Империя (Под развалинами Помпеи) - Курти Пьер - Страница 31

• Предыдущая
• 31/122
• Следующая

– От Юния Новата;[99] хорошо, что же ты хочешь этим сказать?

– А то, что находятся такие, которые с целью выказать тебе свою преданность, злодейски клевещут на близких и дорогих тебе людей.

– Нет, Фабий, в этом случае мне говорила… – и он готов был уже произнести имя, когда в дверях сиракузы показалась Ливия.

Не подслушала ли она, быть может, разговора мужа со своими близкими друзьями?

Вот что случилось.

Павел Фабий Максим, беседуя со своей женой Марцией о пересылке старшей Юлии с острова Пандатарии в Реджию, не умолчал перед ней о том, что думает он сам и что говорят в обществе об этом распоряжении, не скрыл он от нее и своего намерения поговорить об этом предмете с близкими друзьями Августа, которые могли бы помочь ему, Фабию, умолить императора о совершенном помиловании своей дочери и ее сына, Агриппы Постума. Между такими лицами Фабий считал и Квентилия Вара, который после своих побед в Сирии пользовался особенным благоволением к себе Августа, был самым близким к нему человеком и, в свою очередь, старался угождать императору, чтобы получить команду над войсками, отправлявшимися в Германию, где он надеялся совершить чудеса и удержать эти провинции под римской властью, от которой они постоянно стремились освободиться.

Как Фабий к Августу, так жена Фабия, Марция, была привязана к Ливии, которая обращалась с ней запросто, как с близкой себе особой, главным образом с той целью, чтобы выпытывать от питавшей к ней доверие Марции мысли и намерения ее мужа, бывшего, – чего Ливия не забывала, – другом Марка Випсания Агриппы, а следовательно и старшей Юлии и ее детей; равным образом, через Марцию она могла узнавать и о намерениях самого Августа, которые неосторожный Фабий также не находил нужным скрывать от своей жены.

Можно легко представить себе, как старалась Ливия в эти дни, когда ей казалось, что ее планам грозит опасность, знать все о том, что говорят и делают приближенные Августа. С этой целью хитрая Ливия уверяла Марцию, будто она помирилась со своей падчерицей и сама заботится о том, чтобы она была помилована и возвратилась в Рим. Честная, простая и откровенная Марция легко попалась на удочку и подробно рассказала Ливии все проекты своего мужа, не умолчав и о том, что Фабий просил и Квинтилия Вара ходатайствовать перед Августом о возвращении Юлии из ссылки.

Кроме того, зная от Фабия, что сам Агриппа Постум не был в Риме, а посылал сюда своего невольника, чтобы легче обмануть тех из придворных, которые считались врагами Юлии и Агриппы, Марция нашла не лишним сообщить и об этом жене императора. Наивная Марция и не воображала, какое важное значение имело это известие для Ливии, не знавшей де сих пор об этом, несмотря на все старания Ургулании и на вое поиски Процилла, и верившей ложным слухам, ходившим в Риме о появлении в нем Агриппы Постума.

Таким образом, жена Фабия, сама того не зная, была сильной пособницей Ливии в осуществлении ее планов; вследствие чего императрица, и публично, и с глазу на глаз, дарила ее таким вниманием и ласками, что это возбуждало ревность в душе гордой Ургулании.

Ливия, извещенная таким путем об интригах в пользу Юлии, распорядилась, чтобы ей было своевременно сообщаемо о том, кто бывает у ее мужа.

Так как Квинтилий Вар надеялся при помощи влияния Фабия на Августа получить командование над войсками, которые посылались в Германию, то он со своей стороны охотно согласился поддерживать ходатайство Фабия о помиловании Юлии, и вот почему они оба встретились в библиотеке Августа.

Ливия, узнав об их приходе, не замедлила подняться на второй этаж с намерением помешать их ходатайству; подойдя к дверям библиотеки и услышав громкий и возбужденный голос своего мужа, отвечавшего Фабию, она благоразумно остановилась и стала подслушивать; отворив двери и войдя в библиотеку лишь в тот момент, когда Август готов был произнести ее имя, т. е. открыть своим собеседникам ту, которая клеветала ему на дорогих его сердцу лиц.

Таким образом, хитрая женщина своим своевременным появлением прервала опасный для нее разговор.

