Смерти нет - Купцова Елена - Страница 3
- Предыдущая
- 3/65
- Следующая
Совершенно раздавленный, он сидел неподвижно, уткнув голову в колени, не в силах поднять глаза, не в силах посмотреть на нее.
Марго, неожиданно для самой себя, быстро успокоилась. Облизывая припухшие от его поцелуев губы, она принялась приводить в порядок растрепавшиеся волосы, изредка коротко взглядывая на его неподвижную фигуру. Было странно и… забавно, да, забавно видеть этого сильного взрослого мужчину таким беспомощным и уязвимым у своих ног. Ощущение новой, неведомой доселе власти охватило ее, и это было приятно.
Она решительно направилась к лошадям, небрежно бросив через плечо:
— Проводите меня домой.
За весь обратный путь они не обменялись ни единым словом.
На кухне, как всегда, было тепло и уютно. Пахло пряностями и теплым лавашем. Отовсюду свисали пучки чеснока, лука и огненно-красных перцев, покачивались пурпурные сосульки чурчхел. Здесь безраздельно царила Шушаник, старая нянька и кормилица Марго. Она перебралась сюда, когда в детской появилась гувернантка-немка, которую называли на русский манер Марья Мартыновна, и с тех пор практически не выходила отсюда, разве что на базар. Никто, как она, не умел так хорошо выбирать овощи и травы для хозяйского стола. Она была настоящей волшебницей, добрым духом их дома, и все расцветало под ее ловкими руками. Маленькая, полная, с огромной колышущейся грудью, вечно подвязанной крест-накрест клетчатым платком, она ловко передвигалась по кухне на ногах-колоннах и творила, творила свои маленькие чудеса. Цукаты из айвы, варенье из грецких орехов и лепестков розы, аджапсандал и пышные пироги — чего только не стряпала она для своей любимицы. А любимицей этой была Марго.
Шушаник никогда не ревновала ее к гувернантке, ну, может быть, только поначалу. В этом просто не было нужды. Сердце малышки было давно уже прочно занято ею. Все это знали и не пытались возражать. Марго, которой тогда было всего пять лет, прилежно учила немецкий язык, читала с Марьей Мартыновной книжки и ходила гулять в парк, но каждую свободную минуту норовила провести на кухне у Шушаник. Здесь можно было расслабиться, подпереть щеку рукой, слушая нянины сказки, а не сидеть с вечно прямой спиной, чинно сложив руки на коленях, и не делать этот глупый книксен, «как подобает девочке из хорошей семьи».
Она еще не раз с благодарностью вспомнит уроки строгой немки, но это будет потом, много позже.
Марго была неизменно вежлива и послушна с гувернанткой, но одного она не могла ей спустить ни за что — имени. Отец называл ее Ритуша, но это мог делать только он. Все остальные должны были называть ее Марго, даже мать. С тех самых пор, как она начала осознавать себя, это имя стало единственно возможным.
Услышав обращенное к себе имя Гретхен, Марго взбунтовалась. Напрасно мать объясняла ей, что так в Германии зовут всех Маргарит, Марго была непреклонна.
— Меня зовут Марго, — восклицала она, воинственно вздергивая подбородок и даже притопывая ножкой. — Марго!
— Майн Готт, какое своевольное дитя! — бормотала гувернантка, не намереваясь, впрочем, отступать.
Противостояние длилось довольно долго, но наконец гувернантка сдалась, удовлетворившись официальным Маргарет. Бог весть что делало ее такой упрямой, может быть, кровное неприятие всего французского.
Позднее, когда Марго узнала историю знаменитой Гретхен, она со смехом сказала матери:
— Теперь понятно, почему я так упорствовала. Не хотелось носить имя глупой гусыни, которая погибла из-за любви. Имя французской королевы куда лучше.
Елизавета Петровна только поморщилась, предпочтя не продолжать этот рискованный разговор. Неожиданные суждения дочери частенько ставили ее в тупик.
Вот и сегодня Марго, по обыкновению, забежала на кухню повидать Шушаник. Старушка, деловито закатав рукава, хозяйничала у плиты, отдавая отрывистые приказания кухарке на армянском языке. Он так и не стал для Марго родным. Отец большую часть своей жизни провел в Москве, Петербурге и Дерпте, где учился в университете, поэтому все у них в доме было устроено на русский лад.
