Предпоследняя передряга - Сникет Лемони - Страница 24
- Предыдущая
- 24/38
- Следующая
— Целься в Дьюи!
— Научи меня плеваться!
— Целься в Дьюи!
— Научи меня плеваться!
— Целься!
— Плеваться!
— Целься!
— Плеваться!
Граф Олаф скрипуче взревел и вырвал гарпунное ружье у Кармелиты из рук, так что она шлёпнулась на пол.
— Никогда в жизни не буду учить тебя плеваться! — заорал злодей. — Ха!
— Милый! — ахнула Эсме. — Нельзя же нарушать обещание, которое мы дали этой прелестной девчушке!
— И никакая я не прелестная девчушка! — заверещала Кармелита. — Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка!
— Ты избалованная малявка! — возразил Олаф. — Вот уж чего я в жизни не хотел — так это чтобы поблизости ошивалось это гнусное отродье! Пора вбить тебе ума в голову!
— Но ум сейчас не в моде! — сказала Эсме.
— А мне наплевать, что в моде и что не в моде! — заорал Олаф. — Мне надоела подруга, у которой один гламур на уме! С утра до вечера только и торчишь в соляриях на крышах, а всю работу сваливаешь на меня!
— Если бы я не была на крыше, — обиделась Эсме, — сахарница попала бы в лапы Г. П. В.! Кроме того, я охраняла…
— Что ты там делала, это не важно, — заявил Олаф. — Ты уволена!
— Ты не имеешь права меня увольнять! — зашипела Эсме. — Я увольняюсь по собственному желанию!
— Ладно, тогда ты уходишь по обоюдному согласию сторон, — проворчал Олаф, а затем, издав ещё одно лаконичное «Ха!», вскинул гарпунное ружье и прицелился в Дьюи Денумана. — Говорите, какие три фразы мы должны напечатать на замке, чтобы открыть Глагольно Перекрытый Вход и обыскать прачечную!
— В прачечной вы не найдёте ничего, кроме груды грязного белья, нескольких стиральных и сушильных машин и некоторого количества крайне горючих химикалий, — ответил Дьюи.
— Может быть, вид у меня свежий и цветущий, но это не значит, будто я вчера родился! Ха! — прорычал Граф Олаф. — Если в прачечной ничего нет, зачем же вы превратили её дверь в Глагольно Перекрытый Вход?
— А если это просто приманка? — сказал Дьюи, но Вайолет по-прежнему чувствовала, как дрожит его рука.
— Приманка? — переспросил Олаф.
— У слова «приманка» несколько значений, — объяснил Дьюи. — Это может быть кусочек сыра в мышеловке или чучело утки или другого животного, которое привлекает живую особь. А может быть и предмет, с помощью которого отвлекают людей, например особый замок на двери комнаты, за которой нет некой сахарницы.
— Но если замок — это просто приманка, то почему бы тебе, подпольщик, не сказать нам, как её открыть? — оскалился Граф Олаф.
— Хорошо, — ответил Дьюи, по-прежнему с трудом сохраняя спокойствие. — Первое словосочетание — это медицинское описание состояния, в котором одновременно находятся все три младших Бодлера.
Все три младших Бодлера одновременно улыбнулись.
— Второе словосочетание — это оружие, из-за которого вы, Олаф, остались сиротой, — продолжал Дьюи.
Все три младших Бодлера одновременно нахмурились.
— А третье словосочетание — это знаменитый непостижимый вопрос в самом известном романе Ричарда Райта.
Сестры Бодлер одновременно в изумлении переглянулись, а затем с надеждой взглянули на Клауса, который медленно покачал головой.
— Мне некогда устраивать медицинское обследование Бодлеров и совать нос в известные романы! — закричал Олаф.
— Злодеям вечно некогда читать, — сказал Дьюи. — Отчасти поэтому они и становятся злодеями.
— Хватит мне ваших фокусов! — взревел Граф Олаф. — Ха! Если я не услышу в точности все слова, которые открывают дверь в прачечную, за то время, пока Эсме считает до десяти, я выстрелю из гарпунного ружья и разнесу вас в клочки! Эсме, считай до десяти!
— А вот и не буду считать до десяти, — надулась Эсме. — Я вообще больше ничего не буду для тебя делать!
— Я знал! Я знал, что ты снова станешь благородным человеком, Эсме! — воскликнул Джером. — Тебе незачем расхаживать по ночам в неприличном бикини и угрожать библиотекарям-подпольщикам! Ты можешь встать на нашу сторону, под знамёна справедливости!
