Долина Виш-Тон-Виш - Купер Джеймс Фенимор - Страница 22

• Предыдущая
• 22/126
• Следующая

Вечером на третий день после их появления в поселении человека по имени Хеллем в первый раз увидели прогуливающимся за пределами задних ворот, так часто упоминаемых, в направлении наружных строений. Вид у него был не такой недоверчивый, как в течение многих томительных часов до того, а походка, соответственно, уверенной и надменной. Вместо того чтобы по обыкновению носить на поясе пару тяжелых кавалерийских пистолетов, он не прихватил даже своего палаша и в такой одежде больше выглядел человеком, желающим развлечься и потому отказавшимся от обременительного одеяния, которое все из его отряда до сих пор считали благоразумным носить. Он бегло оглядел поля Хиткоутов, переливающиеся под мягким светом закатного солнца, и взгляд его рассеянно скользнул по очертаниям леса, который его воображение еще столь недавно населяло существами с кровожадным и безжалостным характером.

Стоял час, когда завершаются дневные труды земледельца. К числу тех, кто более обычного был занят в эти хлопотливые минуты, относилась служанка Руфи, чей чистый приятный голос слышался в одном из загонов, временами поднимаясь до высот духовного песнопения, а затем периодически падая до почти неслышного мурлыканья в тот момент, когда она извлекала из любимого животного щедрые порции вечерней дани для молочных запасов своей хозяйки. К этому загону чужак, как бы случайно прогуливаясь, и направил неторопливые шаги, словно пребывая в восхищении от холеного стада, как и от всех прочих приятных обитателей усадьбы.

— У какого дрозда ты брала уроки, милая девица, что я ошибочно принял твое пение за одну из трелей сладчайших певчих птичек вашего леса? — спросил он, доверяя свою персону ограде загона с видом легкого превосходства. — Можно вообразить, что это малиновка или вьюрок поет свою вечернюю песню, а не голос человека, то громче, то тише распевающего ежедневные псалмы.

— Птицы нашего леса редко подают голос, — возразила девушка, — и та из них, которой есть что сказать больше других, делает это так же, как те, что зовутся джентльменами, когда им приходит охота усладить слух простых деревенских девушек.

— И каким же это образом?

— В насмешку.

— А! Я наслышан об этих искусницах. Говорят, что это сплав гармонии голосов всех прочих певчих птиц, однако в их манере разговора я вижу мало сходства с честной речью солдата.

— Они говорят без особого смысла и чаще просто, чтобы поболтать, чем с серьезным намерением.

— Ты забыла, что я сказал тебе утром, дитя. Похоже, у тех, кто дал тебе имя, нет особой причины радоваться по поводу твоего характера, ибо Неверие больше подходит к твоему нраву, чем Вера57.

— Наверное, те, кто дал мне имя, плохо знали, какой надо быть доверчивой, чтобы прислушиваться ко всему, во что меня призывают верить.

— Ты можешь без труда согласиться, что ты милашка, потому что глаза сами подтвердят твою веру, а кроме того, девушка с таким острым язычком не может не знать, что она умнее других. В этом смысле я допускаю, что имя Вера определенно не опровергает твой характер.

— Если Ибен Дадли услышит, как ты ведешь разговоры, пробуждающие тщеславие, — возразила слегка польщенная девушка, — он может подумать, что у тебя меньше ума, чем ты, кажется, хочешь приписать другим. Я слышу его тяжелые шаги со стороны стада коров, и скоро мы наверняка увидим лицо, которое выглядит немного повеселее.

— Этот Ибен Дадли, по-моему, личность совсем ничтожная, — пробормотал тот, продолжив свою прогулку, когда поименованный житель пограничья появился у другого входа в загон. Взгляды, которыми они обменялись, были совсем не дружественные, хотя лесной житель позволил чужаку пройти, не выказав какого-либо устного выражения неудовольствия.

— Капризная телка становится наконец послушной, Фейс Ринг, — заметил парень, опуская приклад своего мушкета наземь с такой силой, что на выгоревшем дерне у его ног осталась глубокая вмятина. — А пятнистый вол, старый Лесоруб, желает идти под ярмо не больше, чем эта четырехлетка отдать свое молоко.

