Захоронение - Коллинз Макс Аллан - Страница 3

– Парень, а ты довольно хладнокровный тип.

Мюсетти пожал плечами, взглянув в зеркало заднего вида, перед тем как повернуть без сигнала налево, на грязную дорогу, которая была не шире коровьей тропы к водопою.

Затем парень выключил фары. Они проехали в обратном направлении – дорога шла через лес, то поднимаясь на холмы, то спускаясь вниз – около полумили, прежде чем Мюсетти заглушил мотор.

Минуту посидев в молчании, они выбрались из машины.

– Ну что ж, приступим, – сказал Батаглия. Забавно, он совершенно спокоен, подумал Гианелли.

Он мог расчувствоваться во время просмотра душещипательного фильма, и ему стоило больших трудов не разрыдаться на похоронах друга или члена семьи (любойиз двухсемей). И, наверное, даже этот легавый двурушник заслуживал какого-то сочувствия.

Но на войне как на войне – трупы вызывают не уважение, а распоряжение – и исполняющий распоряжение не чувствовал ничего, кроме желания поскорее покончить с этим делом и пойти домой…

Гианелли взялся за лопату и приступил к делу, пока подельники волокли труп к его последнему пристанищу. Грунт здесь был болотистым, поэтому копать было легко, но Гианелли жалел, что не додумался обуть что-нибудь подешевле своих неправдоподобно дорогих ботинок.

Через некоторое время труп очутился в довольно глубокой яме. Гианелли было интересно, что бы почувствовал капитан Эд Хилл, если бы знал, сколько мафиози,за которыми он охотился все эти годы, собрались проводить его в последний путь.

– Когда настанет Судный день, – сказал Гианелли, – и все трупы восстанут из земли, этого несчастного ублюдка могут и недосчитаться.

Батаглия засмеялся, а Мюсетти никак не отреагировал на эти слова.

Вскоре этот неразговорчивый малый вывел машину на хайвэй и повернул в направлении дюн. Теперь, когда дело было сделано, они ехали медленно, и Гианелли мог расслабиться и поразмыслить.

Болото стало хранилищем многих тайн, Гианелли знал это. Никто не явится сюда в поисках пропавших тел. Трясина будет хранить свои секреты вечно.

Или, во всяком случае, до Страшного суда.

А то и дольше. Гианелли тихо рассмеялся, и Батаглия посмотрел на него как на идиота.

Какой же ангел захочет сунуться в это гиблое место, за этими никчемными костями, чтобы воскресить какой-нибудь из трупов, лежащих там?

Словно толстая пленка мазута, разлитая по поверхности озера Мичиган, удушливая волна жары, царящей с ранней весны, накрыла Чикаго.

Летом началась засуха, а в конце июля к «радостям жизни» добавилась забастовка мусорщиков; долгие ночи и еще более долгие дни город «благоухал», действуя на нервы своим обитателям. За последние семь недель груды мусора превратились в гигантские, кишащие заразой компостные кучи. Репортеры частных газет называли город «Чикаго-на-Навозе» и «Городом Большой Вони», но ни одна из сторон, повинных в забастовке, и ухом не вела, и Мать-Природа, похоже, решила избавиться от проблем, хорошенько прокипятив Чикаго.

В этом городе, где улыбки стали редкостью, специальный агент Силли Бусс, сидящий в приемной Федерального здания имени Эверетта Дирксена, по части улыбок мог бы сейчас дать фору Чеширскому коту.

Больше шести месяцев он вел дело против боссов чикагской мафии, Раймонда и Винсента Гианелли, и теперь, – благодаря дружку Гианелли, ставшему информатором, – Бусс держал отца и сына под колпаком.

Сидя за столом со стороны обвинения, Бусс лучился тихой самоуверенностью. В конце концов, самоуверенность всегда была неотъемлемой чертой агента ФБР, но в сочетании с квадратной челюстью, стрижеными под машинку каштановыми волосами и голубыми, со стальным отливом, глазами, его самоуверенность сегодня отдавала чванливым нахальством.

Суд не был назначен на сегодня, но Бусс нарядился в «судебный» костюм. У каждого уважающего себя профессионала, работающего в правоохранительной системе, наверняка в шкафу висит такой же костюм, предназначенный исключительно для особых дней в суде.

