Три твоих имени - Сабитова Дина Рафисовна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая

Вечером мама иногда ругает Марго за то, что она засиделась с уроками и теперь из-за этого будет нехорошо. Целых две плохие вещи.

Во-первых, Марго поздно пойдет со мной гулять — а маленьким девочкам вечером на улице быть опасно. Ха, опасно, я такой большой, кто же подойдет к нам просто так? Не все ведь знают, что я довольно миролюбив и не сразу кидаюсь кусаться.

А во-вторых, Марго поздно ляжет спать, а это вредно.

Про «вредно для здоровья» мама говорит часто. Она медсестра и все знает про здоровье людей.

— Марго, не сутулься, — говорит она, когда Марго сидит над уроками. — А то придется купить тебе резиновый корректор осанки. Ты горбишься, как гоблин какой-то.

Марго вздрагивает и выпрямляется. Но через три минуты ее спина опять крючком.

— Ну что ты скрючилась? — сердито вопрошает мама. — Может, у тебя зрение плохое? Так недавно проверяли, единица. Распрямись!

И Марго опять ненадолго распрямляется.

— Мам, — говорит она, — у меня задача не получается… Помоги?

Мама у нас самая умная. Только она помогает Марго с уроками, папа в это дело никогда не встревает.

Папа вообще мало разговаривает. Он никогда не гуляет со мной — я мамин пес. Еще он совсем не знает, что делать с Марго. Снимет очки и смотрит на нее немного растерянно и немного испуганно. Папа у нас мастер на заводе. Мастер — это что-то очень хорошее, люди таким словом хвалят друг друга, говорят: «Ну, ты настоящий мастер».

Но обычно мама присаживается за уроки ненадолго. Она смотрит в учебник, в тетрадки, а потом брови ее сдвигаются к переносице:

— Я не понимаю, зачем ты ходишь в школу. Чему тебя там учат? Или ты совсем идиотка? Вы решали точно такие же задачи сегодня на уроке. Ничего я не буду тебе подсказывать, сиди и сама думай.

Марго сидит час, и два, и три, а в одиннадцать мама ругается, что пора спать.

Зато Марго умеет вышивать красивые картины. Они висят на стенах, и мама с удовольствием хвалится ими перед гостями.

Когда приходят гости, мама наряжает Марго в цветастое платье и заплетает ей косы. И говорит:

— Вот, видите, какую красоту делает у нас Марго, это у них кружок в детдоме.

— Надо же, надо же, — удивляются гости.

Обычно Марго при гостях очень тихая и ходит за мамой хвостиком. Принести вилки? — Сейчас. Убрать чашки? — Сейчас.

А сегодня при гостях вот что было: Марго попросила себе новые карандаши.

Я знаю, ей хочется большой набор карандашей, двадцать четыре цвета.

— Понимаешь, Люсик, — говорит она мне, — тогда я нарисую тебя как живого. А у меня только шесть карандашей, что ими нарисуешь-то?

Вчера она пробовала попросить карандаши у мамы.

— Мам, нам в школу надо. У нас там кружок рисования, я хочу ходить. А туда надо гуашь двенадцать цветов, еще пастель какую-то и карандаши двадцать четыре цвета, и бумагу акварельную большую…

Мама поднимает брови.

Вообще у мамы брови — главная часть лица, я смотрю на них и сразу понимаю, в каком она настроении. Вот когда она их поднимает — дело плохо.

— И на какие шиши я куплю тебе все это, скажи мне?

— Не знаю, — шепчет Марго.

— А я знаю. В твоем детдоме канцтовары за полгода мы уже выбрали. Ты знаешь, сколько стоит все, что ты перечислила? Пастэ-э-эль! Акваре-е-ель! Вот иди к своей директорше и требуй у нее, а у меня нечего просить. Все равно денег нет!

Марго очень огорчается.

И решается сегодня еще на одну попытку.

За столом она говорит громко:

— А у нас не только вышивальный кружок. У нас еще изостудия теперь есть. Туда надо карандаши двадцать четыре цвета, только мама никак не может найти, где они продаются. Вот и нету у меня карандашей. У всех есть…

Мамино лицо идет красными пятнами.

— Что ж ты, мама, — подтрунивает кто-то из гостей.

— Куплю, куплю, — скороговоркой бросает мама и смотрит на Марго так, как смотрит на меня, когда я написаю в коридоре на пол.

