Бойся Кошек - По Эдгар Аллан - Страница 30

И тем не менее, когда на следующее утро дверь открыли, то обнаружили, что белый кот сидит на прежнем месте — на груди покойника, как будто никуда не исчезал.

Вновь повторилась та же сцена, что и накануне, с тем же результатом, но на этот раз все увидели, что кот притаился под огромным коробом в углу большой комнаты, в котором мой двоюродный дед хранил свои бумаги по аренде, деньги, документы, а также молитвенник и четки.

Миссис Дулан слышала, как он ворчит возле ее пяток, куда бы она ни пошла, и хотя она его не видела, но слышала как кот располагается на спинке кресла, в которое она усаживается, и сразу же начинает рычать ей прямо в ухо, так что она с воплем вскакивала и молилась, опасаясь, что он вот-вот вцепится ей в горло.

А еще служка священника, заглянув за угол дома, под ветвями деревьев старого сада увидел белого кота. Тот сидел неподалеку от маленького окошка комнаты, в которой лежало тело моего двоюродного деда и следил за четырьмя маленькими стеклами так, как обычно коты следят за птицами.

В конце концов кот опять был обнаружен на трупе, и что бы не предпринимали люди — все было напрасно: как только тело оставалось в комнате без присмотра — тут же рядом появлялся белый кот, образуя с покойником прежнее зловещее единство. К ужасу и конфузу всех, это продолжалось вплоть до того момента, когда дверь комнаты открыли для церемонии отпевания.

Кон Донован был похоронен со всеми необходимыми почестями и его история на этом кончается. Но отнюдь не кончается история белого кота. Ни один дух — предвестник смерти — еще не привязывался столь крепко к чьей-либо семье, как этот призрак к нашей. Есть и еще одно важное отличие. Как правило, предвестник смерти испытывает определенную симпатию к семье, которой он достался по наследству, это же существо было явно зловредным. Оно было просто посланником смерти. И то, что оно принимало облик кота — наиболее хладнокровного и мстительного из всех животных — недвусмысленно отражало характер его появлений.

Незадолго до смерти моего родного деда, хотя он и чувствовал себя в то время вполне здоровым, кот тоже появился, причем обстоятельства его появления были очень похожими на те, которые я упомянул, когда рассказывал о своем отце.

За день до того, как мой дядя Тейгю погиб от случайного выстрела собственного ружья, кот явился ему. Это произошло вечером в сумерках, у озерца на поле, где я встретил женщину, шагавшую по воде. Дядя мыл ствол ружья в озерце. Трава там короткая и укрытия поблизости нет. Он не понял, откуда к нему приблизился белый кот, но когда впервые взглянул на него, тот разгуливал около его ног, сердито размахивая хвостом; его зеленые глаза сверкали в сумерках. Кот продолжал ходить вокруг то большими, то малыми кругами, пока дядя не дошел до сада, где видение исчезло.

Моя бедная тетя Кэг — та, что вышла замуж за одного из О'Брайенов, близ Уула — как-то приехала в Драмганьол на похороны кузины. Но и сама, бедняжка, пережила покойницу только на месяц.

Возвращаясь с поминок в два или три часа ночи и перебираясь по ступенькам через изгородь фермы, она увидела белого кота. Он держался так близко, что она чуть не упала в обморок; когда же она подошла к двери, кот вспрыгнул на дерево, стоявшее рядом, и покинул ее.

Мой маленький брат Джим тоже видел его за три недели до своей смерти. Вообще каждый член нашей семьи, кто умер или заболел неизлечимой болезнью здесь, в Драмганьоле, непременно видел белого кота, и ни один из увидевших его не может надеяться, что долго проживет после этого.»

Это был прохладный, промытый дождем день в конце августа, того неопределенного сезона, когда куропатки пребывают еще в безопасности или в замороженном состоянии и охотиться не на что — если только вы не окажетесь южнее Бристольского пролива, в каковом случае вы имеете возможность совершенно законно скакать галопом, преследуя жирных оленей. Вечеринка у леди Блемли происходила не к югу от Бристольского пролива, а потому в этот день вокруг чайного стола собралось много гостей. Несмотря на мертвый сезон и банальный повод, в собравшейся компании не чувствовалось и намека на то утомительное беспокойство, которое может вызвать ужас перед предстоящей впереди игрой на фортепьяно или с трудом подавляемое стремление приступить к игре в аукционный бридж. Нескрываемое и беспредельное внимание всех собравшихся было приковано к заурядной и простоватой персоне мистера Корнелиуса Эппина. Из всех гостей леди Блемли он был единственным обладателем сомнительной, неопределенной репутации. Кто-то называл его «умным», и, приглашая его сегодня, хозяйка рассчитывала на то, что его ум хоть частично сможет внести лепту в общее удовольствие. До этого момента у нее не было возможности выяснить, в какой области проявляется его ум, если такая область вообще существовала. Он не был ни остряком, ни чемпионом по крокету, не обладал талантом гипнотизера и не имел способностей в сфере любительского театрального искусства. Да и по внешним данным его нельзя было отнести к тем мужчинам, которым женщины охотно прощают даже явно выраженную умственную отсталость. Он вполне вписывался просто в «мистера Эппина», а имя «Корнелиус» выглядело очевидным надувательством, предпринятым в момент крещения. И вот теперь именно он намеревался поразить мир открытием, на фоне которого изобретения пороха, печатного станка и парового двигателя выглядели сущими безделицами. Последние десятилетия принесли много потрясающих прорывов в области науки, однако в данном случае речь скорее шла о чуде, чем о научном достижении.

— Вы на самом деле хотите, чтобы мы поверили, — говорил сэр Уилфрид, — что вам удалось найти способ обучения животных человеческой речи и что старина Тобермори оказался вашим первым удачным учеником?

— Над этой проблемой я работал 17 лет, — отвечал мистер Эппин, — но лишь в последние 8–9 месяцев появились первые проблески успеха. Разумеется, я провел эксперименты с тысячами животных, однако последнее время работал только с кошками, этими чудесными созданиями, которые смогли столь блестяще вписаться в нашу цивилизацию, сохранив при этом все свои высоко развитые животные инстинкты. То у одной, то у другой кошки обнаруживал я выдающийся интеллект, впрочем, как бывает и с человеческими особями. Когда же я познакомился с Тобермори, то сразу понял, что имею дело с суперкотом, существом экстраординарного интеллекта. В предшествующих экспериментах я далеко продвинулся по пути к успеху, но в работе с Тобермори, можно сказать, я достиг своей цели.

Свое замечательное заявление мистер Эппин завершил явными нотками триумфа в голосе. Никто из присутствовавших не сказал вслух «Чушь!», хотя губы Кловиса пошевелились в полном соответствии с этим обозначением недоверия.