Костюм Бусса был темно-серым в мелкую, чуть более светлую полоску, и стоил немного меньше, чем его первая машина, но сегодня агент хотел выглядеть соответственно своему великолепному настроению.

Рядом с Буссом сидел федеральный прокурор Даниэль МакМайкл, что-то царапая в желтом казенном блокноте, лежащем между кипами бумаг. Черные волосы МакМайкла уже начинали редеть, и он зачесывал их на косой пробор. Серый костюм прокурора был, по меньшей мере, вдвое дороже костюма Бусса.

У МакМайкла были темные глаза, которые могли излучать дружелюбную теплоту, если дело касалось его сторонников, и холодную, как лед, надменность, если речь шла о врагах. Похожий на луковицу нос словно проводил границу между цветущими полными щеками и тонким ртом. Когда уголки рта приподнимались на несколько градусов, как сейчас, считалось, что прокурор улыбается.

У Дэна МакМайкла были широкие плечи и сильные руки атлета, но впечатление портил неожиданно мягкий взгляд человека, лучшие дни которого остались далеко позади. Если бы МакМайкл делал карьеру в бейсболе, а не в прокуратуре, он вряд ли стал бы выдающимся игроком, но тренер, дающий ценные советы молодым игрокам, из него вышел бы великолепный.

Бусс работал с МакМайклом над несколькими делами и уважал его за юридически выверенный подход. Они выигрывали дела и добивались обвинения, а преступники получали достаточно долгий срок заключения в федеральной тюрьме.

В углу, слева от них, стараясь не привлекать к себе внимания, сидела Анна Джонс, миниатюрная кареглазая блондинка, работавшая судебным протоколистом, и слегка улыбалась, чуть приоткрыв рот. По мнению Бусса, улыбка предназначалась ему.

Хотя, возможно, тут его самоуверенность была ничем не оправдана…

Посмотрев на часы, агент ФБР отметил, что, хотя он и ожидал, что Гианелли уже должны будут быть здесь, официально они еще не опоздали, Встреча была назначена ровно на одиннадцать, и у предполагаемых подсудимых осталось несколько минут, чтобы прибыть вовремя.

Что они и сделали – в 10:59 и тридцать секунд дверь распахнулась, и друг за другом вошли трое мужчин.

Первым шел Раймонд Гианелли, крепко сбитый, но очень элегантный в коричневом костюме, рубашке шоколадного цвета и коричневом галстуке в желтую полоску. Выбранная им цветовая гамма гармонировала с его светло-карими глазами, но волосы вошедшего были черными, с легкой сединой на висках, а кожа была настолько смуглой от загара, что казалась продубленной; Бусс отметил про себя, что так загореть можно только в солярии, но никак не на пляже.

За Раймондом следовал его сын, Винсент.

Он был выше и тоньше своего мускулистого отца, ухоженный и чисто выбритый, с улыбкой, скорее напоминавшей ухмылку. Его каштановые волосы были очень коротко подстрижены, а глаза гораздо темнее отцовских. Винсент надел коричневый костюм из ткани с мелким узором, на тон светлее, чем у отца, светло-зеленую рубашку и подобранный в тон галстук. Его коричневые итальянские туфли наверняка стоили больше, чем лучший костюм Бусса, а то и МакМайкла.

По мнению Бусса, Винсент Гианелли походил на классического психопата, кем и являлся. Парню не было дела ни до кого, кроме себя, любимого, за исключением, может быть, отца, но это основывалось скорее на бизнесе, чем на родственных чувствах, и отношения между ними строились скорее на принципах Макиавелли [1], чем на эмоциях.

Единственным живым существом, небезразличным Винсенту, был огромный мастино-неаполитано по кличке Лука, названный так, скорее всего, в честь Луки Брази из «Крестного отца».

Бусс знал это, как и многое другое о своей «жертве».

Преступники часто бывают до странности нормальными – обычные люди, которых семейные узы или особенности характера толкнули на кривую дорожку.

Гианелли – в частности, Винсент – были не из этой породы.

За Гианелли-младшим плелся хвостиком их семейный адвокат – Рассел Селаччи, больше всего напоминавший маленький цирковой фургончик.