В океане «Тигрис» - Сенкевич Юрий Александрович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/74
- Следующая
Год назад сюда, в страну, откуда не возвращаются, приехал Тур Хейердал.
Его волновала история Двуречья, и, конечно, в излюбленном, постоянном для Тура аспекте. Среди наскальных изображений ему первыми попадались на глаза рельефы, на которых начертаны корабли.
В клинописных надписях на глиняных табличках его прежде всего занимали строки о море.
Древние шумеры совершали дальние океанские плаванья — Хейердал был убежден в этом. Оставался пустяк — отыскать прямые доказательства. Тур не сомневался, что за доказательствами дело не станет.
На первых порах его постигло разочарование.
Камыш берди, из которого могли, по-видимому, быть сплетены древнешумерские суда, не уступал, правда, по своим плавучим свойствам африканскому папирусу, не уступал, но и не превосходил его. В считанные дни, максимально — в недели, он намокал, тяжелел, загнивал. Вязанки, сделанные из него, держались на плаву в среднем четырнадцать суток — мало, чтобы даже по реке добраться до океана, хотя вполне достаточно для каботажных рейсов от деревни к деревне, по протокам наподобие тех, какие открывались нашим взорам уже пятый час.
Мы словно плутали по лабиринту, без нити Ариадны, ведомые молчаливыми смуглыми Тезеями, и готовы были всерьез поверить в миф о Минотавре, когда шуршанье и треск в зарослях камыша, неумолчно сопровождавшие нас, внезапно усилились, стебли раздвинулись и из них высунулась бычья голова.
Но это был не ужасный человекобык, а мирный, домашний водяной буйвол. Он задумчиво пережевывал жвачку. Запахло дымком. Мы поняли, что где-то рядом деревня.
«БОЛОТНЫЕ ЗАПОРОЖЦЫ»
Несколько камышовых шалашей стояли на островке, по зыбкой, как бы торфяной почве бродили куры, над спинами коровенок вились мириады мух.
Бедность — вот что сразу бросалось в глаза. Примитивность уклада, отсутствие утвари — на пол безоконной хижины брошена куча камыша, здесь же пара мисок и ярко раскрашенная пустая консервная жестянка, случайный привет из двадцатого века, до которого — трудно поверить — полдня неспешной езды.
Здесь непонятно какой век. Здесь не знают электричества и ходят на охоту с копьями. Кстати, о копьях. Расскажу о том, что произошло в этих краях год назад с Германом Карраско.
Герман и Тур путешествовали по стране «болотных арабов» вместе. Тур разгадывал тайну древних плетеных судов, Герман занимался фотосъемкой. А он, надо отметить, совершенно самозабвенный фотограф: когда он глядит в визир, для него ничего вокруг не существует.
В деревне, похожей на эту, Герман увидел девочку с необычайно выразительным лицом — люди здесь очень красивы, особенно дети — и решил сделать ее портрет.
Ему хотелось, чтобы она повернулась в профиль, а девочка не понимала, что нужно чужеземцу. Языка Герман не знал и совершил поступок, с точки зрения здешней морали, абсолютно чудовищный, — взял девочку за подбородок и повернул, куда следовало.
Это с ужасом заметил Тур. Но с еще большим ужасом он заметил, что за Германом наблюдают двое арабов, в полном вооружении возвращающихся с охоты.
В следующий миг они уже неслись, потрясая копьями, карать белолицего наглеца. «Герман, берегись!» — крикнул Тур. Куда там! Герман, по своему обыкновению, ничего не слышал и не видел, он компоновал кадр, остальное его не касалось. И, вероятно, это его и спасло— то, что не отпрянул, не побежал, а продолжал заниматься делом. Подоспевшие арабы были озадачены его спокойствием, присмотрелись, решили, что, видимо, ничего дурного не происходит, и опустили оружие.
Тур — от него мы слышали эту историю — восторгался: «Каков Герман!» Но мне сдается, что восхищаться надо не Германом, а арабами. От них требовалась немалая выдержка — попирались извечные правила, вековые устои! — и они проявили цивилизованность высшую, чем увешанный экстрасовременными камерами бестактный репортер.
Цивилизация отнюдь не мерится электронными зажигалками и карманными транзисторами — расхожий тезис; мы вновь убедились в его справедливости. Люди, в гости к которым мы приехали, не могли похвастать ни образованностью, ни достатком, их жизненный кругозор вряд ли простирался за пределы затерянного в болотных джунглях островка, но осанка их была независимой, взгляды — гордыми, манеры — полными достоинства и ненавязчивого радушия.
