Тень Жар-птицы - Исарова Лариса Теодоровна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/35
- Следующая
А тут Митька к Антошке разбежался, пригласил танцевать, как будто не цапались из-за кроликов. А она отказалась. И я обрадовался. Перед началом мы с ним поспорили, он заявил, что любая девчонка с ним пойдет, лишь бы потанцевать…
Потом Антошка на меня посмотрела. На ней прямо было написано, как ей хочется танцевать. Но не могу же я такую пигалицу пригласить, если она мне до локтя не достает, не на руках же ее носить! Я сделал вид, что ничего не понимаю, и пригласил Чагову. Вот с кем спокойно можно разговаривать. И высокая, и тихая, даже непонятно, как она дружит с Лужиной и Костиковой. Их Ланщиков прозвал «Три девицы под окном». Они всегда вместе, учатся на твердые четверки, никогда на уроке не поднимают рук и понимают друг друга с полуслова.
Самая красивая — Лужина. Так все мальчишки считают, у нее ярко-синие глаза и балдежные черные волосы кольцами, как у барана. Я раньше думал — накручивает, а как-то сунул ее головой в сугроб, еще больше завились. Самая умная из них — Чагова, только неприметная, точно на нее красок не хватило или она на солнце выгорела. А самая суматошная — Костикова. Она обожает писать сочинения для Осы, много-много страниц, и ей совершенно безразличны отметки, а Лужина каждую тройку поливает ведром слез.
Однажды Оса дала нелепую тему сочинения на свободную тему «Об ответственности детей за взрослых». Я не писал, я тогда, к счастью, ногу вывихнул, но на разборе сочинений присутствовал, Оса отрывки зачитывала.
Чагова написала, что главное в семье — шутка, хорошее настроение, когда она спокойная и матери весело, но трудно всегда ровно держаться, особенно когда с тобой несправедливо поступают. И еще, что она мечтает уехать в какой-нибудь молодой город, начать с санитарки, а потом доучиться до врача, самостоятельно, без помощи матери…
Лужина же дописалась до того, что заботиться друг о друге в семье — подвиг. «Подвиг может совершить только тот человек, которому не безразличны страдания другого». Оса в восторг пришла, сказала, что не ожидала от нее такого глубокомыслия, и Лужина тут же надулась. Еще она писала, что не может дома ни с кем быть откровенной, как бы ни хотелось, потому что видит скучающие лица…
Самое откровенное сочинение написала Костикова. Она рассказала, что все время спорит с матерью, которая верит в судьбу. А Костикова считает, что судьбу надо делать. Ее отец плохо обращается с матерью, хамит, гуляет, а мать прощает из страха женского одиночества. А прощать подлости — тоже подлость, нельзя подлецов приучать к безнаказанности. И она рассказала о своей сестре, которая «загуляла с плохим парнем», а потом стала по компаниям разным бегать. И Костикова писала, что если бы их мать вела себя иначе, сестра не повторила бы ее ошибок. Она тоже решила уехать из дома после школы, потому что мать им портит жизнь малодушием и беспринципностью.
А потом Лужина влюбилась в Петрякова. Она все от него терпела, даже хамство, портфель его носила, уроки за него делала, а когда девчонки ее начали стыдить за эксплуатацию на перемене, она и закричала:
— Кто вас просит вмешиваться? Дружу с кем хочу и как хочу!
Чагова начала ее успокаивать, но Лужина была как бешеная тигра.
— Тоже — адвокаты! Сами от зависти умираете, что такой мальчик со мной дружит…
— Вот дура, — засмеялась Костикова, но Лужина совсем голову потеряла.
— Ну и пусть, а на тебя ни один парень не смотрит, вот ты и выдумываешь всякие теории…
Костикова, конечно, не Тихомирова и даже не Антошка. Она совершенно квадратная, стрижена под мальчика, и у нее очень большой висячий нос. Хочешь — не хочешь, а нос раньше всего виден, хотя глаза у нее умные и вечно сияют, будто ей ужасно весело жить. С ней бы мы дружили, но она смотрит всегда сквозь нас, помешалась на своих моряках и полярниках, только этими книжками и зачитывается.
Чагова подошла к Лужиной, взяла ее за плечи и встряхнула:
— Прекрати истерику! Не позорь себя! Ее мягкий спокойный голос иногда звучит очень жестко. Лужина упала головой на парту и разревелась, а Чагова ее гладила и говорила:
— Ни один мальчишка не стоит потерянной дружбы, мы ведь с третьего класса вместе…
— А как же наша поездка? — спросила Костикова.
Петряков демонстративно возился в своей парте, гремел железками, у него там полно инструментов, он все в школе ремонтирует.
Лужина поднялась, отряхнулась и категорически заявила:
— Не поеду без него никуда…
— Нужен нам такой, — с презрением фыркнула Костикова.
— Эй, чур! Меня без меня не женить! — крикнул, ухмыляясь, Петряков.
Сейчас вернулся из компашки. Посидели часа три. Были Ланщиков, Петряков, Лисицын, а из девчонок Лужина, Тихомирова и Рябцева. Смех и слезы с ними. Девчонки нашпаклевались, на уши висюльки нацепили, раньше такое носили только лошади, по-моему. И курили, и пели блатные песни, и не краснели, когда слышали матерщину. Рябцева на колени Ланщикову усаживалась. И как он не боится, что она его раздавит?! Митька пел, потом напился, я его почти на руках домой тащил. Я бы так не мог, а Митька это считает в порядке вещей, да и все остальные, даже хвастают на другой день…
А скучища там! Они что-то болтают, хвалят, ругают, а набор слов, как у Эллочки-людоедки. О певцах, об ансамблях, о шлягерах. Хвастали, у кого какие диски. Я подсел к Рябцевой, а она начала глазки закатывать. И понесла, что ее удивляет, почему такой парень, как я, — и без фирмового костюма, не отпускаю длинные волосы, мои кудри приятно было бы потрепать женской руке… Я чуть не лопнул от смеха.
Она ко мне стала нахально придвигаться, а я от нее, пока в угол дивана не вдавился, и вижу: пора спасаться, начал вставать, а она меня за руку ухватила и кричит, что «боится щекотки», точно я собрался с ней дурака валять. Я стряхнул ее как мокрицу. Особенно у нее губы отвратительные — мокрые, толстые, помада размазалась… Неужели есть идиоты, которые могут с такой дело иметь?
Не знаю, все бывает, но до сих пор я вроде все чувствовал, как нормальный парень, да и сны… Дело в том, что я хочу это первый раз испытать всерьез, чтобы захватило, чтобы голову потерять, а просто для трепа, для галочки — скучно. Не хочу себя обделять настоящими ощущениями, я это Митьке доказываю, а он не понимает.
Жалко, что книг толковых нет на такие темы, ведь каждому интересно об этом полезные вещи узнать, даже Митьке. Но по рукам ходит только занудная книжка Нойберта о семейной жизни. Я весь вечер ржал, когда прочел: если у жены плохое настроение, перед сном мужу полезно проветрить комнату и сервировать ужин с вином возле постели, авось она станет добрее…
Мои родители тоже смеялись, когда я ее отцу подсунул, а потом мать стала меня ругать, что я всякой гадостью интересуюсь. Правда, отец ее одернул, но толком и он ни о чем со мной не говорит, он постоянно мне внушает, что настоящий парень не должен портить жизнь хорошей девушке, если не думает на ней жениться, а поскольку я ребенка в дом не принесу, особенно от женщин шарахаться нечего… А дядя Гоша до сих пор относился к женщинам как к фирменным блюдам в ресторане, благо денег полные карманы. Правда, сейчас, с Афифой, присмирел, но мне не верится, что надолго. Он в этом, как и Митька, видит бальзам для самолюбия…
В прошлом году у нас в классе распространяли анкету: «Какой ты бы хотел видеть свою будущую жену или мужа?» Я, конечно, ничего не писал, нужен мне этот детский визг на лужайке, а про себя стал думать.
Главное, чтобы она меня понимала и не старалась носом тыкать в песочек, как мать. Кажется, я ревнивый, во всяком случае меня раздражает, что Варька Ветрова вздыхает по Мамедову. Конечно, хорошо бы, чтоб и физия была в порядке, но это уже роскошь, я скорее некрасивую стерплю, чем дуру развеселую, вроде девиц из компании Ланщикова.
Сегодня провел целый вечер у дяди Гоши и его Афифы. Получилось так: заявился домой — заперто. Ключ я, конечно, забыл. Поперся к Митьке, а там скандал, родители воюют. Ну я и решил дядьку навестить. А дома одна Афифа. Она меня впустила, повела кормить. Чисто у дядьки стало, но не так, как у нас, обувь он не заставляет снимать. Оказывается, дядька где-то застрял, и она переживала, но вид не очень показывала. Пожевал я, она чай налила и все почти молчком. Тут я ее снова разглядел. Она и правда красивая, но какая-то не всамделишная. Ей бы в кино сниматься. И так я ее разглядывал, что о ней самой забыл. Вдруг она села напротив, лицо на сплетенные руки положила подбородком и говорит:
- Предыдущая
- 8/35
- Следующая
