Смерти нет - Купцова Елена - Страница 15
- Предыдущая
- 15/65
- Следующая
— Расстреляли их. Всех Мещерских, под корень, чтобы духу их не было на этой земле, убийцы поганые. Князя, княгиню и троих детей, стало быть, ваших дядюшку, тетушку, кузину и двоих кузенов. Славная работа. Моего мужа тоже расстреляли. — Она говорила тихо, напряженным, свистящим шепотом, словно боялась, что их могут услышать. — И знаете, за что? За то, что он был барон Врангель. Не родня, упаси Бог, просто однофамилец, но этого оказалось довольно. Уж не знаю, почему меня пожалели. Хотя что это я? Жалости они не знают.
Марго сидела, как громом пораженная. Слова, которые ее странная собеседница шептала ей в лицо, наваливались на нее, как груда камней. Совершенно раздавленная, она смотрела на шевелящиеся, как в кошмарном сне, губы.
— Кто они? — спросила Марго еле слышно.
— Большевики, чтоб им вечно гореть в огне. Но Бог — он все видит и ничего не прощает. Они еще захлебнутся в пролитой крови. — Она истово, с чувством перекрестилась. — Так что забудьте, что вы им родня. Забудьте, если хотите жить.
Как-то так само собой получилось, что Марго осталась жить у Софьи Карловны Врангель. Квартира, которую она занимала в доме Мещерских, была достаточно просторна. Четыре комнаты, три из которых пустовали, туалетная комната, комната для прислуги, которую почему-то облюбовала себе Софья Карловна, просторная кухня. Все это находилось в удручающем унынии и запустении.
Марго долго мыла, терла, скребла и наконец вернула квартире относительно жилой вид, несмотря на весь ядовитый скептицизм Софьи Карловны, которая считала, что наступил конец света и нечего, мол, изводить себя по пустякам.
— Что вы так стараетесь, не понимаю, — говорила она, проходя по коридору мимо согбенной Марго с неизменной тряпкой. — Не сегодня-завтра за нами придут, и кому нужны будут ваши усилия?
— Это мне нужно сейчас, — отвечала Марго. — Ведь мы пока еще живы.
— Вот именно, что пока.
И она исчезала в своей комнате, унося с собой шлейф валерьяновых ароматов. Этот запах преследовал Марго повсюду. Она никак не могла доискаться причины, а спросить почему-то стеснялась.
Ответ пришел неожиданно. Однажды, когда Софьи Карловны не было дома, Марго решила слегка прибрать в ее комнате и натолкнулась на шеренгу маленьких пузырьков, штук пятьдесят, не меньше, в укромном углу за шкафом. С трудом вытащив притертую пробку, Марго принюхалась. Так и есть, валериана. Интересно, где она ее добывает в таких устрашающих количествах и зачем. Марго вспомнила ее вечно расширенные зрачки, и ей все стало ясно. Пожилая дама была наркоманкой. Марго слышала об этой специфической форме наркомании, когда работала в госпитале. В основном это случается с кошками, с людьми реже. Ну что ж, каждый по-своему решает свои проблемы, и не дай Бог никому пережить то, что пережила Софья Карловна. Пусть тот, кто без греха, первый бросит в нее камень.
Марго подолгу бродила по Петербургу, учась понимать и любить его холодную северную красу. Все было ей странно и необычно. Прямые, как стрелы, улицы, просторные площади, закованные в гранит набережные. Людей на улицах становилось все больше, а с ними оживал и город, хотя магазины по-прежнему не работали. Вечной проблемой была еда. Софья Карловна целыми днями пропадала в ей одной известных местах и всегда возвращалась с добычей, выменянной на оставшиеся от прошлой жизни вещи. Марго не оставалась в долгу и периодически запускала ручку в подол заветного пальто. Обе нигде не работали, поэтому пользоваться талонами и распределителями не могли.
Улов каждый раз был разный: то несколько картофелин, то хлеб, то селедка, а иногда — о, роскошь! — сахар или плохонький чай. У них даже завелись кое-какие запасы, что несказанно грело душу. Значит, предстоящая зима не будет голодной и страшной. Со всей беспечностью молодости Марго цеплялась что было сил за эти маленькие удачи, по крупицам собирая вокруг себя свою новую жизнь в странном, сером, мрачноватом городе.
