Золотая жила для Блина - Некрасов Евгений Львович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/33
• Следующая

— Приехали, — не без удивления сказала Лина.

Блинков-младший с подсказками Лины расстегнул пряжки и вывалился на землю. Ноги подкашивались. Он отполз к березе и сёл спиной к стволу.

— Опа! — Зеленоглазая с натянутой улыбкой соскочила на землю. Ее шатнуло, и она уселась рядом с Митькой.

— Ты первый раз прыгала? — угадал он.

— С крылом первый… А если совсем честно, то я и с круглым парашютом прыгала только тандемом с Пашкой.

«Расслабилась», — подумал сыщик и опять сказал:

— Ну что ж, вы своего добились!

— Что за дебильные намеки! — взвилась зеленоглазая. — Что ты вообще себе вообразил?! Иду в туалет — он стоит в коридоре, смотрит. Иду обратно — сидит в купе, опять смотрит! Ты что, озабоченный? Считаешь, сколько раз девушки пописают?!

Сыщик не смутился. Удалось вывести подозреваемую из себя — уже полдела сделано.

— «На перевале я разбил второй свой сухопутный лагерь»… — произнес он первую строчку стихотворения-пароля. — Я обо всем догадался!

Лина сидела с ним плечом к плечу. Повернув голову, Митька в упор посмотрел в зеленые глаза, вернее, в один глаз — что видел, в то и посмотрел. Глаз выглядел смущенным.

— Ну и что! — без прежнего напора сказала Лина. — Конечно, это не я написала, а Леонид Алексеевич. А я только читала как бы от себя.

— Какой Леонид Алексеевич?

— Кулик. Он здесь как бог. Посреди Ванавары торчит железяка — говорят, бур, забытый Куликом году этак в тыща девятьсот тридцатом. И никто его с тех пор не выдернул. А стихи про центр паденья только чайники не знают. Они есть в книжках про Тунгусский метеорит. И в музее висят в рамочке.

Версия лучшего сыщика из всех девятиклассников зашаталась, роняя елочные игрушки улик.

— Ладно, а почему ты нам не сказала, что летишь в Ванавару?

— Да потому что не знала, куда от тебя деваться! Терпеть не могу таких приставучих. Ну, посидели, поговорили, а потом зачем ты за мной хвостом ходил?

— Я не ходил, — сказал Блинков-младший.

— Ну, подсматривал.

— И не подсматривал, а просто ждал, когда пройдешь по вагону!

— Зачем?

— Хотел еще поговорить.

— А я не хотела! — огрызнулась зеленоглазая и всхлипнула: — Папу жалко!

— А мне, думаешь, не жалко? — ответил Блинков-младший, удивившись тому, что Лина сначала подумала о его папе, а не о Пашке.

— Тебе своего папу жалко, а мне своего!

Версия рухнула со стеклянным звоном.

— Так Сергей Иванович — твой папа?!

— Представь себе, мой! Командир воздушного корабля, не ботаник зачуханный!

— Это кто зачуханный? — оскорбился за папу Блинков-младший.

— Да так, ничего личного. Кому летать в небе, кому мочковатые корешки собирать.

То, что корешки мочковатые, почему-то сильнее всего обидело Митьку. Он отвернулся и решил молчать.

— Ладно-ладно, — сказала Лина, — беру свои слова обратно. Еще не хватало нам собачиться. Да вай посмотрим, что у кого есть в карманах, и пойдем.

— И парашют возьмем, — подсказал Блинков-младший.

— Само собой, он стоит две с половиной тысячи баксов. — Лина подняла голову и посмотрела на парашют, клочьями свисающий с обломанных сучьев.

— Стоил, — уточнила она. — Пашка на него два года копил. И дедушка добавил, и папа.

— А Пашка тебе кто?

— А ты сам, что ли, не сообразил? Все говорят, что мы похожи. Пашка мне брат, а папа мне папа, а дедушка мне академик Лемехов, который тебя за Черным Маслом посылал!

Над упавшей версией рассеялся дымок последних подозрений, и не осталось ничего. Митьку бросило в жар. Ах, ехидина! А он-то, он! Распустил павлиний хвост, балбес! Нашел, перед кем похвастаться знакомством с академиком…

— Вот почему ты сразу к нам подошла. Там, на перроне, — промямлил Митька.

— А ты думал! Это же я вам покупала билеты на поезд: Блинков Олег Николаевич и Блинков Дмитрий Олегович, молокосос четырнадцатилетний.