— Эта корова стала добрее с тех пор, как ты нашел способ укрощать ее нрав, — возразила доярка голосом, вопреки стараниям девичьей гордости, выдававшим некоторое душевное волнение, между тем как она с еще большим усердием исполняла свои нетрудные обязанности.

— Гм! Я надеюсь, что так же хорошо ты помнишь некоторые из других моих уроков. Но ты сноровиста в обучении, Фейс. Это видно по тому, как быстро ты усвоила привычку беседовать с мужчиной столь шустрым на язык, как тот нечестивец из-за океана.

— Надеюсь, что если девушка вежливо слушает, это не доказательство неприличного разговора со стороны той, которую учили скромности речи, Ибен Дадли. Ты часто говорил, что святая обязанность той, к кому обращаются, быть внимательной, чтобы не сказали, будто она относится к людям пренебрежительно, и этим она заслужит большее уважение, чем благодаря доброму нраву.

— Я вижу, что ты все еще помнишь из моих уроков больше, чем я мог надеяться. Значит, ты слушаешь так внимательно, Фейс, потому что девушке неприлично показаться пренебрежй тельной?

— Ты прав. Какого бы плохого мнения я ни заслуживала, ты не имеешь права считать пренебрежение среди моих пороков!

— Да если я… — Тут Ибен Дадли прикусил язык и подавил выражение, которое тяжко оскорбило бы того, чьи понятия о приличии были столь же суровы, как у его собеседницы. — Ты, должно быть, сегодня услышала много полезного, Фейс Ринг, — добавил он, — учитывая, что ты вся обратилась в слух и что тебе представился такой случай.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, говоря о случае, — возразила девушка, наклоняясь еще ниже возле объекта своего усердия, чтобы скрыть румянец, который, как подсказало ей чувство, вспыхнул на ее щеках.

— Я хочу сказать, что разговор, должно быть, долгий, если нужны четыре беседы с глазу на глаз, чтобы его закончить.

— Четыре! Поскольку я надеюсь, что меня считают девушкой правдивой в словах и делах, то это всего третий раз, когда посторонний мужчина говорил со мной наедине с того времени, как взошло солнце.

— Если я умею сосчитать количество пальцев на своей руке, то это четвертый раз.

— Нет, как можешь ты, Ибен Дадли, пропадая в поле с тех пор, как пропел петух, знать, что происходило возле домов? Ясно, что это ревность или еще какая-то дурная страсть заставляет тебя говорить с раздражением.

— Откуда я знаю! Может, ты думаешь, Фейс, что только твой брат Рейбен наделен способностью видеть!

— Работа, должно быть, шла с большой выгодой для капитана, пока глаза обшаривали другие вещи! Но, наверное, у кого сильные руки, того отряжают подглядывать, а кто послабее телом, тех посылают на тяжелые работы.

— Не настолько мне безразлична твоя жизнь, чтобы иногда не посмотреть в эту сторону, дерзкая девчонка. Что бы ты об этом ни думала, но какие вопли поднялись бы в маслобойнях и на молочных фермах, если бы вампаноа проникли на вырубку и не было бы никого, чтобы вовремя поднять тревогу.

— Верно, Ибен, твой страх перед мальчиком в блокгаузе должен быть силен для такого мужчины, как ты, иначе ты не стерег бы дома так внимательно, — съязвила Фейс со смехом, ибо с присущей ее полу сообразительностью она почувствовала свое постепенное превосходство в разговоре. — Ты забыл, что с нами бравые солдаты из старой Англии, чтобы индейцы не причинили нам вреда. Но вот сюда идет храбрый солдат самолично. Хорошо, если он будет на часах, а не то эта ночь может подставить нас под томагавки во сне!

— Ты говоришь об оружии дикарей! — сказал посланец короля, снова подобравшийся поближе с явным желанием принять участие в разговоре, который, пока он следил за ним издали, казалось, стал интереснее. — Я полагаю, что в этот месяц весомая опасность со стороны индейцев миновала.

— В этот месяц да, — заметил с явным намеком Ибен, тихо посвистывая и холодно обводя взглядом грузное тело чужака. — Но следующая четверть месяца может доставить весомое доказательство опасности со стороны индейцев, случись порядочная стычка с ними.

• Предыдущая
• 22/126
• Следующая