Долина Виш-Тон-Виш - Купер Джеймс Фенимор - Страница 24

• Предыдущая
• 24/126
• Следующая

— Ты думаешь, дикари не в своей деревне? — спросил посланец, с неприличной поспешностью обрывая перечисление особых благословений и опасностей, которое его хозяин считал необходимым включить в прощальную молитву.

— Ты ведь не остаешься с нами помочь в защите и к тому же сомневаешься, что твои услуги могли бы быть полезны! — заметил Марк Хиткоут сухо.

— Хотел бы я, чтобы владыка тьмы крепко ухватил тебя и всех прочих отродий дьявола в этих лесах! — пробормотал посланец сквозь зубы. А затем, как будто им руководил дух, которого недолго можно было обуздывать, принял еще более развязный и естественный вид, решительно отказавшись присоединиться к молитве под предлогом спешки и необходимости лично присмотреть за действиями своих спутников. — Но пусть это не воспрепятствует тебе, достопочтенный капитан, вознести молитву от нашего имени, пока мы будем бодрствовать в седле, — заключил он. — Нам же предстоит еще переварить значительную часть прежде пожалованной нам смиренной благодати; и все же мы не сомневаемся, что, подай ты за нас голос, покуда мы одолеваем первые лиги60 лесных чащ, — и поступь коней не отяжелеет да и нам самим не сделается хуже от этой услуги.

Затем, бросив взгляд, полный едва прикрытого веселья, на одного из своих спутников, пришедшего сообщить, что лошади готовы, он поднял руку в прощальном жесте, с видом, в котором почтение, вызываемое личностью вроде Пуританина, смешивалось с привычным презрением к делам серьезного характера.

Семейство Марка Хиткоута, вплоть до самого последнего домочадца, с глубоким удовлетворением наблюдало за отъездом посланцев короля. Даже девушки, чья природа в моменты слабости пробуждала чувства более легкомысленные, с радостью избавились от кавалеров, неспособных усладить их слух и крохой лести без того, чтоб зачастую жестоко не оскорбить присущих им суровых принципов беззаботным и непочтительным упоминанием о том, что рождало в их сердцах священный ужас. Ибен Дадли с трудом подавил усмешку, с которой взирал вслед отряду, скрывшемуся в лесу; ни он, ни кто-либо из людей умудренных в такого рода делах не верил, что путники сколько-нибудь серьезно рисковали, покинув их столь внезапно.

Мнение поселенцев, как оказалось, основывалось на верных выводах. Эта и множество последующих ночей прошли без приключений. Сезон продолжал свое шествие, и работникам удалось завершить труды без призыва к оружию и не прибегая к дополнительным мерам по повышению бдительности. Уиттал Ринг неуклонно пас своих жеребят среди тенистых рощ окрестных лесов, а личные стада уходили и возвращались без потерь, пока позволяла погода. Время тревог и визит посланцев короля сделались пищей для воспоминаний, и сезон наступившей зимы часто давал повод для веселья вокруг ярко горящего пламени, столь необходимого в этой местности и в это время года.

Однако в семействе пребывало живое напоминание о необычных событиях той ночи. Пленник оставался взаперти еще долго после того, как случай, отдавший его во власть Хиткоутов, стал забываться.

Желание взрастить семена духовного возрождения, которые, пусть и в состоянии спячки, живы, как верил Марк Хиткоут, во всем роде человеческом и, следовательно, в юном язычнике так же, как и в остальных, — это желание стало своего рода преобладающей страстью Пуританина. Образу жизни и мыслей той эпохи было свойственно сильное тяготение к суевериям, и человеку с его аскетическими привычками и чрезмерным религиозным рвением было совсем нетрудно поверить, что некое особое посредничество свыше отдало мальчика в его руки для неведомой, но великой цели, каковая не преминет заявить о себе в надлежащее время.

Несмотря на сильный налет фанатизма, отмечавший характер приверженцев религии тех дней, они редко бывали лишены мирского благоразумия. Средства, которые они считали пригодными, чтобы помочь более сокровенным целям Провидения, были в целом полезными и разумными. Так, хотя Марк никогда не забывал вызволить парня из его тюрьмы в час молитвы или включить особое моление за невежественных язычников вообще и этого избранного юношу в особенности, он затруднялся поверить, что благодаря этому свершится подлинное чудо.

