Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор - Страница 16

• Предыдущая
• 16/117
• Следующая

— Майлз, тебя не было целую вечность, — начала Люси, — я было собралась корить тебя, но удивительный рассказ этой доброй старушки объяснил нам все. Мне нужно подышать воздухом и пройтись, дай мне руку, и мы немного прогуляемся по дороге. Мой дорогой отец не захочет оставлять эту счастливую семью, пока совсем не стемнеет.

Я дал Люси руку, и мы пошли по дороге вместе, взбираясь на холм, с которого я только что спустился, и я не мог не заметить того, что движения Люси были порывисты и беспокойны. Все это представлялось мне совершенно непонятным, и я решил, что лучше подождать, пока она сама не пожелает объяснить мне, что происходит.

— Твой друг Марбл, — продолжала она, — вероятно, я могу сказать наш друг Марбл, — должно быть, очень счастливый человек, ведь он наконец узнал, кто его родители, и узнал, что они люди респектабельные и достойны его любви.

— Пока что он более растерян, нежели счастлив, как, впрочем, и вся семья. Все произошло столь внезапно, что случившееся не успело уложиться в их душах.

— Родственные чувства благословенны, Майлз, — задумчиво продолжала Люси после небольшой паузы. — В этом мире нет почти ничего, что могло бы заменить их. Как, должно быть, горевал он, несчастный, оттого, что прожил так долго без отца, матери, сестры, брата и других родственников.

— Наверняка горевал, но, по-моему, позор, который, как он полагал, сопровождал его появление на свет, он переживал более, нежели свое сиротство. В глубине души его кроются пылкие чувства, хоть он и выражает их самым неуклюжим образом.

— Удивительно, что человек в его положении никогда не думал о браке, тогда Марбл мог бы, по крайней мере, жить в кругу своей собственной семьи, пусть даже он никогда и не знал отцовской семьи.

— Такие мысли подсказывает женщине ее доброе отзывчивое сердце, дорогая Люси; но зачем моряку жена? Говорят, будто сэр Джон Джервис — нынешний лорд Сен-Винсен — твердит о том, что женатый моряк — пропащий мд, ряк, а Марбл, похоже, столь преданно любит судно, что едва ли способен полюбить женщину.

Люси ничего не ответила на мои неосторожные и глупые речи. Я и сам не знаю, зачем произнес эти слова, но иногда на душе бывает так горько и скверно, что в ней рождаются слова и настроенность мыслей, которые весьма далеки от ее истинных побуждений. Мне стало так нестерпимо стыдно за то, что я только что сказал, и, по правде говоря, так жутко, что вместо того, чтобы попытаться высмеять такие взгляды как глупые и бессмысленные или постараться объяснить, что я вовсе не разделяю их, я молча шел по дороге, увлекая Люси за собою. Впоследствии у меня появились основания полагать, что Люси не понравились мои речи, но — благословенное созданье! — она хотела поведать мне о том, что камнем лежало у нее на сердце, не позволяя ей, натуре великодушной и бескорыстной, думать о чем-либо ином.

— Майлз, — наконец нарушила молчание Люси, — лучше бы мы не встретили тот шлюп нынче утром.

Я резко остановился, выпустил руку моей прекрасной спутницы и стоял, пристально вглядываясь в ее лицо, как будто хотел прочитать самые сокровенные мысли в ее ясных, кротких, нежных голубых глазах. Я заметил, что она бледна, и прекрасные губы, произнесшие слова, которые встревожили меня более тем, как они были высказаны, нежели их непосредственным смыслом, дрожали так, что их прелестной обладательнице было трудно совладать с этим. Слезы, крупные как первые капли дождя, дрожали на длинных шелковистых ресницах, и сама поза Люси выражала безысходность и отчаяние!

— Должно быть, что-то случилось с Грейс! — воскликнул я, хотя в горле так пересохло, что я едва смог выговорить эти слова.

— Кто или что еще может теперь занимать наши мысли, Майлз? Я ни о чем другом не могу и думать и постоянно помню о том, что мой родной брат погубил ее!

Что я мог ответить на эти слова? Я так тревожился о моей сестре, что не сделал даже попытки возразить Люси, чтобы умерить боль, которую причинял ей скверный поступок Руперта.

— Грейс стало хуже вследствие этой злосчастной встречи? — спросил я и понял, что знаю ответ.

— О! Майлз, какой разговор был у нас с ней нынче днем! Она говорит подобно небесному созданью, как будто уже не принадлежит этому миру. Между нами нет больше тайн. Она с радостью избежала бы разговора о том, что произошло между ней и Рупертом, но мы зашли уже так далеко, что я могла спросить ее и об этом. Я полагала, что это успокоит ее, а я сумею придумать, как облегчить ее страдания. Думаю, первое мне удалось, потому что она теперь спит.

— А Грейс не говорила о том, что ты можешь поведать и мне ее печальную повесть?

— Это поистине печальная повесть! Майлз, ведь они были обручены с тех самых пор, как Грейс минуло пятнадцать лет! Обручены недвусмысленно, то есть их договор был облечен в ясные слова, это были отнюдь не намеки и обещания, которые могут быть приняты за действительный договор при такой близости, как у них.

— Боже мой! А как же столь ранняя и длительная помолвка расстроилась?

— Ее расторг Руперт, и лучше бы ему умереть, чем предать себя, предать моего бедного отца, меня, всех нас, Майлз… и потерять право называться мужчиной. Все произошло так, как мы и предполагали: ему вскружила голову йclatnote 19, которая сопровождает Мертонов в нашем провинциальном обществе, а Эмили довольно эффектная девушка, по крайней мере для тех, кто привык к нашим скромным обычаям.

Увы! Люси не подозревала тогда — с тех пор она смогла убедиться в этом, — что «эффектных» девушек гораздо чаще можно встретить среди людей нашего «скромного» звания, нежели в кругу тех, кого считают высшим обществом. Но Эмили Мертон держала себя несколько менее естественно, чем было принято среди манхэттенских дам того времени, а именно это и подразумевала Люси, которая всегда весьма скромно оценивала свои достоинства и слишком охотно признавала за другими все добродетели, какие только можно было им приписать.

— Я вполне понимаю, какое значение наше светское общество придает знакомству с англичанами и английским чинам, — ответил я, — но мне все же не кажется, что Эмили Мертон занимает такое высокое положение в обществе, что Руперту Хардинджу непременно нужно нарушить данное им слово, чтобы добиться привилегии принадлежать ей или ее семье.

— Вероятно, дело не только в этом, Майлз, — возразила Люси мягким, трогательно-доверительным тоном, — мы знаем друг друга с детских лет, и, каковы бы ни были несовершенства того, кто так дорог мне, того, кто, я надеюсь, не утратил и твоих симпатий, мы с тобой по-прежнему можем положиться друг на друга. Я буду говорить с тобой откровенно, ибо твердо верю в твое дружеское расположение и полагаюсь на твое благородство так же, как на благородство моего дорогого отца; здесь не должно быть тайн между нами. Не может быть, чтобы такой мужественный, такой справедливый и, вне всякого сомнения, правдивый человек, как ты, мог так долго близко знать Руперта и не замечать, что в его характере есть явные изъяны.

— Я давно знал, что он непостоянен, — ответил я, не желая при Люси слишком сурово критиковать ее брата, — вероятно, к этому можно добавить и то, что, как я полагал, он придает слишком большое значение моде и прислушивается к мнениям света.

— Нет, Майлз, поскольку мы не можем обманывать себя, так давай не будем и пытаться выполнить эту неблагодарную задачу — обмануть друг друга, — ответила Люси, но ей стоило таких усилий выговорить эти слова, что я невольно напряг слух, дабы уловить все, что она говорила. — У Руперта есть гораздо более ужасные пороки. Он корыстен и не всегда бывает правдив. Одному Богу известно, сколько слез я пролила из-за этих его черт и какую боль они причиняют мне с самого детства! Но мой милый, дорогой отец не придает им значения, или, вернее, видя их, он не теряет надежды; тяжело родителю поверить, что его чадо неисправимо.

Я не хотел, чтобы Люси продолжала говорить об этом, ибо ее голос, ее лицо, да и весь ее облик свидетельствовали о том, каких неимоверных усилий ей стоило сказать о Руперте пусть то немногое, что она сказала. Я давно знал, что Люси не питала к брату должного уважения, но она никогда раньше не обнаруживала этого ни словом, ни другим образом, который был бы заметен человеку, знавшему брата и сестру не так хорошо, как я. Я понимал: Люси чувствовала, что ужасные последствия поведения ее брата, которые она предвидела, давали мне право рассчитывать на ее искренность, и она жестоко страдала, стремясь сделать все возможное, чтобы смягчить удар, нанесенный нам ее недостойным родственником. Было бы невеликодушно с моей стороны допустить, чтобы эти муки длились еще хоть мгновение.

• Предыдущая
• 16/117
• Следующая