Как я была маленькая (издание 1954 года) - Инбер Вера Михайловна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/19
• Следующая

Пароход, на котором он уплывал, был не похож на тот, что отвозил нас с Димой к бабушке. Тот был небольшой, невысокий. А этот — огромный, высоченный, весь усыпанный людьми. Да и вся пристань была полна: это студенты пришли проводить дядю Оскара.

На палубе, среди уезжающих, стоял дядя Оскар в своей серой шляпе и белом кашне.

Папа поднял меня на плечо.

Дядя Оскар засмеялся и пальцам и правой руки маленькими шажками прошёлся по левой ладони. Я поняла, что он мне наказывал: «Береги Тихоню».

— До свиданья, до свиданья, дядя Оскар! Приезжай опять!

— Счастливого пути! — закричали десятки голосов.

Десятки синих студенческих фуражек взлетели в воздух: вся пристань поголубела.

Огромный пароход стал медленно отходить от нас.

До свиданья, дорогой дядя Оскар!

Счастливого пути!

— Я не уверен, — сказал папа, обращаясь к маме, — что Веруше стоит идти к Пташниковым. Почему они позвали её на чашку шоколада? Только потому, что её родственник — знаменитый скрипач. А я бы хотел, чтобы нашу девочку приглашали в гости ради неё самой.

— Видишь ли, я думаю, что… — Тут мама плотно прикрыла дверь.

И мне не удалось узнать, о чём мама думала.

Мне очень хотелось к Юленьке. Меня никогда ещё не приглашали на чашку шоколада. До сих пор я пила только чай с молоком или какао. Да и не только в шоколаде было дело. Я мечтала подружиться с Юленькой. Поэтому я страшно обрадовалась, когда узнала, что в конце концов было решено пустить меня к ней в гости.

— Не облейся шоколадом, — сказала тётя Наша, помогая мне надеть моё лучшее, шерстяное розовое, платье. — Шоколад очень плохо отмывается.

В половине пятого Дарьюшка пошла со мной к Пташниковым, чтобы быть у них к пяти часам, как они просили.

— Я приду за тобой в восемь, — сказала Дарьюшка.

— Так рано? — огорчилась я.

— Так велено. Да и сколько же сидеть в гостях-то? Ночевать, что ли, там собираешься?

Столовая у Пташниковых была громадная, как каток. В ней всё блестело и светилось. Пол был не такой, как у нас, крашеный, а паркетный, до того блестящий, что в нём отражались ножки стульев.

Да и стулья были не такие, как наши. У Пташниковых они были обиты ярким бархатом, медные гвоздики в виде звёздочек сверкали как золотые. Даже нашему красавцу дивану было далеко до этих нарядных стульев.

Мне навстречу вышла Юленька. Она была вся в шелку. На шее — золотой медальон. Впервые я видела её так близко. Губы у неё были капризно надуты, светлые глаза, прищурены. Нос она морщила, как будто ей предлагали выпить касторку. То и дело она поправляла свои длинные локоны.

— Как они у тебя красиво вьются! — с грустью заметила я и потрогала свои волосы.

Несмотря на все старания тёти Наши, они вились во все стороны. Даже бант не помогал. Пользы от него не было никакой, одни неприятности.

— Мои локоны называются «букли», — с гордостью сказала Юленька. — Но, конечно, они сами не вьются. Моя гувернантка, мисс Докс, каждую ночь накручивает их на бумажные папильотки. Когда я катаюсь с мамой, я всегда стараюсь, чтобы ветер не растрепал моей причёски.

Я хотела подробнее расспросить про букли и папильотки, но тут нас всех усадили за стол, где уже дымились беленькие чашечки, такие прозрачные, что шоколад просвечивал сквозь них.

— Это английский сервиз, — сказала мне Юленька. — Очень дорогой. Называется «яичная скорлупа».

Меня даже в жар бросило от страха разбить чашечку — такая она была тонкая, лёгкая и горячая. Я только удивлялась тому, как другие спокойно пили из этих чашек шоколад и при этом ещё ухитрялись есть ореховый торт.

— Девочка, как тебя зовут? Ты не боишься обжечься? — шёпотом спросила я у своей соседки в кудрях до плеч и кружевном воротнике.

— Я не девочка, а мальчик Гаррик. И не мешай мне, — с полным ртом ответил Гаррик.

— Ах, так вот она, эта малютка, у которой такой выдающийся дядюшка! — услышала я позади себя громкий, смеющийся голос.

Это была госпожа Пташникова со своими взрослыми гостями. Я поторопилась встать, но, вставая, задела рукой «яичную скорлупу». Счастье ещё, что удалось подхватить её на лету, но зато шоколад брызнул мне на платье. Вот беда так беда!

Когда мы выпили шоколад, мисс Докс захлопала в ладоши:

— В салон, дети, поспешайте в салон! Мы будем там устраивайть живые картины.

Мисс Докс как-то странно говорила по-русски.

— Как это «живые картины»? — спросила я у Гаррика, видя, что он перестал наконец жевать.

— Это такая игра, — ответил он, — Живые люди стоят неподвижно, как картина, и все ими любуются. А ты и не знала этого?

Нет, я этого не знала.

Из столовой мы прошли в ещё большую комнату, про которую мисс Доке сказала, что это «салон». Часть салона была отгорожена портьерой. Когда она отдёрнулась, мы увидели первую «живую картину». Это была Юленька в длинном, до пола, сборчатом платье. На лбу — веночек, в руках — корзинка с цветами. Справа и слева два мальчика в цветных кафтанчиках, изо всех сил надув щёки, смотрели на Юленьку.

— Дети, — сказала мисс Докс, — это Флора, царица цветов. Юные молодые люди — это Зефиры, тёплые ветры, дующие на весеннюю природу.

— Пускай не дуют! Они испортят ей причёску! — с тревогой воскликнула я.

— Тсс! — зашипела мисс Докс, — Надо соблюдать тишину.

Флора стояла до тех пор, пока не покачнулась от усталости, а младший из Зефиров чуть не задохнулся. Тогда портьера медленно задвинулась.

Вторая живая картина была ещё лучше.

Другая девочка, не Юленька, в меховом капоре и с муфтой, нагнувшись, протягивала блюдце с молоком плюшевому пуделю. На ковре вокруг них был рассыпан бумажный снег.

— Я знаю, что это такое! — опять воскликнула я. — Это Фауна, царица животного мира! У папы есть такая книга о животных.

— Дети, это Милосердие в образе красивой дамы. Оно питает замерзающую собачку, — сказала мисс Докс и сердито прибавила, глядя на меня: — Надо умейть вести себя в чужом доме.

Нам показали третью, четвёртую, пятую живую картину. Все приглашённые кого-нибудь изображали, некоторые — по два и даже по три раза. Напрасно я ждала, что позовут и меня, но меня никто не звал.

Тогда я не выдержала, пробралась за портьеру и позвала:

— Юленька!

— Что тебе? — Юленька была так занята, что почти не слушала меня.

— Юленька, я тоже хочу быть «живой картиной».

— Ты? — Юленька удивилась, но потом сказала: — Ну хорошо. Ты будешь мраморным цоколем. Мы тебя накроем простынёй, и к тебе прислонится Амур с крылышками. Вон он стоит.

Это был мальчик Гаррик, одетый ангелочком.

— Почему же я должна быть цок…цоколем? — дрожащим от слёз голосом спросила я. — Я не знаю, что это такое. И почему под простынёй? Я не хочу быть цок…цоколем… Я… я хочу домой, — вдруг заплакала я.

Уж не помню, как я дождалась Дарьюшки. Увидев её, я кинулась к ней:

— Почему так поздно?

— Как поздно? Ещё восьми нет.

Домой я пришла такая расстроенная, что тётя Наша стала утешать меня:

— Не огорчайся. Шоколадное пятно совсем маленькое. Мы отмоем его.

Но не в пятне было дело. Просто мне было очень обидно.

— Видишь, — сказала мама папе, — я так и думала, что Верочке не понравится в этом чужом для неё доме. Но было очень важно, чтобы она сама убедилась в этом.

• Предыдущая
• 10/19
• Следующая