Чтобы никакой попрек не мог запятнать той доли долга, что была доверена возможностям человека, он рассудительно прибегнул к силе воздействия доброты и неослабной заботы. Но все попытки привить парню привычки цивилизованного человека оказывались совершенно тщетными. Когда погода стала более суровой, жалостливая и заботливая Руфь постаралась уговорить того облачиться в одежду, считавшуюся необходимой для комфорта мужчин значительно выносливей и сильней его. Особо позаботились, чтобы платье было украшено в манере, отвечавшей вкусам индейца, а кроме того с целью заставить пленника носить его щедро использовали посулы и угрозы. Как-то раз он был даже насильно одет Ибеном Дадли. Когда он предстал в непривычном виде перед старым Марком, последний вознес особую молитву, чтобы юноша прочувствовал значение своей уступки принципам человека раскаявшегося и наставленного на путь истинный.

Но уже через час отважный лесной житель, случайно ставший таким действенным орудием цивилизации, объявил восторженной Фейс, что опыт оказался безуспешным, или, как Ибен несколько непочтительно описал сверхчеловеческие усилия Пуританина, «язычник снова завладел своими кожаными обмотками и пестрой набедренной повязкой, хотя капитан изо всех сил старался с помощью молитвы напялить на его зад лучшее одеяние, которое могло бы прикрыть наготу целого племени». Короче говоря, результат показал в случае с этим парнем, как с тех пор подобные опыты доказывали на множестве других примеров трудность попыток заставить человека, выросте-го в условиях дикарской свободы и раскованности, согласиться с ограничениями, которые обычно считаются признаком более высокой культуры. Во всех случаях, когда юный пленник имел свободу выбора, он надменно отвергал обычаи белых, придерживаясь с необыкновенным и чуть ли не героическим постоянством обычаев своего народа и его условий жизни.

Парнишку держали в плену под особым присмотром. Однажды, когда его отпустили в поле, он открыто попытался бежать. Чтобы его поймать, Ибену Дадли и Рейбену Рингу пришлось подвергнуть свою прыть самому суровому испытанию, как признались сами дюжие молодые жители леса, какое им до той поры приходилось выдерживать. С этого момента ему никогда не разрешали выходить за частокол. Когда долг призывал работников на поля, пленник неизменно оставался в своей тюрьме, где, в качестве своего рода компенсации за заключение, он мог насладиться преимуществом длительного и тесного общения с Марком Хиткоутом, имевшим привычку проводить ежедневно многие часы, а нередко и долгую часть ночи в уединении блокгауза. Лишь на то время, пока ворота были закрыты либо когда находился кто-нибудь достаточно сильный и энергичный, чтобы контролировать его прогулку, мальчику разрешалось вволю побродить среди строений пограничной крепости. Он никогда не упускал случая воспользоваться этой свободой и часто таким образом, что впечатлительную душу Руфи переполнял тягостный избыток чувствительности.

Вместо того чтобы присоединиться к играм других ребятишек, юный пленник стоял в стороне и смотрел на их спортивные игры отсутствующим взглядом или, подойдя ближе к частоколу, нередко проводил целые часы, тоскливо и пристально вглядываясь в те бесконечные леса, в которых впервые обрел дыхание и которые, быть может, заключали все самое дорогое по его простодушной оценке. Эта молчаливая, но выразительная демонстрация страдания трогала Руфь до глубины души, побуждая ее стараться завоевать доверие мальчика, с тем чтобы вовлечь в занятия, способные облегчить его бремя. Решительного, но тихого подростка никаким искусом нельзя было заставить забыть, откуда он родом. Он как будто понимал добрые намерения своей заботливой госпожи и часто даже позволял, чтобы мать вводила его в круг своих собственных жизнерадостных и счастливых отпрысков, но лишь для того, чтобы смотреть на их забавы со своим прежним холодным видом и при первой возможности вернуться на свое любимое место у частокола.

• Предыдущая
• 24/126
• Следующая