Кошачья добыча - Хобб Робин - Страница 13

Пелл развернулся лицом, посылая обезоруживающую улыбку:

— А на что похоже то, что я сейчас делаю? Готовлю ужин для нас. Подумал тут, показать тебе, насколько могу быть полезен в этом доме.

— Ты идиот! Кретин!

Глаза его сузились, улыбка спала с лица.

— Думаю, тебе стоило бы проявить немного больше признательности, — кто, как не ты, смылась отсюда, оставив меня одного, без завтрака и в грязной одежде. Мне пришлось драить её собственноручно. Да и натягивать порядком непросохшее.

Последнее она уже разглядела и сама. Его рубаха, тонкая и дорогая, топорщилась мокрыми складками, а из швов штанин до сих пор сочилась влага. Впрочем, ей было всё равно.

— Ты убил Пикки-пика. Не спросясь. Не думая ни о чём. Да что там, — ни о ком.

— Розмари, с чего такая тревога, а? — Голос мужчины сочился всеми оттенками неверия, пока он проговаривал её имя, а потом улыбался ей — снисходительно, словно разъясняя очевидное, как несмышлёнышу. — Это ведь петух, не курица. Петухи не откладывают яйца, Рози. Всё никак не пойму, с чего тебе расточать на него корма.

— Оттого что он может стать папашей выводку цыплят! А значит, этим летом мы могли бы завести побольше птах, на мясо следующей зимой, слышишь, ты, идиот?!

Постель была беспорядочно смята. Розмари дёрнула за края шерстяного одеяла, разглаживая, и усадила туда Гилльяма. Заворочавшись, малыш приподнялся, разбуженный. Сонно огляделся вокруг, а потом, учуяв запах, направил глаза в сторону обуглившейся тушки.

— Ва-а-арёное мя-я-ясо? — протянул с надеждой в голосе.

Пелл сверкнул глазами на Розмари. Потом развернулся к мальчику, когда тот пролепетал своё спросонья.

— Вот как, видишь, да? Мальчишке нужно мясо. Я же тебе говорил. Отец должен заботиться о своём сыне, — это всё, что я пытаюсь сделать. Если так уж важно, я могу раздобыть для тебя и другого петуха. Позже. Но сегодня вечером малыш Уилл досыта наестся отменной прожареной курятины. Правда, сынок?

Он улыбнулся её мальчику. Улыбка эта казалась Розмари насквозь фальшивой, но малыш легко попался на удочку. Гилльям охотно, с нетерпением закивал и запрыгал на кровати.

Розмари пристально смотрела на улыбающегося сына, внезапно ставшего столь схожим с отцом. Что-то внутри неё, какая-то часть, внушающая ужас, жаждала рассказать Гилльяму, что это Пикки-пик жарится сейчас на огне, тот самый петух, на его глазах выросший из цыплёнка, и названный им самим; жаждала, чтобы сын растворился в горестных воплях. Возможно, плач этот согнал бы с лица Пелла самодовольную ухмылку. Возможно, тогда она и смогла бы удержать сыновье сердце в своём единоличном владении. Но та часть, что держала верх, будучи сильнее, не могла допустить, чтобы такое сотворилось с её мальчиком. И так, вскорости, поутру, не заслышав привычного клекочущего ора, малыш поймёт, что с птицей что-то не так, что тот пропал. Так что, вскоре у него будет кого оплакивать. А мёртвую, или нет, птицу можно вполне употребить в пишу.

Стиснув зубы, женщина молча выгребла пучки перьев из комнаты, пытаясь собрать хоть часть из них, что поприличней. В мыслях всё ещё витали подсчёты: дай Пикки порядком цыплят, и им бы не только мяса хватило с лихвой на зиму, но и перьев; как раз, чтобы набить небольшое шерстяное одеяло. Всё пропало, пошло прахом из-за этого клятого идиота. Один порыв, один удар. И он ещё ждал, что она поблагодарит его за изничтоженный год работы! Тупой идиот. Не оставалось ничего другого, кроме наблюдения, как Пелл, присев у огня, крутит туда-сюда вертел с жарящейся тушкой. Гилльям подобрался ближе, подсев на корточки рядом, бросая изучающие взгляды не только на готовящееся жаркое, но и на мужчину. Как снести такое? Не в силах больше терпеть, Розмари устремилась на улицу.

