Империя (Под развалинами Помпеи) - Курти Пьер - Страница 33

• Предыдущая
• 33/122
• Следующая

– Продана?

– А что было делать, молодой человек? Ведь это не такой товар, который можно было бы хранить в доме долгое время: одно содержание его что стоит!

– Но, ради адских богов! Скажи мне, разве тебе не было сообщено, что она будет куплена мной на вес золота?

– Мне было лишь сказано, что ты желаешь купить ее, но мне не было известно, что ты решился не уступить ее никому другому. Тот, кто ее приобрел, заплатил мне объявленную мной цену, не моргнув и глазом. Мне было заплачено за нее четыреста золотых нумий, понимаешь? – и говоря это, он лукаво подмигивал глазами и улыбался сардонической улыбкой, как бы желая этим выразить свою уверенность, что такой суммы не заплатил бы за невольницу помпейский навклер.

– Глупец! – зарычал вместо ответа молодой человек. – Я дал бы тебе вдвое, втрое более; я дал бы тебе за нее все, что имею, все!

При этих словах жадный мангон, отступив на несколько шагов назад, в свою очередь, побледнел в лице и устремил на Мунация свои широко раскрывшиеся глаза, в которых выразились и удивление, и боль, и досада на самого себя за то, что он упустил такой редкий случай богатой наживы и что мог считать безумством надеяться взять за невольницу более того, что предложила легкомысленная Юлия.

Мунаций, как бы не теряя еще надежды, продолжал:

– Не можешь ли ты переговорить с покупщиком и перекупить ее у него за ту цену, какую он потребует?

– Невозможно… – отвечал Тораний, с грустью опуская голову. – Я не осмелюсь вступить в торг с божественной Юлией.

– С внучкой Августа? Так это ей ты продал ее?

– Ей самой.

После этого Мунаций Фауст нашел бесполезным продолжать разговор с магноном; полный ярости, повернулся он к дверям и быстро вышел из комнаты. В печальном настроении духа вернулся магнон к ужину и ел уже, разумеется, без аппетита.

Когда несчастный навклер очутился на улице, его голова была полна самых разнообразных мыслей и предположений, не приводивших ни к какому положительному результату; по временам он громко произносил проклятия или делал странные движения, заставлявшие прохожих принимать его за безумного. Давно уж наступила ночь, когда он, придя в себя и заметив, что идет в противоположную сторону, повернул назад и пошел к Гостийским воротам, близ которых находилась кавпона, нечто вроде постоялого двора, принадлежавшая Альбину, где имели привычку останавливаться приезжающие в Рим купцы и моряки из Гостии и где остановился наш навклер. Здесь войдя в свою комнату, находившуюся в первом этаже, он бросился в изнеможении на постель, но сон не смыкал его глаз: до самой зари волновали его душу мучительные думы, но, наконец, усталость превозмогла и он заснул.

Солнце уже взошло, когда двое каких-то лиц, войдя в ту же кавпону Альбина, спросили у хозяина:

– Есть у тебя свежая морская рыба?

– Только что получена из Гостии; вам известно ведь, что лучшая рыба доставляется мне раньше, чем прочим жителям Рима, и кавпона Альбина получила ее даже раньше самого Мецената. Ни один римский патриций не может похвастать за своим столом таким осетром, каким, господа, я могу угостить вас сегодня, и какие ныне уж редко ловятся.[109]

– Угостите, в добрый час, – отвечали оба посетителя. Немного погодя Альбин возвратился к своим двум посетителям, которые, между тем, сбросив с себя лацерны (плащи) и сняв с головы пезатус (войлочная шляпа с низким дном и широкими полями, которую римляне заимствовали у греков), поместились уже на сигме[110] у круглого стола, называвшегося orbis. Бросив быстрый и опытный взгляд на посетителей, нам уже немного знакомых, – старший из них был не кто другой, как Азиний Эпикад, а молодой его товарищ – Деций Силан, – хозяин кавпоны признал в них тотчас хороших плательщиков и с особенной вежливостью сказал им:

– Пока приготовляется рыба, я предлагаю вам, господа, возбудить ваш аппетит несколькими устрицами из Лукринского озера и превосходным помпейским гаро.[111] Вам, как лицам хорошего общества, известны высокие достоинства и этой рыбы, и лукринских устриц.

– А, кстати о Помпеи, – спросил Эпикад, – скажи хозяин, не остановился ли в твоей кавпоне помпейский навклер, приехавший вчера?

– Да, остановился.

– Где я могу найти его теперь?

– Он вернулся домой поздно ночью, встревоженный и сердитый, как его море, и до сих пор не выходил из своей комнаты.

– Приготовь же нам вкусный завтрак; присылай устриц, гаро и то, что есть у тебя лучшего; мы все будем есть, покоясь на твоей сигме. Да пригласи к нашему столу навклера; пригласи его от имени Азиния Эпикада, которого он знает.

Альбин не заставил повторять себе два раза. Он вскоре вернулся, объявив своим гостям, что помпейский навклер придет к завтраку, и ставя в тоже время посреди стола богатую баскауду,[112] красивую корзину британской работы, наполненную апельсинами и гранатами, которую он внес в столовую с важным видом, как бы желая обратить на эту редкую прелестную вещь внимание своих посетителей. За ним шел невольник с другой корзиной, из которой выглядывал разных сортов хлеб, и круглый и в рогульках, казавшихся только что вынутыми из печи, такой приятный запах распространялся от них. Тут же красивый мальчик расставлял на столе квадранты для питья,[113] между тем как третий, еще красивее, держал в руках амфору и таз для мытья рук.

Эпикад и Деций Силан пришли в кавпону Альбина нарочно с той целью, чтобы видеться с Мунацием Фаустом, и были очень рады, что застали его дома. Читатель, присутствовавший на совещании в сосновой роще Овидия, легко догадается о причине присутствия тут и Деция Силана, предложившего свое полное содействие Люцию Авдазию к исполнению задуманного им плана. Силан был знаком с Эпикадом; равным образом ему было уже известно, что он только что прибыл с восточных берегов с грузом невольников; тем не менее Эпикад казался ему таким человеком, которому можно было открыть если не весь план Луция Авдазия, то, по крайней мере, часть его. Найдя Эпикада, но, не показав вида, что он его искал, Деций Силан заставил его рассказать ему, каким образом он приобрел такой прекрасный живой товар, доставленный им мангону Торанию, а узнав из этого рассказа как о том, что этот товар передан ему пиратом Тименом, так и о знаменитых похождениях этого пирата, притворился столь удивленным всем этим, что выразил Эпикаду свое желание испытать лично сильные ощущения такой бурной и опасной жизни. «Я никогда не имел охоты, – говорил Силан Эпикаду, – подчинять себя военной дисциплине, но зато мне нравятся рискованные предприятия». При этом он пожелал узнать, каким путем Эпикад прибыл в Италию и как лучше доехать до местопребывания знаменитого пирата.

– Тебе легко доехать к нему, – отвечал на это Эпикад, – так как, Деций Силан, фортуна тебе благоприятствует. Тот навклер, который доставил меня с востока, в настоящую минуту находится в Риме и, кажется, готов вскоре уехать вследствие постигшего его тут сердечного горя.

При этом Эпикад рассказал молодому римлянину всю историю любви Мунация и Неволеи и отчаяние первого, узнавшего, что она для него навсегда потеряна.

Слушая Эпикада, Деций Силан думал о своем плане и, как только тот кончил свой рассказ, предложил, ему идти вдвоем отыскивать помпейского навклера, который, по словам Эпикада, должен был находиться в кавпоне Альбина, где, как известно уже читателю, останавливались моряки. Желая сделать содержателя кавпоны разговорчивее, чтобы узнать от него о навклере, они решились в то утро завтракать у него, и вот почему встречаем мы их вместе у Альбина.

Когда Альбин, разбудив Мунация Фауста, сообщил ему, что его спрашивают двое посетителей и приглашают позавтракать с ними вместе, первой мыслью Мунация было отказаться от такого приглашения, так как состояние души его в ту минуту не дозволяло ему заниматься делами; а не для чего более, думал Мунаций, как для какого-нибудь дела звали его к себе упомянутые посетители. Но когда на его вопрос о приглашавших его лицах Альбин назвал Азиния Эпикада, сердце молодого навклера сильно и тревожно забилось и в нем родилась надежда, не принес ли ему Эпикад какого-нибудь благоприятного известия; поэтому он поспешил отвечать Альбину:

• Предыдущая
• 33/122
• Следующая