— Мне пятнадцать будет в сентябре, — буркнул Блинков-младший.

— И мне пятнадцать, только мне уже исполнилось в марте.

— А что ж ты про стипендию врала?

— Я не врала, просто дедушка так говорит. У меня был бзик, хотела пойти на лето официанткой подрабатывать. А он: «Пока ты учишься, я тебе буду платить стипендию».

Разговаривая, Лина выворачивала карманы и раскладывала на траве все, что попадалось под руку. Митька, не ожидая найти ничего полезного, запустил руки в карманы папиной куртки и нащупал что-то твердое, размером со спичечный коробок. Зажигалка. «Зиппо».

— Дай-ка, — потянулась Лина. Повертела зажигалку в руках и улыбнулась: — Пашкина. Это он тебе сунул в последний момент.

Они собрали свои вещи в кучу: три носовых платка, карманный ножичек, зажигалка, начатая пачка жвачки и начатый пакетик соленого арахиса.

— Человек может не есть месяц, — сказал Митька.

— Сил не будет, если вообще ничего не есть, — возразила Лина.

— Будут. Дня через три мы перейдем на аутотрофное питание.

— На какое?

— Начнем расходовать собственный жир.

— Это тебе папа сказал?

— Папа.

— Ботаник, — не без ехидства уточнила Лина.

— Он такой ботаник, что круче мамы.

— А мама кто, воспитательница в детском саду?

— Контрразведчица, подполковник. — Блинков-младший повернулся к Лине рассеченной щекой. — Посмотри-ка, что у меня. Только руками не тро…

Зеленые глаза закатились под лоб, Лина побледнела до синевы и стала сползать на траву. Ну вот, крови боится. А с парашютом прыгать не боялась. «Нет, девчонок не поймешь», — подумал Митька, подхватывая ее на руки.

Встал вопрос, как приводить зеленоглазую в чувство: хлестать по щекам (вызывает прилив крови к голове) или сделать искусственное дыхание изо рта в рот (вентилирует легкие). Второй способ казался гораздо приятнее, но и первый не повредил бы этой ехидине. Митька еще не забыл ей ни «озабоченного», ни «мочковатых корешков».

Пока он решался, Лина заморгала и открыла глаза.

— Ты как? — спросил Митька, отворачиваясь, чтобы не показывать окровавленную щеку.

— В порядке, — жалким голосом пролепетала парашютистка.

— Тогда полежи, а мне надо сбегать к болоту за сфагнумом.

— За чем?

— Мох такой, сфагнум. Останавливает кровь, заживляет раны. Про него только ботаники знают, а летчикам сверху не видно, — мстительно добавил Митька, вскочил и побежал лечиться.

А все-таки хорошо, что Лина не инопланетянка. Ну их!

В жизни многое происходит одновременно, а в книжке приходится писать по порядку. Поэтому я упустил одну важную подробность. Как только парашютисты приземлились и даже еще раньше, когда они только приберезились и висели на парашютных лямках над землей, на них сразу же накинулись комары. Сибирский комар состоит примерно в таком же родстве с нашим среднерусским, как волк с собакой. Среднерусский комар — почти домашний. Он дохнет от нагретых пластиночек, пропитанных каким-то химикатом, и боится крема «Тайга».

Сибирский тоже дохнет, но его много. Он подлетает к тебе с огромной очередью за спиной. Первые сотни дохнут-дохнут-дохнут от химикатов, пока химикаты не кончаются. Тогда на тебя набрасываются тысячи из конца очереди. А отпугивающего крема сибирский комар, может, и рад испугаться, но сзади его подпирают другие. Он шарахается, видит их оскаленные рожи и понимает: затопчут. Ничего не остается, как сесть на тебя и, брезгливо поджав задние лапки, вонзить хоботок в намазанное место.

Сибирских комаров полчища, тьмы. Если даже мерить на вес, их больше, чем людей.

Поначалу, когда закатное солнце еще припекало, Митьку и Лину окружали только самые отчаянные и голодные. Всего лишь по сотне на человека. От них еще можно было отмахиваться, и разговоры Митьки с Линой выглядели так:

— Лин, а почему дедушка запре… Тьфу! В рот попал… запретил тебе официанткой, тьфу-тьфу, работать? — Шлеп! Бац!

Привычная Лина, обмахиваясь веточкой:

• Предыдущая
• 10/33
• Следующая