Там её поджидало куда более худшее открытие. Гоняясь за петухом, Пелл истоптал целых два рядка её садика. Поникшие саженцы с торчащими, вывороченными из земли прядями корней, увядали, иссохнув, на перелопаченных грядках. Без особых надежд, Розмари вновь разгребла землю, возворачивая на место и подпихивая растеньица обратно, в грунт, побрызгав затем водой. Вялые зелёные стебельки безвольно никли, не приподнявшись в влажной земли ни на пядь. Больше им не вырасти. Ещё один источник пищи почил в бозе. Холодный ветер хлестал по лицу ломкими прядями волос.

Гилльям оставался в доме, наблюдая с интересом за отцом. Мало хорошего, но на ум не шло ни единого способа переманить сына к себе. К тому же, разгребать беспорядок, что устроил его папаша, было куда как проще в одиночку, без следующего по пятам карапуза, с дюжиной «почему?» и «отчего?», порой сводящих на нет добрую половину работы, что Розмари случалось проделывать. Отложив наконец тряпки и вёдра, женщина вытерла руки о передник, позволив себе задаться вопросом, какой бы была она, её жизнь, будь сама Розмари замужем эти три последних года? Что если бы кто-то приносил домой припасы, помогал копаться в саду, а порой и присматривал за ребёнком? Был бы их сад поболе раз в два, чем сейчас, или нет? А прохудившаяся соломенная крыша полностью переложена вместо прошлогодних латок? Может и так, подумала она про себя, а потом качнула отрицательно головой. Может то оно может, но уж точно не с таким мужем, как Пелл.

Войдя в дом, она нашла обоих за столом, уплетающими за оба уха мясо, кровоточащее внутри и горелое снаружи.

— Труба дымит. Тяга в дымоходе не та, — повинился Пелл. — Да и дров маловато. Чтоб мясо хорошенько прожарилось, тебе следовало подкидывать не эту груду мелких щепочек, а хорошие шматы угля.

— Ты истратил всю щепу для розжига, — ответила она. — А дровяную поленницу я прячу за елью, чтобы держать сухой. — Обе её миски и стула были уже заняты. Впрочем, какая разница? Она по-любому не посмела бы вот так, запросто, отобедать их Пикки. Розмари спрашивала саму себя, а сможет ли она по-прежнему просыпаться, с завтрашнего утра, без хриплого клёкота за окном. Всё, долой дурные мысли. Слишком поздно, чтобы исправить хоть что-то. Ей просто следует идти дальше. Блестящий нож Пелла лежал рядом, на столе, близ распластанной тушки. Подобрав его, тот отхватил себе очередной шмат курятины. К её удивлению, нож, как по маслу, пропорол жёсткие сухожилия. Так что, последнее он ощутил, лишь засунув кусок в рот и заработав челюстями, с трудом прожёвывая, раз за разом. Розмари старалась не чувствовать некоего удовлетворения, что курятина вышла настолько неподатливой.

— Должно быть, нож на редкость остёр, раз запросто рассёк мясо, — высказалась вслух, но Пелл лишь сильнее заработал челюстями, как если бы Розмари поддела его, пырнув этим самым ножом. Торопливо запихнул последний обратно в ножны, даже не потрудившись почистить от кровавых ошмётков.

— Это был подарок, — сказал он, а потом прибавил, словно не устояв перед желанием похвастаться. — Калсидийская [2]сталь. Лучшая, что можно купить за большие деньги.

Розмари ответила молчанием. Пелл не распознал подспудной насмешки за замечанием. Этому дурню не известно даже, что взрослый петух не годится для жарки, но только, чтобы потушиться в горшке. Как он сумел прожить всю жизнь в деревне и не знать таких простых вещей? Как ему удавалось держаться в стороне от простой работы, быть выше этого, не утруждаясь марать руки тем трудом, что даёт пищу, выставляя на стол. Розмари заставила себя вспомнить прошлое, пробравшись мыслью через сплетенья лет. Рори, отпрыск местного извозчика, подступался к ней однажды. Он много и тяжело трудился, но его некрасивое лицо и загрубелые руки не пришлись ей по вкусу. Не очаровали. Нет, только не они. Она пала перед другим, парнем с мягкими волосами и в красивых нарядах. На нём никогда не было ни пылинки, ни грязи, говорила она себе, оттого, что тот никогда и не знал ни малейшей работы. Как Розмари не смогла разглядеть крывшегося за красивым лицом идиота, отродясь не знавшего никакого труда? Что стряслось с нею? Каким чудом она могла повестись на человека, не имевшего за душой ничего, кроме улыбки от уха до уха и хорошенькой мордашки да знавшего разве что, как распевать по тавернам сладкие песни?