А ночью, когда Марго уже спит, они разговаривают с папой.

Никто ведь не принимает в расчет собаку, а я все слышу.

— Ну купи ты ей эти несчастные карандаши, — говорит папа.

— Да, карандаши купи, одежду купи, пастель эту, велосипед, то-се-другое-третье… Мы так не договаривались. Твоя зарплата — копейки, моя — слезы. Почему я должна содержать чужого ребенка? Государство обязано — пусть оно и содержит.

— Ну какой же Марго чужой ребенок, — вздыхает папа. — Уж за два года можно привыкнуть.

Мама шмыгает носом в темноте. Кажется, она плачет.

— Устала я. Думаешь, я сама не понимаю. Девчонка хорошая, хорошая. Но вот она меня мамой зовет, а я же вижу, чужая она мне, чужая. Я свою хочу, понимаешь, сво-ю!

Папа в ответ молчит и дышит в темноте громко. И гладит маму по плечу.

— Ну все-таки, — говорит он примирительно через пару минут, — ведь есть что-то такое, что тебе в ней нравится.

— Есть, — говорит мама. — Вон старательная она, иной раз смотрю — ну такая лапушка, все убрала со стола. А еще, только не смейся, ладно?

— Ладно…

— Мне нравится, что ее можно звать Марго. Мне всегда нравилось это имя.

— Смешная ты, Лариска, — говорит папа. — На Марго она совсем не похожа, вот ни чуточки.

— Все равно нравится. Ты завтра с работы пойдешь, купи эти треклятые карандаши ей. Купи. Самую большую коробку чтоб, ладно?

— Большая сорок восемь цветов.

— Вот ее и купи. Пусть у нашей будет коробка больше всех в классе.

Потом в темноте раздаются шорохи и вздохи. Я думаю: все хорошо. Завтра утром в шесть меня разбудит Марго, и жалко, что я не смогу рассказать ей, что вечером ее будет ждать большая коробка карандашей.

Но зато будет сюрприз.

Хороший сюрприз.

В моем детстве родственники были главными людьми в жизни. Мать устраивала на каждый праздник большой сбор — приходили тетки и дяди, и мои двоюродные братья и сестры, и накрывался огромный стол, от одного конца которого мне не было видно другого. Селедка под шубой, салат оливье, пельмени, компот…

Я только недавно понял, что посиделки прекратились после смерти отца — все родные были с его стороны, а мать всегда была одна, выросла сиротой и потому так любила привечать братьев и сестер мужа, кучу племянников, любила накрывать столы, любила петь хором, любила, чтоб вокруг была большая семья.

А отчим оказался человеком не таким семейным. Зато он выстроил матери большой дом, два этажа, развел вокруг сад, и мать смеялась, что у нее теперь вокруг настоящий рай.

Только рай за оградой и в одиночестве. Они все время звали нас с Ларисой переселиться к ним в Зеленодольск, но Лариса говорила: «Приживалами при твоих не будем».

Теперь мы сидим с Ларисой и думаем, что делать. Третий час ночи, а мы все никак не можем решиться ни на что.

Ночной звонок всегда к неприятностям. Вот и на этот раз — позвонила соседка из Зеленодольска среди ночи, сообщила, что мама умерла.

Мне сорок лет, странно думать о себе таким детским словом — «сирота», но ведь это верно.

Я стоял, растерянно опустив трубку. По короткому разговору Лариса поняла, что произошло, встала, накинула халат, но тут из своей комнатушки, цепляясь тонкой рукой за косяк и сонно хмурясь, появилась Маргошка.

— Что-нибудь случилось?

Лариса сразу строго шикнула на нее:

— Ничего не случилось, не твоего ума дело, иди спи!

Но я поманил Марго к себе, она подошла, привалилась теплым сонным тельцем, подняла на меня глаза:

— Пап, кто звонил?

— Звонили вот… сказали… мама у меня умерла. Вот такие дела, Маргош.

Марго вздохнула и взяла меня за руку.

— На похороны поедете? — спросила она деловито.

— Конечно, — сказал я.

— А меня возьмете? Она ведь бабушка мне считается… Считалась, да?

Я смешался.

— Иди-ка ты спать, Марго. Завтра тебе в школу с утра, не выспишься.

Марго потерлась о мою руку щекой и сказала:

— Не плачь, папа, ладно?

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая