Без пяти минут взрослые - Эргле Зента - Страница 3

• Предыдущая
• 3/39
• Следующая

Рейнис Кадикис с трудом привыкал к новой жизни. Она началась с бесчисленных запретов врачей: не курить, не волноваться, ничем не утруждать себя…

Пенсионер. Списали, как старую ненужную мебель. На книжной полке рядом с диваном тридцать две папки, своя на каждого воспитанника, начиная с пятого класса. Последний выпуск. Больше не будет. Школьный звонок никогда больше не позовёт его на урок. Остался лишь один звонок — к вечному покою.

Учитель в одиночестве терзал себя мрачными мыслями. Его воспитанники, счастливые от того, что избавились, наконец, от учёбы, разлетелись, кто куда.

Иногда на минуту забегала к нему учительница английского языка Марджория Шип. Пощебетав и оставив после себя аромат дорогих французских духов, исчезала, простучав своими «шпильками».

— Англичанка была, — каждый раз, потянув в себя воздух, безошибочно констатировала медсестра Милда. — Говорят, поедет в Англию, диссертацию пишет.

Вскоре после возвращения учителя из больницы его навестили Даумант с отцом.

— Принесли тебе работу. — Мартыньш Петерсон положил на стол толстый, знакомый учителю пакет. — Времени у тебя теперь предостаточно. Только не переусердствуй.

— А стоит ли?

— Стоит. Ради наших павших товарищей и тех, кто остался жить.

— Многое уже запамятовалось, — сомневался учитель.

— Соберемся и всё вспомним.

Погрузившись в работу, Рейнис Карлович не сразу услышал тихий стук в дверь.

— Ты, Байба? Вот и прекрасно! — обрадовался он. — Присаживайся, вон стул. Хочешь чаю?

— Спасибо. Не хочется.

Вазочка с конфетами в руке учителя чуть дрожала, но глаза смотрели молодо, веселее, чем до операции.

— Я хотела… Мне… — заикаясь начала Байба. — Вам не нужно помочь что-нибудь?

Учитель увидел в глазах Байбы смятение и растерянность.

— Спасибо, детка. Тётя Милда каждый день меня навещает. Не знаю, как бы я без неё справлялся.

— Ну, тогда… — Байба встала. — Я пойду.

— Никуда я тебя не пущу. Ну-ка выкладывай, что у тебя? Отчим обижает?

— Нет, — покачала головой Байба. — Я не знаю, как мне быть.

Она выложила учителю все свои сомнения. Стало легче.

— Как вы скажете, так и будет.

Рейнис Карлович долго молчал. Что он должен был сказать? Да и имеет ли он право вмешиваться в судьбу этой пятнадцатилетней девушки? Училище даст ей не только среднее образование, но и самостоятельность, независимость от отчима. А если профессия швеи ей не понравится? Страшно всю жизнь заниматься делом, которое не по душе. К тому же в школе будет больше времени для занятия музыкой и пением, а она их так любит!

— Профтехучилище, о котором ты говоришь, одно из лучших, — Рейнис Карлович продолжил вслух. — Ты ничего не теряешь. Настоящий талант всегда проложит себе дорогу, нужны только настойчивость и сильная воля. Я знаю — ты надеешься, что я тебе скажу, как поступить, но у меня нет такого права. Мы вместе можем взвесить все «за» и «против», но выбор придётся сделать тебе самой. Мне в молодости приходилось днём работать, а вечерами и по ночам учиться. Не было другого выхода. Но теперь иные времена.

— Спасибо вам. Я пойду.

— Подумай хорошо, не торопись. А если потребуется моя помощь, приходи, не стесняйся.

Дома, надев старый халат, Байба взялась за уборку комнаты. Она приняла решение. Ей стало радостно и легко, как будто гора с плеч свалилась. Громко напевая, девушка вытирала пыль с ненавистной ей «антикварной» мебели отчима, мыла пол.

У дверей раздался звонок.

— Зигмунд Донатович! — заволновалась Байба. — Что-нибудь случилось? Проходите в комнату.

Старый оперный певец молча сел, достал белоснежный носовой платок и вытер вспотевшее лицо.

— Случилось. Одна одарённая девушка бросила пение и забыла двух старых людей, которые её полюбили. Жена каждый день тебя вспоминает: «Почему наша Байба не приходит, не заболела ли?» Иду мимо и вдруг слышу — знакомый голос. Вся улица звучит. Вот и решил тебя навестить.

Байбе стало стыдно, что за своими заботами она совсем забыла про стариков. Но как сказать, что с пением покончено раз и навсегда?

— Я поступаю в училище, буду учиться шить платья и пальто. Для пения больше не останется времени, — залпом выпалила она.

— Не делай этого, — встревожился старый Ирбе. — Правда, вряд ли когда-нибудь ты будешь петь, как, скажем, Жермена Гейне-Вагнере, но в жизни случается всякое. Музыка обогащает душу человека, раскрывает перед ним такой громадный мир. Вспомни лицо певца или музыканта, когда он, забыв обо всем, целиком отдаётся музыке. Какая гамма переживаний! Однажды в молодости мне посчастливилось увидеть, как великий пианист Рубинштейн исполнял «Апассионату» Бетховена. Его пальцы, лицо, всё тело радовались, грустили, страдали. Последние аккорды — ив переполненном зале надолго застыла тишина.

Девушке до слёз стало жаль себя. Не плакать, только бы не заплакать!

— Я знаю, я всё понимаю, — Байба так сильно сжала пальцы, что они побелели.

— Ничего ты не знаешь. Ты лишь со стороны взглянула на волшебную страну музыки и даже не попыталась туда проникнуть.

— Зигмунд Донатович, можно я буду приходить к вам по воскресеньям?

— Конечно, детка. Ты всегда будешь для нас желанной гостьей и любимой ученицей.

Даце долго скрывала от своего одноклассника и лучшего друга Петериса решение поступить в училище. Тайну подруги выдала Байба, которую Петерис случайно встретил на улице. Он тотчас же кинулся к Даце.

Многочисленная семья Эрглисов ужинала. Посреди стола в большой миске аппетитно дымилась молодая картошка, в салате, обильно заправленном сметаной, блестели дольки огурцов и помидоров. Возле каждой тарелки стоял стакан молока.

— Петерис! — обрадовалась Даце. — В самый раз пришел. Садись с нами.

Возражения не помогли. Все потеснились. Рядом с Даце поставили табуретку. На тарелку положили картошку с салатом.

— Что случилось? — с тревогой спросила Даце друга, наблюдая, как нехотя он ест.

— Выйдем, поговорим.

— Кто сегодня дежурный? — Даце посмотрела на младших братьев.

— Мы, — отозвались Юрис и Марис, близнецы.

— Чтобы всё было в порядке: посуда вымыта, кухня прибрана. Приду — проверю.

Какое-то время оба молча шагали в сторону парка. Люди в надежде на вечернюю прохладу широко распахнули окна квартир, но с улицы несло накопившимся за день зноем, запахом асфальта и бензина.

Петерис шёл быстро, плотно сжав губы, глаза его недовольно сверкали за стёклами очков.

— Это правда, что ты уходишь из школы?

— Правда.

— Ты хоть чуточку соображаешь, что делаешь? С твоими-то способностями и в профтех! Ты же не дебилка!

— Это уже решено. И родители согласны.

— А как же я… как мы без тебя? Как убедить тебя, что ты не права? — Петерису было горько при мысли, что Даце не будет рядом с ним каждый день. — Восемь лет мы сидели за одной партой. Ничто не разрушило нашей дружбы: ни насмешки ребят, ни… Я так надеялся, что мы вместе кончим школу, поступим в институт и потом… — Петерис замолк, так и не сказав, что потом. — Как ты могла всё решить без меня?

В Кировском парке окрестные жители, выбравшись из пропитанных зноем помещений, наслаждались вечерним покоем. Медовый запах цветущих лип напоминал о деревенском раздолье, росистом луге, речной заводи с белыми кувшинками. Смеркалось. Улица Ленина светилась рекламными огнями.

На Бастионной горке Петерис взял Даце за руку. С минуту они смотрели на разноцветные струи фонтана в канале.

— Ты больше не сердишься?

— Как трудно мне любить того, кто от меня далек! — ответил Петерис словами Райниса.

— От твоего дома до моего 10 минут ходьбы. При желании всегда можно встретиться. Ты будешь читать мне свои новые стихи. По воскресеньям будем гулять вместе.

Даумант, узнав о решении Байбы, рассердился ещё больше, чем Петерис.

• Предыдущая
• 3/39
• Следующая