Марго впорхнула на кухню и закружилась, широко раскинув руки. Пышное белое платье, отделанное кружевами и подпоясанное синим атласным пояском, вздулось колоколом вокруг ее стройных ножек. Шушаник и кухарка восхищенно зацокали языками.
— Красиво, ох красиво, джана, — сказала Шушаник, окинув ее оценивающим взглядом прищуренных глаз. — Совсем ты взрослая стала.
— Еще будет шляпа с широкими-широкими полями и лентами.
Марго остановилась, чтобы переколоть шпильки, с трудом удерживающие на макушке ее роскошные вьющиеся волосы.
— Никакого сладу нет с этой гривой, — пожаловалась она, подхватывая пальцами непослушные пряди. — Вот обрежу ее, тогда вздохну свободно.
— Что ты такое говоришь, джана. — Шушаник в ужасе всплеснула руками. — Изуродуешь себя.
— Ну и пусть. Я вообще хотела бы родиться мужчиной, чтобы не возиться со шпильками и лентами.
— И бриться каждый день. — Шушаник лукаво подмигнула кухарке.
— Зачем? Можно было бы отпустить усы и бороду, как у отца.
— Сама не знаешь, что говоришь. А куда ты собралась?
— Пойдем с Сабет гулять в парк, — ответила Марго, вонзая острые белые зубки в сочный розовых персик. — Там сегодня военный оркестр играет.
— Осторожно, джана, платье испортишь!
Шушаник устремилась к ней с салфеткой, в последний момент ухитрившись подхватить каплю янтарного сока, сползшую по подбородку ее любимицы.
— Вот так всегда, — заметила Марго, вытирая салфеткой влажные от сока губы и пальцы, и добавила, подражая акценту гувернантки: — Девотшка из хорошей семьи есть фрукты с нож и вилька.
Получилось очень похоже. Шушаник хмыкнула, не забыв, впрочем, оглянуться на дверь.
— Все правильно, жаль только, что совсем не так вкусно. Что поделаешь, либо вкусно, либо прилично. Так уж устроен этот несовершенный мир, — философски заключила Марго и, сделав изящный пируэт, выпорхнула за дверь.
— Басаргин! Володька!
Молодой человек в форме подпоручика стремительно шагал мимо казарм, явно не замечая и не слыша ничего вокруг. Его тонкое породистое лицо было встревожено и бледно, сузившиеся серые глаза смотрели прямо перед собой. В руке он сжимал какую-то бумагу, видно, письмо. Другой молодой человек, среднего роста, широкоплечий, коренастый, безуспешно пытался догнать его, но поняв, что это ему не удастся, остановился, подняв облако пыли, топнул сапогом и возопил:
— Володька! Господин подпоручик! Да погоди же ты!
На этот раз его отчаянный вопль не остался неуслышанным. Тот, кого звали Володя, или, вернее, Владимир Басаргин, остановился и, обернувшись, спрятал письмо в нагрудный карман. Он надвинул на глаза фуражку, чтобы хоть как-то защитить их от палящего солнца и разглядеть, кто это так нетерпеливо зовет его.
Это был Константин Возницын, поручик Восьмого Кавказского стрелкового полка. Их почти одновременно перевели сюда месяца два назад, и за это время молодые люди успели крепко подружиться. Их многое связывало. Оба происходили из старинных дворянских родов, родились и выросли в Москве, получили одинаковое образование. Однако на этом сходство заканчивалось. Трудно было представить себе двух менее похожих людей. Высокий аристократичный Володя был само изящество, даже форму носил как-то особенно. Когда он ездил верхом, полполка сбегалось поглазеть на такое невиданное зрелище. Оттого и получил он ненавидимое прозвище Щеголь. Впрочем, все, знающие его горячий нрав, избегали произносить это слово в его присутствии. Костя же, напротив, был невелик ростом, коренаст, с круглой головой на короткой шее. Любая одежда выглядела на нем так, словно принадлежала его старшему брату. Но он нимало не расстраивался по этому поводу, его, балагура и весельчака, вообще мало что способно было расстроить. Он откровенно, без малейшей тени зависти, восхищался Володей, не пытаясь, впрочем, ему подражать, в отличие от многих других.
— Ну ты и шагаешь! Вылитый циркуль, — проговорил он, отдуваясь.
- Предыдущая
- 3/65
- Следующая
