Болотный цветок - Крыжановская Вера Ивановна "Рочестер" - Страница 9

• Предыдущая
• 9/34
• Следующая

Юлианна действительно была хороша в своем красном платье и с чайной розой в иссиня-черных волосах.

Она тихо засмеялась, отняла руки и оттолкнула графа.

— Брось ты эти глупости, Стах. Того гляди, войдет сюда Поль, и выйдут неприятности; он ревнив, как турок, и в таких делах шутить не любит.

Она хотела уйти, но Земовецкий настиг ее у дверей и смело поцеловал в обнаженную шею.

Оба они давно ушли через другую дверь в будуар, а Марина все еще стояла, словно застыла на месте. Что значила эта сцена: родственная шутка или ухаживание?

Хотя они говорили по-польски, но Марина поняла все, так как успела освоиться с языком, слыша его постоянно вокруг себя.

Юлианна сказала: «Поль ревнив»; стало быть, отец не одобрил бы того, что здесь сейчас произошло. Марина знала, что отец обожал жену; случайно она видела, когда Юлианна зашла вечером в его кабинет, как он посадил ее к себе на колени и стал страстно целовать ее алые губки. Она убежала тогда, сама не зная почему, но чувство горечи охватило ее, и она почувствовала себя лишней, как чувствовала это прежде, живя при матери. Никому она не нужна, никто ее не любит, а единственный человек, которому она желала нравиться, боялся ее. Почему же тогда никто не боялся матери или не боялся Юлианны?

Совершенно расстроенная, убежала она к себе в комнату и старалась овладеть собой; зная, что ей предстоит выйти к гостям, она не хотела выдавать своего волнения.

Приняв успокоительных капель и понюхав английской соли, Марина слегка успокоилась и стала убеждать себя, что это была простая вольность, которую граф позволил себе в отношении своей хорошенькой кузины и подруги детства; кроме того, он ведь влюблен в Тудельскую.

Вообще граф — большой забулдыга, как отозвался о нем однажды барон Реймар; а ее отец, такой красивый и умный, конечно, мог с успехом выдержать сравнение с противным человеком. И, успокоенная последним доводом, Марина пошла обратно в гостиную.

Чистая до глубины души, она действительно прошла сквозь окружавшую ее грязь, не только не замарав себя, но не вынося даже полного понимания всего безобразия и уродства житейской правды: по своей прямо детской наивности, то страстное обожание, которое воздавалось матери, она понимала, как законную дань ее обаятельной красоте, и Надежде Николаевне вовсе не трудно было скрыть от дочери истинные отношения к обожателям.

Когда Марина появилась в гостиной, то нашла там новых гостей, прибывших на вечер. В смущении стала она искать глазами графа, но тот уже весело ухаживал за какой-то дамой и хохотал.

—

Должно быть, он просто волокита, не больше, — подумала она.

Юлианна и отец сидели на противоположном конце комнаты с каким-то неизвестным господином, смуглым брюнетом. Увидав дочь, Павел Сергеевич знаком подозвал ее и представил ей художника Соломина.

—

Так как Юлианна ленится позировать и все откладывает сеансы, то не будете ли вы так добры, Сергей Сергеевич, написать портрет моей дочери? — смеясь сказал Адауров. — Она у меня девочка терпеливая и спокойная, а так как особенного дела у нее нет, то позировать она вам будет, когда пожелаете.

Художник окинул Марину вдумчивым, испытующим взглядом и улыбнулся.

—

Сочту за честь писать портрет Марины Павловны, — с поклоном ответил он. — Не могу однако, не заметить, Павел Сергеевич, что заурядный портрет, по моему мнению, слишком прозаичен и груб, чтобы передать воздушный, удивительно привлекательный образ вашей дочери. Фея, Ундина на берегу озера, видение, лунный луч, словом, нечто фантастическое или мистическое больше подошло бы к ее красоте.

—

Может быть «блуждающий огонек», или «болотный цветок»? — вспыхивая, подсказала ему Марина.

—

Ах, какая блестящая мысль! Именно «блуждающий огонек», — подхватил восторженно Соломин.

Адауров захохотал.

—

Простите, Сергей Сергеевич, я и забыл, что вы — присяжный портретист неземных созданий, таинственных видений, и что вас вдохновляет все невидимое для простых смертных. Пишите, впрочем, что хотите: я вам не мешаю. Сделайте из Марины лунный свет, сфинкса, привидение, но раньше дайте мне портрет дочери и жены. Я предпочитаю иметь х такими, каковы они в действительности, а не в виде грезы, хотя и поэтической.

И он поцеловал руку у жены.

Около Адауровых столпились гости и весело смеялись.

Соломин настаивал прежде всего на картине, которую рассчитывал написать для весенней выставки, а за портреты думал приняться уже впоследствии. Павел Сергеевич сдался и предоставил для сеансов свой фотографический павильон; решено было, что сеансы начнутся немедленно.

Устройство мастерской началось со следующего же дня. Доставленное для картины полотно было громадных размеров. Все окна завесили толстыми занавесями, в разных местах, по указанию художника, установили разноцветные электрические лампочки, и сеансы начались.

Марина была в восторженном настроении и подолгу совещалась с художником о костюме, который и был сделан по рисункам Соломина; у нее обнаружилось вдруг редкое художественное чутье.

За исключением Юлианны и Валентины Антоновны, никто не допускался в мастерскую: картина должна была служить сюрпризом для Адаурова.

Но скоро одна Булавина сидела на сеансе, так как рассеянная светская жизнь вскоре отвлекла Юлианну, а сеансы бывали довольно продолжительны, потому что художник работал с увлечением и был в восторге от терпения и трудолюбия своей «натуры».

Поглощенная картиной, Марина не замечала того, что творилось в доме. Так, она не обратила внимания, что Земовецкий частенько захаживал к ним, когда Павел Сергеевич бывал на службе; а еще чаще в одни и те же часы по утрам Юлианна уходила из дому не то за бесконечными покупками, не то гулять.

Картина была закончена гораздо раньше, чем можно было ожидать, и тщательно закутанное полотно было перенесено в залу на суд Адаурова. Юлианна воспользовалась случаем и созвала близких знакомых.

Наконец, взволнованный художник сам откинул покрывало, скрывавшее его произведение, и в зале все замерли, подавленные впечатлением картины, от которой сразу повеяло очарованной тишиной ночи.

Перед зрителями тянулось болото, поросшее водорослями, на которых повис тонкий пар; местами, точно куски стекла, тускло лоснились прогалины стоялой воды, и кое-где пышно белели чашечки водяных лилий. На окраине неба вздымались темные очертания леса, и лунный свет холодно и строго проглядывал из-за деревьев. В центре картины, до половины погруженный в болотную тину, виден был серовато-зеленый скелет с подернутым мхом черепом; своей костлявой рукой он поддерживал опиравшийся на его плечо предательский «блуждающий огонек» — Марину. Никогда она не была так хороша, как в этой таинственной, фантастической обстановке.

Стройный воздушный стан чуть просвечивал сквозь лиловатое одеяние и терялся в воде; роскошные пепельные волосы были распущены и пестрели в лунном свете серебряными блестками; девственно прекрасные белые руки вырисовывались из-под широких, разрезных до плеча рукавов, сливавшихся с ночным туманом.

Полупрозрачное беловатое лицо освещено было точно изнутри, и усмешка тайной неги шевелила, казалось, алые губы. В одной руке виднелся чуть заметно мерцавший цветок, а другой она манила к себе стоявшего на краю болота юношу в средневековом богатом одеянии.

По сосредоточенному выражению лица и движению, с которым тот сжимал рукоять своего кинжала, видно было, что рыцарь сознавал опасность; а все же он занес уже ногу, чтобы ступить на предательское болото, где сторожила смерть, и завороженный взгляд его был прикован к дивному, окутанному светлой дымкой видению.

Золотисто-бледный крест вырисовывался над головой рыцаря.

• Предыдущая
• 9/34
• Следующая