминик, одетая в бежевый плащ и какую-то идиотскую кепку с ушками, сидела на лестнице с блокнотом. Я присвистнула. Доминик и правда превратилась в Шерлока Холмса!

Она объяснила, что следит за передвижениями мадам по дому.

Пока, правда, неясно, зачем мадам наши фотографии и откуда (что гораздо важнее!) она берет по утрам вкусные теплые крепы! Но пока Доминик записывает, что и во сколько она делает. Вот, если мы хотим посмотреть...

Но мы отказались, сославшись на усталость, и попросили Доминик продолжить расследование, а если она найдет что-то действительно важное – пусть разбудит нас хоть посреди ночи.

– С ума сошла? – пробормотала я, поднимаясь за Никой. – Она ведь правда разбудит.

– Да ничего она не найдет, – отмахнулась Ника. – Мадам – не дура, чтобы проворачивать свои делишки при этой Шерли Холмс. О, классный был фильм о Шерли, жалко, что старый, я бы туда на пробы сходила. Хочу скорее попасть в кино!

– А я хочу принять душ, – сказала я.

Мы открыли дверь в комнату и ахнули.

Наши вещи валялись на полу. Одеяла скомканы, простыни содраны с кроватей. На столах – и на письменном, и на трельяже – куча мала из вещей.

– Мадам совсем свихнулась?! – завопила Ника, бросая сумочку и кидаясь к выходу.

– Это не она, – мрачно сказала я, придерживая Нику за руку и подводя к своей кровати. На ней валялся мой альбом для рисования. Он был раскрыт, страницы – выдраны.

– Им нужен был рисунок, – сказала я, – и они его нашли. Я же дважды рисовала того мальчишку. Первый рисунок, вполоборота у стены, они забрали.

Ника села на кровать, уставившись на папку.

– Террибл. Импосибл.

– Это точно.

• Предыдущая
• 24/33
• Следующая