– Извините, – сказала она, – если я помешала вашим серьезным переговорам: я спешила известить Августа о том, что Тиверий готов к своему новому назначению. Он просит тебя назначить к нему квестором Веллея Патеркола, который командовал уже в его войске кавалерией во время прошлого похода в Германию.[100]

Август, обрадованный приходом в эту минуту своей жены, так как это остановило на его устах то имя, произнесение которого в данном случае могло бы поднять домашнюю бурю, тотчас же успокоился, и, едва лишь она высказала причину своего прихода, отвечал ей ласковым голосом:

– Да разве он не может сделать этого сам, в качестве народного трибуна?

– Да, это так, но он не желает действовать без твоего позволения.

– Это доказывает его любовь и преданность к нам, за что я предоставляю ему пользоваться сенаторскими правами, хотя он еще не сенатор: если Тиверий желает, пусть он берет его с собой в Германию.

– Позволишь ли мне, о Август, просить тебя еще об одном?

– Говори.

– Для своего Тиверия я ни о чем не просила, и никто не может сказать, что я понуждала тебя послать его в Далмацию и Паннонию: республика призвала его к этому, и ты внял ее голосу из уст сенаторов. Риму известно, что он в точности выполнил данное ему поручение, и что напрасна была бы посылка вспомогательных войск, если бы не было человека, который не сумел бы ими воспользоваться. Теперь же нужно позаботиться о Германии и послать туда также храброго императора.[101]

– А за кого стоит жена цезаря? – спросил улыбаясь ее супруг, имевший привычку, даже при самых важных вопросах в сфере государственного управления, советоваться с ней и дорожить ее советами.

Квинтилий Вар побледнел при таком неожиданном предложении со стороны Августа Ливии и с сильным волнением ждал ее ответа, рокового для его честолюбия.

– Кроме Тиверия, получившего уже другое назначение, я знаю одного лишь человека, которому можно было бы поручить это важное дело.

Волнение Квинтилия удвоилось.

– Управление Германией, – продолжала она, – следует поручить человеку; отличающемуся не только военной храбростью, но и административной способностью и высокой мудростью.

– Ты говоришь золотые слова, Друзилла. Фабий, слушая Августа и Ливию, думал, что этими словами они желают кольнуть Вара; Вар подозревал то же самое и уже отчаивался в осуществлении своих честолюбивых желаний.

– И этого еще недостаточно, – продолжала Ливия.

– А что еще нужно? Послушаем.

– Нужно, чтобы этот человек был совершенно предан тебе; было бы еще лучше, если бы он был связан с тобой узами родства; тогда слава успеха отразилась бы на все твое семейство.

При этих словах в душе Вара вновь пробудилась надежда, и сердце его забилось сильнее: выбор его становился вероятным, так как, будучи зятем Германику, он находился в родстве с Августом.[102]

– Кого же, по твоему мнению, следует мне избрать? – настаивал Август.

– Того, кто стоит в настоящую минуту перед тобой: Публия Квинтилия Вара!

На лице Фабия Максима при этом предложении выразилось крайнее изумление, к несчастью, не замеченное Августом. Честный человек и тут заподозрил Ливию в хитрости. Он не считал Квинтилия Вара человеком, способным выполнить такое трудное дело, как усмирение Германии и управление этой беспокойной страной; такое же мнение высказал бы, несомненно, и совет из людей, компетентных в военном деле, если бы он был созван императором.

Публий Квинтилий Вар, происходивший от знаменитой фамилии, – он был сын Квинтилия и Клавдии Пулькры,[103] – принимал участие в пагубных для республики триумвирских войнах и был консулом в 741 г. (от основ. Рима). В общественном мнении он слыл за человека – о чем свидетельствует в своей истории Веллей Патеркол – мягкого и спокойного характера, не Любившего житейских треволнений и склонного более к мирным лагерным занятиям, чем к войне. Хотя он и управлял Сирией, но это было в относительно мирное время, и ему пришлось вывезти оттуда более золота, нежели лавровых венков; вышеупомянутый историк говорит: «Он приехал нищим в богатую Сирию и, обогатившись в ней, оставил ее нищей». Другие историки также утверждают, что мягкость его характера не помешала ему быть жестоким правителем упомянутой страны.

• Предыдущая
• 31/122
• Следующая