Они не дичились, не попрошайничали, а приняли нас без церемоний и по-дружески поделились всем, чем могли.
Показали свои дома, покатали на плоскодонках — тут-то я и «блеснул», снискав у хозяев веселые улыбки. Угостили лепешками, похожими на кавказский лаваш, — так же, как лаваш, они пеклись, пришлепнутые к внутренним стенкам глиняной раскаленной печи. А у огня тем временем готовился знаменитый «мазгуф», не на огне, а именно у огня: рыба кладется рядом с костром, сперва пламя поджаривает один ее бок, затем другой, сверху все обуглено, зато под корочкой — объедение.
АВГУСТОВСКИЙ КАМЫШ
Почва островка, как я упоминал, была зыбкой, подавалась под ногой, пружинила. «Торф?» — спросил я. И услышал удивительный рассказ о том, как из камыша местные жители делают не только дома, но и «землю».
На болотах трудно найти клочок суши, пригодной для житья. Несколько семей вяжут камыш, мастерят из него плот, ставят шалаши, загоняют скот, сами грузятся — и пускаются в плавание без руля и без ветрил, куда понесет, туда и ладно.
Постепенно плот намокает, притапливается, его толщину наращивают, укладывая свежие вязанки, благо камыша вокруг сколько угодно. Странствия плавучего острова завершаются тем, что он утыкается в берег или застревает на мели и его население снова обретает оседлость. Из крошащихся, преющих стеблей, навоза, пыли, наносимой ветром, понемногу — это длительный процесс! — образуется субстанция, на которой даже может что-то произрастать. Деревня, где мы гостили, как раз и расположена на таком острове, давно уже ставшем на прикол.
В сравнении, скажем, с камышовыми мечетями эти острова из соломы вовсе не являются чудом инженерно-строительной мысли. Но Тура — возвращаюсь к его прошлогоднему приезду сюда — заинтриговали именно они. Они были единственными плавающими сооружениями из берди, с которыми он здесь столкнулся, — плетеных лодок в болотной стране не строили давным-давно, — и он не понимал: как так? Принято считать — и пробы подтверждают, — что камыш держится на плаву без просушки всего две недели, а эти самые плоты, прежде чем ощутимо намокнут, плавают месяцами. Что им помогает?
— Август, — ответили «болотные арабы». И объяснили, что для строительства плотов годится не всякий берди, а лишь тот, что срезан в августе. В августе он, как говорится, в самой поре: достиг спелости, но еще не начал стареть. И его плавучесть в это время высока изумительно.
— Первое, о чем я подумал, услышав это, — вспоминал Тур, — было: не опоздал! Успел!
Он имел в виду близкое будущее страны болотных арабов. На страну наступают нефтяные вышки, ширится заготовка камыша в промышленных целях — скоро жизнь здешнего народа необратимо изменится. Вероятно — хотим верить в это — она станет лучше. Но старинным секретам, и сейчас уже умирающим, места в ней не найдется.
— Представьте себе! Судьба интереснейшей научной загадки зависела от того, помнят ли шумерские потомки, в каком месяце их пращуры принимались срезать камыш!
Едва было произнесено «августовский», календарь экспедиции «Тигрис» получил начальную точку отсчета. Замыслов, предположений в достатке имелось и раньше, но только теперь проблема стала на практическую основу.
Покидая — ненадолго! — болотную страну, Тур был счастлив.
РЕЗЮМИРУЮ
Тур — стратег.
Устраивая для нас, вопреки срокам, настроениям, здравому, казалось бы, смыслу, эту экскурсию, он преследовал дальние цели.
Естественно, он хотел, чтобы мы отдохнули, переключились, разрядились, но стремился не только к этому.
Верный своему правилу приобщать экипаж к сверхзадаче, Тур мечтает на «Тигрисе», как и на «Ра», иметь в нас не просто исполнительных матросов, а своих единомышленников и сподвижников. Он ждал, что здесь, в краю камыша, мы хотя бы вскользь, намеком переживем тот эмоциональный взлет, который пережил он сам, когда понял, что его смутные планы могут стать реальностью. И его ожидания, на мой взгляд, оправдались.
- Предыдущая
- 11/74
- Следующая