— Без крайностей, — сказала Эсме. — Если я хочу проучить приятеля, это не значит, что я собираюсь стать паинькой вроде тебя. Справедливость не в моде. Несправедливость в моде. И точка.
— Но в этом мире нужно делать то, что правильно, а не только то, что модно, — сказала судья Штраус. — Я понимаю ваше положение, Эсме. В ваши годы я несколько лет промышляла конокрадством, прежде чем поняла…
— Не желаю слушать ваши занудные рассказы, — зарычал Граф Олаф. — Мне нужны только три точные фразы, которые скажет нам Дьюи, а если нет, то, как только я произнесу «десять», судьбе будет угодно, чтобы он был застрелен из гарпунного ружья. Раз!
— Не надо! — воскликнула судья Штраус. — Во имя закона!
— Два!
— Не надо! — взмолился Джером Скволор. — Во имя несправедливости!
— Три!
— Прекратите! — приказала Вайолет, а её брат и сестра согласно кивнули.
Бодлеры, как, я полагаю, и вы сами, поняли, что стоящие рядом с ними взрослые не станут предпринимать абсолютно ничего, чтобы помешать Графу Олафу сосчитать до десяти и нажать курок гарпунного ружья, судья Штраус и Джером Скволор в очередной раз подведут их, как подводили уже столько благородных людей. Но ещё Бодлеры понимали, что, если их сейчас подведут, плохо будет не им, по крайней мере не сразу. Плохо будет Дьюи Денуману. И без дальнейших слов трое детей выпустили руки взрослых и встали перед библиотекарем-подпольщиком, заслонив его собой.
— Загарпунить этого человека вам не удастся, — сказал Клаус Графу Олафу, сам себе не веря. — Сначала вам придётся загарпунить нас.
— Или бросить оружие, — сказала Солнышко.
Дьюи Денуман, судя по всему, онемел от изумления, но Граф Олаф лишь перевёл презрительный взгляд с библиотекаря-подпольщика на троих детей.
— А почему бы мне вас не загарпунить? — сказал он, и глаза его ярко вспыхнули. — Когда речь идёт об убийствах, я проявляю поразительную гибкость! Ха! Четыре!
Вайолет шагнула к Графу, нацелившему гарпун прямо ей в грудь.
— Бросайте оружие, Олаф, — сказала старшая Бодлер. — Неужели вы пойдёте на такое злодейство?
Граф Олаф моргнул, но ружье не опустил.
— Конечно, пойду, — сказал он. — Если этот подпольщик не скажет мне, как раздобыть сахарницу, я нажму на курок, кто бы передо мной ни стоял! Ха! Пять!
Клаус тоже шагнул вперёд и оказался рядом с сестрой.
— У вас есть выбор, — сказал он. — Вы можете решить не нажимать на курок!
— А ты можешь решить погибнуть от гарпуна! — закричал Граф Олаф. — Шесть!
— Пожалуйста! — взмолилась Солнышко, присоединяясь к брату и сестре.
Негодяй не шевельнулся, но трое Бодлеров, встав плечом к плечу, подходили все ближе и ближе к гарпунному ружью, все время закрывая собой Дьюи.
— Семь!
— Пожалуйста, — снова произнесла младшая Бодлер.
Бодлеры медленно, но уверенно шли навстречу гарпунам, и в тишине вестибюля были слышны лишь их шаги, не считая визгливого голоса Олафа, который выкрикивал следующие числа.
— Восемь!
Они подошли ещё ближе.
— Девять!
Дети сделали последний шаг и молча положили руки на гарпунное ружье, которое даже сквозь белые перчатки было холодное как лёд. Они попытались выдернуть оружие из рук Графа Олафа, но их первый опекун держал его крепко, и несколько долгих секунд и дети, и взрослый молча и неподвижно стояли вокруг ужасного оружия. Вайолет глядела на крюкообразный наконечник гарпуна, притиснутый к её груди. Клаус глядел прямо перед собой — на ярко-красный курок, который мог податься в любой момент, а Солнышко глядела в сверкающие глаза Олафа, пытаясь высмотреть хоть малейший проблеск благородства.
— А что мне делать? — спросил негодяй таким тихим голосом, что дети даже не знали, верно ли они расслышали его слова.
— Отдайте ружье, — сказала Вайолет. — Судьбе не угодно, чтобы вы совершили это злодеяние.
- Предыдущая
- 24/38
- Следующая