Что заставило Басаргина остаться в Москве, несмотря на уговоры и слезы сестры? Он и сам толком не знал. «Это моя страна, — сказал он однажды Дику Уорли. — Никто и ничто не заставит меня уехать отсюда». Но чем дальше, тем меньше узнавал он свою страну или, может быть, не знал ее никогда. Привычный мир рушился вокруг и представал как бы отраженным в кривом зеркале.
Так что же держало его? Может быть, старые корни, а может, мысль о Марго, которая живет где-то, ходит, дышит и думает о нем. В этом он почему-то был свято уверен.
Дик Уорли сдержал слово и увез Нелли в Англию летом 1917 года. Басаргин ничего не знал об их дальнейшей судьбе. Он помаялся один в опустевшем доме на Сретенке, быстро понял всю бессмысленность усилий удержать родовое гнездо и, не колеблясь более, продал его. Он только успел купить себе небольшую квартиру в кооперативном доме в Скатертном переулке, где селились в основном представители московской богемы, как случилось непредвиденное.
Октябрьский переворот грянул как гром среди ясного неба. Впрочем, не столь уж и ясного. Дик Уорли, со свойственной ему прозорливостью, предупреждал Басаргина, что одним февралем дело не кончится. Поспешное отречение царя, беспомощные действия Временного правительства, нескончаемая чудовищная бойня на фронтах — все это не оставляло никаких надежд на благополучный исход. Кровавое колесо истории совершило свой чудовищный виток.
Басаргин понимал, что уж если он остался, обратной дороги нет. Надо приспосабливаться к новой жизни, в которой ему суждено быть простым гражданином, Владимиром Николаевичем Басаргиным. Превращение это не было безболезненным. Откровенный, ничем не прикрытый грабеж, насилие и произвол новых властей заставляли кровь закипать в жилах. В такие минуты Басаргина охватывало непреодолимое желание бежать из ставшей чужой и враждебной Москвы. Куда угодно, хоть на Дон к Деникину, к своим, и стрелять, стрелять в восставшего хама. Ненависть застилала глаза, мешая думать. Стрелять в кого? В таких же русских, как и он. Каких-нибудь Петьку, Ваську, Митьку. Так, кажется, звали сына их дворника Антипа, которого его мать спасла от воспаления легких в далеком, неправдоподобно далеком 1912 году.
Мысли путались. Откуда эта звериная ненависть одних русских к другим? От блеска и благополучия одних и чудовищной нищеты и бесправия других, от темноты и невежества, которыми ловко воспользовались большевики. «Так мы же сами, своими руками сделали им такой царский подарок, — думал в отчаянии Басаргин. — Поднесли Россию на блюде. Нате, ешьте. Они и съели. А кто бы отказался?»
Из-за ранения и контузии, полученной во время Кавказской кампании, Басаргин был признан негодным для военной службы. И о нем попросту забыли. Словно никогда не было подпоручика Владимира Басаргина. Он не знал, радоваться этому или огорчаться. Кроме военной службы, он ничего не знал и не умел и теперь совершенно не представлял, куда себя применить.
Но видно, не зря припомнил он дворника Антипа. Они встретились случайно на Тверском бульваре. Басаргин не узнал его, прошел мимо.
— Барин! Владимир Николаевич!
Басаргин обернулся и пригляделся к сгорбленному старику с совсем уже седой клочковатой бородой. Что-то знакомое и одновременно незнакомое было в его облике. Чего-то не хватало для полного узнавания. Басаргин понял — фартука и метлы.
— Антип! А я тебя и не узнал. Постарел ты, брат.
— Да уж, старость не радость. А я вас сразу признал.
— Как ты теперь? Где?
— Да уж живем — не тужим. Буржуев скинули, сразу дышать легче стало. Так что ничего.
Басаргин поморщился, словно хлебнул кислого.
— И много ты зла от бар видел?
— Я что, я ничего, — бормотнул смущенно старик. — А все одно — ксплуататоры. Я всю жизнь, почитай, метлой махал, а мой Митька у комиссаров в Наркомпроде, сам почти что комиссар. Бо-о-ольшая шишка. Так-то. Новая власть, она народ любит. А вы-то где, а, Владимир Николаевич?
— Я? Да считай что нигде.
— Нигде-е-е? Так пошли бы к Митьке. Он вас помнит, и барыню, матушку вашу тоже, царствие ей небесное. От смерти ведь его, почитай, спасла. Мы добро не забываем. Ишь как дело-то повернулось.
- Предыдущая
- 15/65
- Следующая
